Екатерина Шереметьева - Весны гонцы (книга первая)
— Девушку бы хорошую вашему Гошке! — налетела Алёна. — Если человек хорошо зарабатывает, ничего ему больше и не надо — так по-вашему? Мужа в пример поставила! Во-первых, у мужа твоего семья. Во-вторых, говоришь, он человек самостоятельный. А что делать в вашем райцентре несамостоятельным? И правда, место здесь неславное: пылища чертова, ни садика, ни кустика, в магазине пустота, какой-то Голый командует, себе квартиры строит. И все враздробь!
Не желая слушать Дусиных возражений, Алёна махнула рукой: знаю, мол, всё, что скажете! — и, чувствуя, что её волнение вроде как бы и неуместно, вдруг встала и пошла к дороге.
— Ты куда, Алёнка? — крикнула Зина.
— К нашим, в Дом культуры! — Куда ещё было идти в этом чужом, неприглядном поселке?
Дорога курилась под ногами. Алёна сошла на обочину, где земля потвёрже, и повернула на широкую серую улицу, упиравшуюся в площадь, а там и Дом культуры. Дорога жалась к домам с подветренной стороны: по ней то и дело проносились грузовики, выбрасывая из-под колес фонтаны пыли. Действительно, такого неприглядного места ещё не попадалось в их путешествии. Такое неустроенное, неуютное, будто здесь никто всерьез не собирался надолго обживаться! И солнце, от которого иссохла, растрескалась земля, казалось здесь яростным и враждебным. Странно: в таких поселках они были не раз. Но там чувствовалась жизнь. Не идиллическая, не безоблачно прекрасная, но естественная, а тут… Резкий порыв ветра швырнул в лицо пригоршню колкого мусора и пыли, Алёна повернулась спиной — переждать, пока уляжется, и остановилась возле небольшого бревенчатого дома с вывеской: «Верхнеполянский районный комитет ВЛКСМ».
Зачем Алёна зашла в этот дом, она не очень ясно понимала. Но ведь отвечает же кто-то за таких, как Гошка? Должен же кто-то обратить на него внимание, если родным и горя мало? И вообще, как можно жить в таком безобразии! И — «все враздробь»?
Через темные сенцы она вошла в узкую комнатку, где у затянутого марлей окна за столом сидела загорелая девочка лет шестнадцати, в ситцевом платье, с аккуратным белым воротничком, широконосенькая, большеротая, с яркими зелёными глазами и светлыми толстыми косами, заплетенными над ушами. Она грызла хрустящий огурец и с унылой покорностью слушала парня в облезлом комбинезоне и засаленной кепке, который стоял посреди комнаты и на вошедшую Алёну не оглянулся.
— …в нужный момент естественной надобности приходится бегать, кто куда… и разбрасывать антисанитарное состояние. Создайте культурный очаг и бытовые условия, — требовал он, с усилием выговаривая слова.
— Когда придёте в трезвом виде, товарищ Светлов вас примет, — раздельно сказала ему девушка и, обрадованная появлением Алёны, спросила: — Вы к товарищу Светлову?
Алёна увидела на двери напротив табличку «Первый секретарь тов. Светлов Р. П.» и ответила:
— Да. К нему.
— Посидите минуточку, сейчас от него выйдут, — с интересом разглядывая её, улыбнулась девушка и сердито напустилась на парня: — Двадцать раз вам повторю: приходите в трезвом состоянии.
Парень шагнул к столу и, навалясь на него, с ещё большим усилием выговорил:
— Радиоточки нет — так? Политмассовая работа не организована — так? Читка газет не проводится — так? Значит, я лишен просветительской, агитационной возможности — так?
— Я не могу сейчас с вами разговаривать, — пробовала остановить его девушка.
Парень с хмельным упорством выдавливал слова:
— А увольнение неправильное. По злости. За критику.
— Вы систематически пьянствуете, прогуливаете — как же это по злости? — Девушка посмотрела на Алёну, ища поддержки.
Парень только сейчас воспринял нового человека и повернулся к Алёне.
— Вот посторонняя гражданочка скажет: ежели начальник автобазы даже не признаёт своих рабочих за класс и смотрит на них с противоположной стороны? Ежели мы живём как дикари восемнадцатого века, вот и получается в душе полное обострение…
Этот здоровый, молодой парень, еле ворочавший языком, вызывал одновременно и жалость и отвращение. От него и тянулась ниточка к таким, как Гошка, и другим «несамостоятельным».
— Убирайтесь отсюда, пьяное чучело! — крикнула Алёна.
Парень вздрогнул, шатаясь, отступил к выходу, изобразив на лице глубочайшеё презрение, отмахнулся от Алёны, пробормотал: «Орут на человека дикобразным голосом», — и не вышел, а словно вывалился за дверь. В ту же минуту у стола девушки раздался прерывистый звонок, и она, с веселым испугом глянув на Алёну, влетела в кабинет первого секретаря.
Алёна вдруг, будто со стороны, представила свою атаку и поспешное отступление жалкого противника — стало не по себе. Потому что во многом этот парнишка был прав. Природа не терпит пустоты, а «со скуки можно и в церковь ходить, а можно и пакостить», — говорила Лиля. Взволнованный женский голос донесся из-за неплотно прикрытой двери.
— Ну, как ещё тебе втолковать! Ведь смысла-то никакого! Хоть лопни тут — все только ругают!..
— Прости, — мягко перебил её мужской голос. — Люба, что там у вас?
— Это опять тот выпивоха с автобазы.
— Зачем же на него так кричать?
— Это не я… Там к вам пришли… Приезжая, по-моему.
— Ну, пусть подождёт. И, пожалуйста, потише. Нехорошо.
— …целые дни голосую на дорогах, глотаю пыль, бегаю по десяти километров в час — все ноги сбила. Как ишак, таскаю на горбу газеты, ругаюсь с директором кирпичного завода, как извозчик. Всю женственность порастеряла. Хожу грязная, голодная, сплю где придётся! А ради чего? — отчаяньем звенел высокий девичий голос.
Люба вышла и плотно притворила за собою дверь.
— Вот ещё случай, — видимо прочитав на лице Алёны недоумение и вопрос, Люба вздохнула: — Такая девушка славная… Инструктор… Третий раз приходит. А что Радий может?
— А чего она хочет?
— Чего, чего? Удрать хочет. — Вдруг спохватившись, Люба спросила: — Вы к нам на работу приехали?
— С концертной бригадой.
— Артистка? — Девушка с радостным любопытством уставилась на Алёну.
— Студентка театрального института. — Говорить о себе Алёне вовсе не хотелось. — А вы здесь давно?
— Папа — с февраля, он директор совхоза. А мы только третью неделю. После окончания учебного года приехали: мама — учительница литературы. Как вы этого пьяного турнули отсюда! — вдруг засмеялась Люба. — Хотите? — Она вынула из ящика два нежно-зеленых огурца и протянула Алёне. — Прямо с грядки, молоденькие, свежие, как пахнут!
— Весной пахнут, — откусив кончик хрупкого огурчика, сказала Алёна. — А ты школу-то кончила?
— …В десятый перешла. Здесь, — Люба хлопнула по столу загорелой ладошкой, — только на лето. Это Лиза, жена Радия, меня в райком приспособила. Она тоже учительница. Институт нынче кончила. Они сами здесь всего три недели как. В тихой тоске от «прекрасных» здешних мест.
— Так ведь здесь жуть!
Люба расхохоталась:
— Мама говорит: концентрат, достойный пера Гоголя и Салтыкова-Щедрина. И такая текучесть кадров, — вдруг тоном бывалого комсомольского активиста заговорила она. — В прошлом году приехали в район восемьсот тридцать шесть комсомольцев, а осталось всего двести восемь. Остальные удрали. И, думаете, по домам разбежались? Ничего подобного. Большинство в соседних районах осело. Вот как. Неправильно, конечно, а с другой стороны, перетерпеть можно, когда есть перспектива. Только о какой перспективе разговор, когда Голов так прямо и объясняет: за зерно башку снимут, а за неблагоустройство можно отделаться выговором.
Любу прервал телефонный звонок.
— Вас слушают, — деловито начала девушка и вдруг обрадованно улыбнулась: — А-а! Здрасьте, Иван Михалыч! Сейчас узнаю, Иван Михалыч, минуточку… — И опять зашла к секретарю.
— …бессмыслица! Ради твоих прекрасных глаз… — опять вырвался из полуоткрытой двери напряженный голос. — К черту! — Крик сорвался на слезы.
Люба вернулась хмурая, взяла трубку.
— Иван Михалыч! По нашим сведениям — только четыреста, а остальные, как у чеховской барыни, неизвестно куда! — Она невесело усмехнулась. — Да. До вечера, Иван Михалыч. Завотделом пропаганды из райкома партии, — положив трубку, сказала Люба, — тоже недавно здесь. Понимаете, на культурно-бытовое строительство крайисполком отпустил району два миллиона рублей, а истратили по назначению всего четыреста тысяч, да и то на ерунду! Видали, около Дома культуры «произведение искусства» — девушку с веслом? Сколько денег, да перевозка, да установка, а зачем? Пропаганда водного спорта, а вода пока только в колодцах. Лучше бы радио установили на полевых станах! — Люба только махнула рукой. — Ай, да всего и не расскажешь! Культурной работы никакой, бытовые условия — не позавидуешь! Этот парень, конечно, для своего оправдания, а ведь верно говорил…
