Екатерина Шереметьева - Весны гонцы (книга первая)
— Ой, ребята, какое милое помещение!
Полезли в окна, и начались восторги:
— Какой уютный зальчик!
— А сцена-то! Хоть маленькая, но настоящая!
Их восторги нетерпеливо прервал Виктор:
— Покушать необходимо, граждане!
В душной чайной народу было мало. Официантка подала несвежего вида «свежие щи» и традиционный гуляш с традиционной пшенной кашей. Как выразился Олег, похоже, что всё «щедро приправлено мухами». Действительно, мухи ползали по тарелкам, садились на лицо, руки, лезли в рот.
— Интересно, тут есть санитарный надзор? — возмутилась Глаша.
— Всё могу: не спать ночь, ездить в пыль, в дождь, по жуткой дороге, копать, толкать, лежать под машиной, — сердито ворчал Виктор, — но есть с мухами — это уже свыше… Эх, завернуть бы в Деевский район! Чистота, как в аптеке! А кормят — пальчики оближешь!
Раздражённые, голодные, вывалились из духоты на улицу, постояли, повозмущались и решили купить хлеба и молока — отличная еда! И черт с ним, с обедом!
В продовольственном магазине продавщица оживленно болтала с подружкой. На прилавке под стеклом красовалась вазочка с окаменелыми белыми пряниками, по бокам расставлены были пирамидами коробки с рыбными консервами, перед ними разбросаны пачки чая, спички, соль.
— Нет хлеба. Кончился, — ответила продавщица так, словно хотела сказать: «Пристают тут с глупостями!»
— Пораньше приходить надо, — добавила её подруга. — Я вот с пяти утра тут. А молока и сроду не купите. По домам разве что? Может, кто пойдёт навстречу.
— Поехали в гостиницу, — мрачно сказал Виктор. — Возьмем в работу хозяйку. Да консервов прихватим.
— Район выращивает миллионы пудов зерна, а в лавке хлеба не купишь. Объясните популярно! — Олег с недоумением посмотрел на всех.
— Тут ещё не то повидаете, — буркнул Виктор.
Заведующая гостиницей, беременная женщина, суровая, но миловидная, встретила их неласково.
— Я здесь временно, сама-то я трактористка, — поторопилась она объяснить, явно презирая свою нынешнюю работу. — Муж запретил на тракторе, чтоб вреда не получилось.
Узнав о злоключениях артистов, совершенно равнодушно заметила:
— У нас, кроме приезжих, никто в чайную не ходит. Разве что пьянь.
Показав, где умывальня, будто мимоходом, сказала: «Придётся, видно, выручать», — и ушла.
Не успели умыться, как она вернулась с бидоном холодного молока, выложила на стол поджаристый каравай домашнего пшеничного хлеба, десятка два яиц и горкой — молоденькие огурцы.
Благодарили её аплодисментами.
Хозяйство своё — крошечную гостиничку — Евдокия Ниловна держала в образцовом порядке и чистоте, что-то неустанно мыла, тёрла, прибирала. Джеку спокойно приказала:
— Ноги оботрите. Пыль с воли тащится.
Настроение поднялось — великое дело — добрая снедь и человеческое отношение!
Вообще гостиничка показалась оазисом: аккуратный белый домик стоял немного в стороне от посёлка, среди полянки, покрытой зеленью, — здесь легче дышалось, не висел в воздухе пыльный туман. Домик делился как бы на две квартиры, каждая половина, и мужская и женская, из трех комнат и кухни, и у каждой — отдельный вход с улицы.
— Зачем же такая строгая «изоляция»? — посмеиваясь, спросил Олег.
— У Го́лова справляйтесь, — ответила женщина с присущей ей невозмутимостью.
О Голове — председателе райисполкома — что-то говорил Виктор, Олег потому и обратился к нему.
— При чем тут Голов, или Голый — как его?
Прихлебывая молоко, Виктор ответил:
— Говорят, он этот дом для виду под гостиницу строил, а метил себе и секретарю райкома под квартиры. Потому и вода подведена и вообще все…
— Допустим, метил, а почему не занял?
— Секретаря сменили, дружка-то его смахнули. — Виктор злорадно подмигнул. — Вот и весь кордебалет!
Покончив с едой, мужчины собрались ехать в Дом культуры — готовить сцену для концерта.
— Вечером пешком прогуляетесь, граждане, — хмуро объявил Виктор, усаживаясь за руль. — Тормоза отказывают, смотреть буду.
Девушки остались отдыхать. Маринка повалилась на постель, Зина, Глаша и Алёна вышли на воздух и уселись на траве в тени дома.
У колодца стоял ветряк, качавший воду для гостиницы, справа от него начинались задворки улицы, по которой въехали в Верхнюю Поляну. Вдали желтели недостроенные сборные домики.
— До чего уныло, голо, серо, — недоуменно сказала Зина. — Какое-то неживое место.
На крыльцо опять вышла хозяйка с бадейкой в руках, принялась подмывать ступени. Несмотря на беременность, движения её были проворны и даже красивы.
— Давайте-ка лучше я, — предложила Алёна.
— Оюшки — лучше! — насмешливо передразнила женщина, выпрямилась, отвела плечом с румяной щеки прядь волос, выбившихся из тяжёлого узла, оценивающе оглядела Алёну: — Сломаешься. Поди, и тряпку-то в руках не держала.
— Ого! — Алёна завладела тряпкой.
Единственная из домашних работ, которую она любила, — мытье полов, и даже мать признавала, что в этом деле ей за Алёной не угнаться. Недоверчивый, критический взгляд хозяйки и подмигивания подруг раззадорили Алёну, а уж «на подзадор» она всегда работала быстро и ловко. Когда подтёрла насухо последнюю ступеньку, сказала:
— Принимай работу, товарищ начальник!
— Ну что ж, — сдержанно начала хозяйка. — Коли гоже, так гоже, — и вдруг улыбнулась. Ямочки на щеках сделали её совсем юной.
— Слушайте, чудачка какая! Вам всегда улыбаться надо. Вы же просто красавица! — поразилась Алёна и подумала с ревнивой грустью: «Вот бы такую Тимофею!»
Через несколько минут неприступная Евдокия Ниловна присела на чистом крылечке «маленько язык почесать».
— Вы давно здесь? — спросила Глаша.
— Здешняя я, природная, неструганая.
— Отчего же у вас так плохо все? — не утерпела Алёна.
Дуся нахмурилась.
— Почему плохо? Урожай в прошлом годе собрали лучше лучшего, заработали и денег и хлеба. Почему плохо? Конечно, мне тут в привычку…
Она вдруг прислушалась и оглянулась на звук приближающегося мотоцикла, позади которого так и клубилась дорога. Мотоцикл стремительно подлетел и резко остановился в нескольких шагах от крыльца. Молоденький плечистый парень, весь в пыли, в кепке, надетой назад козырьком, опустив ноги на землю, в изнеможении откинул голову и закрыл глаза.
— Гошка! — вмиг подскочила к нему Дуся. — Опять напился, опять прогул делаешь! Оюшки, голова дремучая, сознания в тебе нет!
— Пить подай, Дуська, — как бы не слыша её, хрипло попросил парень и облизал темные губы.
— Вот я те подам! — Хлопнув его по спине, Дуся приказала строго: — А ну иди в избу, проспись!
— Не-е, — капризно протянул парень, приоткрывая мутные глаза. — Пить подай!
— Да не пущу я тебя такого — убьешься, пустоголовый, на своем «коне». Иди проспись!
Парень ударил ногой по педали, рванул застрекотавший мотоцикл и, круто повернув, выехал на дорогу.
— Гошка, стой! — закричала Дуся. — Паршивец!..
Но только пыль взлетела по дороге. Глаза женщины наполнились тревогой.
— Ну, вовсе бросовый стал парень!
— Брат? — участливо спросила Зина.
— Мужнин братишка. — Дуся отёрла разгорячённое лицо рукавом и глубоко вздохнула. — Как прошлый год работал! А нынче? С зимы, правда, уж говорили, с дружками схлестнулся — выпивать начал. А сейчас, глядите-ка, середь рабочего дня…
— Это с какой же радости? — спросила Алёна.
— С какой? Денег много, вот и загулял. Прошлый год, глядите-ко, сколь у нас заработали! Гошка — на тракторе сколь деньгами получил, да боле полутораста пудов хлеба зерном. Вот и «случилось», — закончила она сердито.
— Разве от достатка обязательно запивают? Ерунда! — раздраженно возразила Алёна.
Дуся горько усмехнулась.
— Который человек самостоятельный — конечно, худого не будет. Муж у меня, комбайнёр, поболе Гошки-то заработал, — сказала она, — и я немало на тракторе. Батя мой работает дай боже! Вот мотоцикл купили, одёжу справили, гардероб, приемник, дом починили. А этот — как уборку прошлый год кончили, совсем смурной сделался. «Скучно, — говорит, — место здесь неславное». Просто несамостоятельный человек. Коля, муж мой, — он и книжки читает, и в шахматы… Теперь вот в заочный поступать надумал, учебники привез, и буфет сам делает — не нравятся ему магазинные… — И, спохватившись, что слишком уж много наговорила о муже, нахмурилась: — Что за скука, если человек самостоятельный? — И, опять поглядев на дорогу, подумала вслух: — Прямо расстроилась вся… Не убился бы! Надо бы его в нашу эмтээс — при братних-то глазах всё лучше.
— Он комсомолец? — спросила Глаша.
— Оюшки, важность! — почему-то опять рассердилась Дуся. — У нас здесь и комсомолы и некомсомолы — все враздробь.
