Владилен Леонтьев - Антымавле — торговый человек
— А-а, Како! — Обрадовался старому знакомому Глебов и протянул руку.
Како подал руку, как полагается, это очень польстило ему, и тут же сел на предложенный стул. В русском жилище и сидеть надо по-русски.
— Товары привез. Непокупные товары. Антымавле сказал, тебе передать…
— Ев-ев, подожди, — перебил Глебов и, ловко орудуя левой рукой, дописал последние строки докладной.
— Ну, я слушаю, — поставил точку Глебов.
— Товары привез я. Непокупные, — повторил Како.
— Хорошо, — похвалил Глебов. — Вовремя приехал. Патроны, ружья надо отвезти к Антымавле.
Нам не нужен шаманский напев
Гырголь, пристроившись на широком китовом позвонке, сидел в яранге Антымавле. Он внимательно осматривал новую винтовку, и радость, бушевавшая в его груди, вот-вот готова была вырваться наружу. Еще бы! Теперь в их товариществе есть настоящее оружие, которое никогда не подведет, да и патронов к нему года на два хватит.
Глебов сдержал свое слово. На обратном пути он обнаружил пять новых винтовок на складе у Зильберга. Они предназначались в премию лучшим охотникам-пушникам. Но Глебов понял, что именно сейчас хоть чем-то надо поддержать инрылинцев и гуйгунцев, в предложил Зильбергу немедленно передать их отделению Антымавле, а кому дать — это уж они сами решат. Одна из винтовок досталась Гырголю, две решили отдать гуйгунцам, и две Антымавле оставил для чаучу.
Покупателей не было, и Антымавле без помехи наблюдал, с каким восторгом Гырголь изучал новую винтовку. Такие винтовки чукчи видели впервые. Ствол у нее немного длиннее винчестера: значит, далеко может бить, затвор очень прост. Гырголь без труда разобрал его и протер тряпочкой.
Не сводил восторженных глаз с оружия и Ыттувги. Мальчишка за последний год вытянулся, повзрослел и уже охотился со всеми, как взрослый. Антымавле, уезжая, поручал ему торговлю в лавке, и Ыттувги справлялся с этим. Вот и сейчас он помогал Антымавле подобрать товары, которые необходимо было взять в тундру. А так как Ыттувги теперь уже принимал постоянное участие в труде товарищества, то Антымавле, как со взрослым, во всем советовался с ним и прислушивался к его мнению. Ыттувги лучше всех умел читать и писать. Все инструкции и указания, которые приходили из Увэлена на имя Гырголя и Антымавле, прочитывал и переводил Ыттувги.
— Йыккайым! — не выдержал Гырголь.
— Ии-кун, — поддакнул Антымавле, и самому тоже стало радостно.
— Только подправить немного надо.
— Ты же стрелять будешь, делай что хочешь!
— Эгей! — обрадовался Гырголь. — Тогда дай мне железный точильник!
Антымавле долго копался в ящике-хранилище и наконец вытащил старый тымнеквынский трехгранный напильник.
— Этот?
— Ии.
Оставив Гырголя одного, Антымавле с Ыттувги ушли готовиться к завтрашнему отъезду.
Гырголь занялся переделкой винтовки. Ведь разные люди есть, и надо винтовку сделать очень удобной для того, кто из нее стрелять будет. Сначала Гырголь слегка подрубил теслом ложе и снял лишнее дерево. Затем подправил приклад и приложил винтовку к плечу. Получилось удобно. Он тщательно, зачистил ножом и рубанком срубленные места, они резко выделялись белизной и свежестью дерева против мест, покрытых лаком.
«Разве с таким прицелом поймаешь на мушку нерпу на волне?» — вслух рассуждал Гырголь, и целился из дверей яранги в поржавевшую банку.
Опять завизжал в руках Гырголя напильник, спиливая прицельную планку. Прорезь очень широка, пока подведешь мушку по центру до уровня, и лахтак в воде скроется. Сточил совсем прорезь Гырголь и нанес посередине еле видимую глазом черточку. Снял с мушки защитный хомутик (плохо, в чехле цепляется), подточил и мушку. Глаз у Гырголя хороший, едва поймает кончик сточенной мушки в прорезь так спускай курок. У каждого человека глаз разный, потому и не любит охотник пользоваться чужим ружьем.
— Будто хорошо, — примерил на глаз прицельное устройство Гырголь. — Надо попробовать. Хотя и жалко тратить патроны, но лучше выстрелить несколько штук здесь, чем потом сожалеть и вздыхать, когда зверь уйдет из-под носа. А часто бывает, что нерпа только раз за день покажется: промахнешься и без добычи вернешься.
Вышел из чоттагина Гырголь, прислонил винтовку к стенке, взял баночку, в которую целился, и шагах в ста на чистом снегу поставил донышком к выстрелу.
Сначала Гырголь долго наводил прицел, подправлял мушку и прорезь и лишь под конец заложил обойму.
— Ну-ка, возьми девочку! — крикнул он женщине и стал прицеливаться.
Первая пуля черканула по снегу, оставив борозду чуть ниже и правее. Гырголь легким ударом молоточка сбил слегка мушку вправо и еще подточил ее. Снова выстрел.
— Опять вправо, — вышел из лавки Антымавле. — По уровню как раз.
Гырголь снова подбил мушку. Выстрелил — взвихрился снег, и на банке показалась дыра, но она опять была справа у самого ободка. Гырголь верил своему глазу и знал, что причина в прицеле. Он снова долго и тщательно подбивая легкими ударами мушку, подтачивал ее. Выстрелил — и банка оказалась пробитой точно по центру.
— Ну-ка, я, — не вытерпел Антымавле.
— Чехол новый сшить надо, старый короткий. — И Гырголь, покончив с винтовкой, принялся помогать Антымавле. Он подошел к мясной яме, открыл ее и длинным железным крючком вытащил круглый промерзший кусок копальгина.
Рано утром Антымавле на тяжелой груженой нарте выехал из Инрылина в развозторг.
На этот раз Антымавле не стал заезжать в Гуйгун, а направил упряжку прямо в тундру. Теперь он не боялся: ему стоило только раз проехать, чтобы навсегда запомнить местность. Он знал, где должен был проводить месяц рождения Аннелё, где должны были стоять стойбища Пылёка. Яркое солнце слепило глаза. Антымавле старался не смотреть вдаль и сидел согнувшись, глядя на передок нарты. Перед глазами мелькал снег.
«Сначала к Аннелё заеду, — думал он, покачиваясь на нарте. — Ох и обрадую их! Наверно, никогда не видели они таких винтовок!» — И самому становилось радостно.
В последнее время вообще настроение у Антымавле было всегда хорошее. Гырголь с Зильбергом и Гывагыргином проехали по всем стойбищам и отдельным ярангам, входящим в Гуйгунский нацсовет, переписали все имущество в хозяйствах. А дня три тому назад люди снова собрались в Гуйгуне. Инрылинцы и гуйгунцы твердо решили объединиться этим летом. И даже Яныч — хозяин, пожалуй, самой лучшей байдары — не стал возражать против объединения. Плохо только, что перешедшие на берег никак не хотели покидать своих мест. «Ничего, потом сами поймут», — успокаивал себя Антымавле.
Волновало лишь одно: как теперь его встретит Пылёк? Отказаться от самой лучшей жены — значит нанести личную обиду хозяину. Не каждый может быть таким избранником, тем более, хорошо было заметно, что женщина желает его. Ее не пришлось уговаривать. Сейчас Пылёк может даже не пустить его в стойбище. Но ничего, хороший товар сделает свое дело. Только бы успеть, пока не забрал песцов Пылёк у пастухов, пока не приехал к нему Рэнтыгыргин. Етыкая можно уговорить, сдаст, а с другими, наверно, будет трудно. Пылёк совсем как Рэнтыгыргин. Думает, раз дал что-нибудь, то теперь человек всю жизнь ему обязан.
— Ко-ко-ко! — отвлекла от размышлений Антымавле куропатка, вспорхнувшая под самым носом передовика.
Собаки рванулись за ней.
— Гэ-гэ! Поть-поть! — притормозил остолом Антымавле.
Большой, пестрый передовик послушно натянул поводок и свернул всю упряжку в ложбину реки, по которой шла нарта.
Куропатка взмыла вверх и, квокоча, снова опустилась где-то за холмом. Она напомнила Антымавле те годы, когда он бродяжничал по тундре и береговым стойбищам.
Стало немного грустно. Глупый тогда был, не понимал многого. Наверно, всегда таким бы остался, но вот счастье пришло… Тымнеквын человеком признал, Имлинэ нашел. Глебов помог. Жалко только Торкина. Где он? Говорят, совсем уехал к себе домой. Только почему Ринтылин такой? Я же ему ничего плохого не сделал, да и от новой власти ему худого не было. Что ему надо? Зачем обо мне плохое говорит?.. О колхозах Глебов здорово говорил. Если бы так было! Обратно берегом поеду, с людьми говорить буду…
Долгой дорогой разные мысли лезли в голову Антымавле. Можно было на просторе о многом подумать. Собаки дружно бежали по подмерзшему снегу, встряхивали хвостами, нарта покачивалась и скрипела полозьями.
Забот в стойбище Аннелё было много. Кончилось зимнее спокойствие. Стадо разделили надвое: в одном оставили только важенок, которые уже грузно и тяжело ходили по тундре, в другом — всех остальных оленей. С плодовым стадом пошел кочевать сам Аннелё со своими сыновьями и помощниками, с другим остался Кыем. И так будет, пока не окрепнут и не подрастут телята, а потом они выберут где-нибудь около моря стоянку, оставят там женщин и детей, а все сильные и здоровые мужчины целое лето будут налегке оберегать стадо, чтобы к осени олени тучными и крепкими стали.
