Владислав Шурыгин - Тревожный берег
Воронин здоровается с солдатами. Отвечают громко, но недружно. Выделяется голос Бакланова. Капитан идет вдоль строя, останавливается.
— Как служба, рядовой Бакланов?
Колкие глаза капитана, не мигая, смотрит из-под бровей. В уголках губ спрятана не то улыбка, не то усмешка (вот и пойми, шутит он или серьезно). Но Бакланов не из тех, кто будет долго гадать, какое настроение у командира роты. Он доволен, что к нему, а не к кому-то другому, первому обратился командир роты. Гаркнул весело и браво:
— Нормально, товарищ капитан. Чай, по третьему служим!
Сейчас Воронин, кажется, улыбается. Удивительный он человек. Когда в глаза смотрит, впечатление такое, будто он колется рыжими бровями.
— А что это, говорят, товарищ Бакланов, будто бы вас вчера вечером в совхозе видели. Вас что, увольняли? Да, да, вас! Что так удивленно смотрите?
Капитан оборачивается к Рогачеву:
— Вы его вчера увольняли, товарищ ефрейтор?
Рогачев явно смущен. Он не знает, что ответить, кидает быстрый взгляд на Бакланова.
— Это кто-то пошутил, товарищ капитан, — поспешно заявляет Бакланов, — у нас вчера увольнения не было.
— Никого не увольнял, — следует запоздалый ответ Рогачева. Он снова входит в роль разочарованного, безразличного ко всему человека.
Капитан прищуривает глаза, говорит, покачиваясь с носка на пятку:
— Значит, пошутили, говорите? Хорошо. А поступил сигнал, что был в совхозе солдатик со спортивным значком на груди и с чубом пшеничного цвета. А? Портрет-то вроде бы ваш?
Бакланов прикинул: «Кто видел? Шутит капитан или серьезно? В совхозе никто, кроме Юли, фамилии Бакланова не знает, а потом был всего каких-то тридцать минут. Ведь не на дежурстве мы сейчас… Словом, не поймай — не вор». И Филипп становится в позу оскорбленного человека:
— Пшеничный чуб… При чем здесь чуб? Не был я в совхозе, и вообще что-то за последнее время…
— Товарищ Бакланов! — Воронин предостерегающе повышает голос.
— Нет, серьезно, товарищ капитан. Обидно ни за что такое терпеть. Вот он, — Бакланов кивает на Далакишвили, — может сказать, чем я вчера занимался.
Резо вздрагивает. Он ожидал чего угодно, но так нахально врать, да еще вмешивать его… «Вай, какой нехороший человек этот Бакланов. Зачем врет? Кончится мое терпение!»
Но Бакланов и не ждал подтверждения своих слов.
— А значок… Я его давно потерял…
Бакланов снова врал. В чемодане лежала аккуратно сложенная гимнастерка с привинченным к ней значком первого спортивного разряда. Значок не заслуженный, а выменянный в роте за перочинный нож. Только сегодня утром Бакланов надевал эту гимнастерку, сегодня утром был в совхозе. Все подавленно молчали. Рогачев смотрел ка море. Но чувствовалось, что он подтвердит все, что скажет Бакланов.
«Ва, какой нахал… Командира обманывает, а еще три года политические занятия слушает», — с возмущением думал Резо.
«Когда он успел побывать в совхозе?» — недоумевал Кириленко.
«В конце концов у парня любовь. Что ему, засохнуть им этих скалах? Ведь все равно не дежурим сейчас», — оправдывал Бакланова Славиков.
— Хорошо. Будем считать, что это ошибка, — сказал капитан Воронин. — Но если в совхоз кто-то ходит, мы по обязательно поймаем, чтобы не наводил тень на… честного человека.
Бакланов, улыбаясь, пожимает плечами.
— Не знаю, товарищ капитан. Вообще можно и поймать…
Капитан отходит. В голове Бакланова полнейший хаос, туман, клочки мыслей и сквозь все это слова командира роты:
— Согласно приказу командира части ефрейтор Рогачев с занимаемой должности снят и переведен на должность оператора. Командиром отделения назначен сержант Русов Андрей Иванович. Прибыл к нам из соседней роты. Оператор. Год командовал отличным расчетом. Введите его в курс дела, и, как говорится, прошу любить и жаловать.
Русов стоит перед строем. Пятеро солдат смотрят на него. И в каждом взгляде: «Интересно, кто ты такой? Каков ты сержант и специалист?»
4
Едва уехал капитан Воронин, как вокруг Русова собрался весь расчет, все «население» точки. Неофициальное знакомство началось с покашливания, с незначительных фраз. Бакланов подошел вперевалочку и, дружески улыбаясь, протянул руку:
— Держи краба! Филиппом кличут. А тебя как?
— Андрей, — ответил Русов, смущенный и озадаченный обращением солдата. Там, в прежнем расчете, он не помнил случая, чтобы кто-нибудь из солдат разговаривал с ним на «ты».
Интересное это было рукопожатие. Бакланов, точно стальной клешней, стиснул пальцы сержанта. Стоящий рядом светловолосый солдат чему-то улыбался. Рукопожатие Бакланова вызвало у Русова двоякое чувство. Сначала просто хотелось вырвать руку, но Андрей сразу же отбросил эту мысль. Второе — недоумение. «Зачем это нужно? Показать, что силен? Так ведь тоже не на слабачка нарвался. Краба так краба!»
— Ого! А ты, брат, силен! — не то с удивлением, не то с сожалением сказал Бакланов, пытаясь высвободить руку. Сержант разжал пальцы.
Итак, это Филипп Бакланов… С виду рубаха-парень. А на самом деле? Посмотрим.
Познакомился со Славиковым — высоким светловолосым солдатом. На гимнастерке у него синий ромбик — значит, высшее образование имеет. Представился Славиков сдержанно, с достоинством, по-военному:
— Славиков, Николай. Оператор. Второй и последний год службы.
Богатырского роста, широкогрудый солдат представился немногословно:
— Кириленко. — И больше ничего. Стал в стороне, скрестив руки на груди. Чем запомнился он Русову? Что сказать о нем? С лица неприметный. Только осталось ощущение чего-то прочного, большого и доброго. И еще голос — почти бас.
Солдата-грузина зовут Резо. Ну что же, будем знакомы, Резо! Русов с удовольствием жмет руку солдату. Резо приветливо улыбается. Русов запомнил его блестящие маслины глаз, смелый, честный взгляд.
Последним подошел Рогачев. На смуглом лице недолгая улыбка:
— Владимир. Очень приятно познакомиться.
А цыганские глаза откровеннее, чем он сам. Они говорят, что ему не очень-то приятно знакомство, лучше бы его не было.
— Вот мы и знакомы, — улыбнулся Русов. Огляделся вокруг: — А здесь красиво. Море, свежий воздух, травка. Курортное место. Скучно вот только, наверное?
Сказал и тут же пожалел о последней фразе. Бакланов, казалось, только ее и ждал:
— О! Это точно. Скуки здесь — во, — он провел ребром ладони но горлу. — Но нет худа без добра. Здесь-то, конечно, степь, а вон там, за холмом, совхозик один есть. Километра полтора отсюда. Так что…
— Это мы в свое время узнаем. Со всем познакомимся. Л спортом вы здесь занимаетесь? Что-нибудь тяжеленькое у нас есть? Скажем, гирька двухпудовая?
Рогачев и Славиков переглянулись. Бакланов поскреб затылок:
— А… Ты об этом вон у него спроси, — Филипп указывает на Рогачева, — он у нас абсолютный чемпион по поднятию тяжестей. Но самое «тяжеленькое» здесь — служба, а гири — это так. — Бакланов улыбается, но вот лицо ого становится озабоченным, удивленным: — Хлопни, чего мы тут стоим? Дома у нас нет, что ли? Где твои пожитки, Андрей?
— Что?
— Чудак человек. Шинелька, чемодан где?
— Шинель и вещмешок я у дороги оставил.
Бакланов выразил удивление. Солдату, мол, третьего года службы надо иметь чемодан, а не вещмешок. Произнес он это слово с явным удовольствием, с этаким покровительственным высокомерием.
Никто не заметил, когда отошел Кириленко, а теперь все увидели, что он идет по склону холма с вещами сержанта.
— Пока мы тут болтали и знакомились, человек пользу сделал. Молодец, Кириленко, молодец! Совсем как в Грузии гостя встречает, — оценил Далакишвили.
Русов сказал, что и сам бы принес вещи, и поблагодарил Кириленко. Рогачев пояснил, что у них на точке гостей всегда хорошо встречают. Сказал и расправил гимнастерку, на которой рядом с комсомольским значком синел щиток специалиста первого класса. «Да, он здесь старожил. Третий год служит. Но ведь и я тут тоже теперь не гость», — подумал Русов.
Бакланов широким хозяйским жестом пригласил:
— Ну что же мы? Пошли в наши хоромы.
В домике — маленькая старая дверь, обитая внизу листом железа. На нем — грязные отпечатки ног. Три окошка, перед ними скамейка и деревянный столик. Бакланом толкнул ногой дверь. Жалобно заскрипев, она открылась вовнутрь. Русов вошел в домик, огляделся. Это ныло низкое, добротное, но запущенное помещение. Стены, наверное, забыли, когда их в последний раз белили. Койки стояли в два ряда, неровно, как молодые солдаты в строю. Койка в дальнем ряду у окна не прибрана; все, что ее окружало, резко бросалось в глаза. На тумбочке — стопка каких-то книг и журналов, на стене — портреты киноактрис, на подоконнике — сплющенные окурки и горелые спички. И над всем этим красовались выцарапанные на стене каракули — ДМБ, что, очевидно, означало «демобилизация». Видя, что вновь прибывший внимательно осматривает «красочный угол», Бакланов пояснил:
