Иван Щеголихин - Снега метельные
«Всё, конец, кранты!..» От страха отупела боль, он перестал дергаться, стараясь собраться с мыслями. «Нож,— спокойно решил Сергей.— Нужен нож!» Вдруг всплыло детство, деревня, охота с отцом и волчья лапа, оставленная в капкане.
Он сунул руку в карман брюк — здесь ли? Нащупал холодную рукоятку и перевел дыхание — вот оно, спасение! Осторожно вытащил нож, боясь уронить его, разжал зубами лезвие и, стиснув челюсти, полоснул по запястью. Первый удар, пока не больно, он нанес изо всех сил. И боли не почувствовал, ее перебивала другая боль. И опять — деревня, лошадь, ей прижигают сбитую холку, а чтобы не было больно, тонким концом кнута лошади стянули губу.
Брызнула струя крови и сразу же застыла на снегу, как глина.
«Быстрее! Отдам концы, к чёрту, от потери крови».
Он сорвал ремень с брюк, накинул его на руку выше локтя, просунул конец через пряжку и туго-натуго затянул. Кровь приостановилась. В голове стало удивительно ясно. Свободная, здоровая, сильная правая рука крепко держала нож, которым предстояло отбиваться от смерти.
Кусая губы, Сергей начал резкими тычками кромсать запястье. Мотор работал, трактор дрожал мерной живой дрожью, будто злорадно ждал, чем все это кончится. Казалось, во всем мире теперь затаились люди, выжидая, чем кончится борьба Сергея с трактором, один на один.
Сквозь смерзшиеся прищуренные веки он видел, как взмахивает черный нож, но удара не видел, в глазах спасительно темнело от кровавых кругов. Он сжимал челюсти до ломоты, больше всего страшась потерять сознание. Действовать без передышки, рубить и кромсать, быстрее! Иначе можно изойти кровью. Он начал орать, по-звериному рычать, поддерживая в себе остатки решимости.
Одна рука терпела удары, другая их наносила. В сознании Сергея они действовали, как два разных существа. Они терзали друг друга, стремясь к одному — спасти третьего.
...Третьего спасти, третьего лишнего. На чью-то беду. Но кто третий-то, кто лишний? Он? Грачев? Или, может быть, Ирина, увитая метелью, белая, склонилась над ним, как змея над чашей.
«Умереть здесь, скрючиться, подохнуть?! Не-ет!»
Последним усилием Сергей всадил нож, резанул плотные, как проволока, сухожилия, потянулся всем телом назад, полоснул еще раз и с размаху сел в снег.
— Не-ет, я тебе не щенок, не-ет!— почти в беспамятстве, рыдающим голосом продолжал выговаривать он. Поднялся на четвереньки, вставил в серьгу ключ и закрепил проволокой. Он старался не смотреть на серьгу, но все же видел странно маленький темный остаток чужой, уж мертвой чьей-то кисти.
Все еще боясь выронить спасительный нож, Сергей поднялся на гусеницу и влез в кабину. Мотор рокотал без перебоев; сердце Сергея стучало в голове, ослепительные круги плыли из глаз в стороны, распирая виски.
«Только бы не слететь с копыт!» Теперь стало чудиться, что еще не все, что главная опасность, какая-нибудь страшная случайность ждет его впереди, надо быть осмотрительней.
Сергей закрыл глаза, отдыхая, и сам не знал, сколько времени просидел в забытьи, мгновение или час. Очнулся от нестерпимой боли, окровавленная рука уткнулась в сиденье. Сергей стянул шарф, обмотал им культю и повел трактор дальше, снова вперед — не было другого выбора, кроме как поскорее добраться к людям. Он часто оглядывался. Сзади, виновато встряхиваясь, легко тащился прицеп с продуктами.
30В полдень за Женей прибежала санитарка — привезли Хлынова. При смерти. Женя не знала, что и подумать— то ли драка, то ли авария, то ли Сергей сам с собой что-нибудь, не дай Бог,— опрометью побежала в больницу.
В ординаторской сидели Грачев, зачем-то пришедший Николаев, Ирина и Курман, небритый, с осунувшимся лицом больного. Женя едва успела поздороваться, как хирург спросил строже, чем всегда:
— У нас все готово для операции?,
— Как всегда.
Он знал, у Жени всегда все готово, но спросил, видимо, для других.
Женю здесь ждали, сам Грачев ждал свою верную помощницу, и Женя не могла не отметить этого. Но что с Хлыновым?
Приободренная присутствием Николаева и гордая тайным своим союзом против Ирины, Женя с суровым видом села за общий стол. Сейчас она поняла, Николаев пришел сюда неспроста. Видимо, решил, что бывшим мужу и жене нелегко будет решить одним судьбу Хлынова. И Курман, друг Сергея, тоже сидит здесь не просто так, что-то случилось. Женя мельком успела подумать, – все пятеро за столом крепко связаны невидимой нитью друг с другом. Сложный узелок, ничего не скажешь.
Здесь уже о чем-то говорили до прихода Жени. Грачев подчеркнуто спокойно, неподвижно держал локти на столе. Николаев сидел нахохлившись, хмурый Курман вертел в руках шапку.
Ирина, болезненно-бледная, с тонко подкрашенными губами (битый час, наверное, маячила перед зеркалом), сидела напротив хирурга и, не отрываясь, смотрела в окно, в сторону. Похоже, какая-то мысль не давала ей покоя, но она ее не могла высказать. Возможно, она не верила, что Леонид Петрович найдет в себе силы помочь Хлынову, помочь, как надо, но не решалась просить Николаева вызвать другого хирурга.
— Какая все-таки сила должна быть у человека, чтобы резать самого себя,— нарушил молчание Николаев.
Вот уж чего не ожидала Женя от Хлынова — резать самого себя. Как это пошло. И возмутительно! Пьяный он был, что ли?!
— В средние века ампутировали конечности без всякого наркоза,— словно пытаясь урезонить восторг секретаря райкома, отозвался Грачев, и Жене стало неловко от его бестактности.
Но что все-таки произошло?
— Повторяю, у больного началась гангрена,— продолжал суховато Леонид Петрович.— Надо ампутировать левую руку до средней трети плеча.
— Но он же калекой будет!— воскликнул Курман.— И так уже руки нет.
— Речь идет о жизни, а не о том, калекой он будет или нет, — ответил хирург.— Кроме того, без возмещения потерянной крови пострадавший может умереть на столе. Консервированной крови у нас нет, но персонал нашей больницы—доноры. Надеюсь, они и сегодня выручат жертву несчастного случая.
Для Жени хоть что-то прояснилось,— оказывается, несчастный случай.
— Больной в тяжелом состоянии,— неожиданно заговорила Ирина Михайловна, словно только сейчас пришла в себя и ничего еще не слышала. Вызывающе глядя на Николаева, она продолжила:— Жизнь больного в опасности, и нам не избежать кривотолков, если мы его не спасем.
«Какое самообладание!»— подумала Женя.
— Я как постоянный донор готова поделиться кровью с каждым больным.
«Ну зачем это подчеркивать!— возмутилась Женя.— И так всё ясно. Только терзает Леонида Петровича перед операцией»
— Но, к сожалению, у нас с больным несовместимые группы крови.
Ирина поднялась и, широко, некрасиво шагая, вышла из ординаторской.
«Куда она пошла? Зачем? Откуда ей известна группа крови Хлынова? Неужели она еще что-то задумала? — встревожилась Женя.— Какая ужасная отговорка — несовместимые группы!»
— У одной кровь не подходит, а другой торопится поскорее руку отрезать,— мрачно проговорил Курман.
— Зря вы так,— отозвался Николаев.
— Вот вам и кривотолки,— беспомощно сказала Женя.— Леонид Петрович, может быть, другого хирурга вызвать?
— Да, лучше другого,— поддержал Курман.— Вам тоже будет спокойнее.
— Я уже пытался, сообщил в область. Но хирурга не будет. Самолетам не дают погоду. К тому же там понимают, операция не сложная, а всех наших сложностей...— Хирург помолчал, едва заметно смешавшись, откашлялся и твердо закончил:— Всех наших сложностей им не передашь.
— Леонид Петрович, я сказала о другом хирурге, чтобы успокоить вот этого товарища! Не подумайте...
— Дело в том, Женя, что каждая минута промедления...— начал хирург, но Курман перебил его тоскливым голосом:
— Ну, зачем обязательно руку отнимать?!
— Обязательно. Иначе он умрет через три дня.
— Нет, не умрет. Не может этого быть,— упорствовал Курман.— Раз и руку в таз — это легко. У меня отец на фронте точно вот в такую картину попал. Ногу под танк засунул и отморозил, вернее, под танк попал... Резать надо, говорят врачи. А отец против. Другого хирурга вызвали, он запретил отнимать. Теперь отец жив-здоров, не калека совсем. Видите, как может быть? А тогда была война, некогда было рассуждать. Сейчас мирное время, целина... Нет! Я, как его друг, как его, можно сказать, брат,— против! Самолеты не ходят, трактор пройдет, лошадь пройдет, я сам поеду! Давайте трактор!— он повернулся к Николаеву, глаза его загорелись новой надеждой.
— А сам Хлынов согласен на операцию?— спросил Николаев.
Грачев ответил, Хлынов в тяжелом состоянии, почти без сознания.
Курман лихорадочно привстал, полный решимости.
— Я знаю, в медицине есть закон!— горячо заговорил он.— Без разрешения родственников операцию не делать.— Он рывком стянул с себя телогрейку, шагнул к вешалке, но, увидев там белые халаты, вернулся, бросил телогрейку на табуретку, сверху шапку и сел на нее.— Так я говорю, правильно? Не разрешаю, как родственник.
