Иван Щеголихин - Снега метельные
Возле больницы Курман попросил друга остановиться.
— Живот скрутило, Сергей, зря я водки хлебнул. Минуту подожди, проглочу пару таблеток бесалола, и тронемся,— бормотал Курман, становясь на гусеницу и стараясь не корчиться, но Сергей видел, ему больно. Летом Курман два раза бросал курить из-за обострений гастрита, но так и не бросил.
Сергей несколько мгновений сидел неподвижно, бездумно, потом глянул на больничную дверь, давным-давно знакомую ему, еще с той поры. Вывеску со змеей и чашей занесло снегом, косо, как плиту на кладбище, и только остались на виду четыре буквы «Боль...»
Сергей посидел, посидел, вздохнул, выжал конус и повернул трактор на дорогу.
— Прости, Курман, не обижайся,— сказал он вслух.— Нельзя больному ехать в такой рейс.— И еще раз вздохнул с облегчением, ему хотелось побыть одному, ехать, ехать и ехать...
Последнее время Сергей полюбил одиночество. Самолюбие не позволяло ему скисать на виду у всех, поддаваться тоске. Брось, скажут, пропадать из-за бабы (причину-то знали все, не утаишь), будут еще их десятки в твоей жизни, молодой и веселой. И Сергей бодрился, старался не подавать виду, работал так же, как работал прежде, и жил вроде бы так же, балагурил, посмеивался над растяпами. Но тоска мучила, клонила голову к земле.
Ирина упрямо его сторонилась. А он терпеливо ждал от нее вестей, надеялся на ее решение. Он, конечно, знал, что она ушла от мужа (да и кто этого не знал!), но как теперь всё это понимать — то ли она ушла, чтобы сойтись, наконец, с ним, то ли он просто-напросто стал причиной скандала, развода, причиной ее страданий, в конечном счете. Там ведь еще и сын остался. Говорят же, когда горе стучится в дверь, любовь вылетает в окно. В таком положении он не мог требовать свидания, как прежде, настаивать, надоедать ей, самолюбие мешало ему стать приставалой. Он ждал. А она не давала о себе знать.
Курман видел, Сергей не в себе и переживал за друга. Он и сочувствовал ему, и злился оттого, что ничем не может помочь. Злился на хирурга, на Ирину, на самого себя. Взрослые, серьезные люди, а не могут найти выхода.
— Женщина, как заноза, влезет незаметно, а вытащить больно,— говорил Курман с чужих слов. Сергей только кивал в ответ и молчал.
— Пойду к твоему хирургу, скажу — человек пропадает!— грозился Курман.
— Не вздумай,— цедил Сергей.
— Пусть уезжает отсюда, нечего ему здесь делать,— искал Курман выхода.— Или давай мы уедем, целина большая.
— Уедем...— рассеянно соглашался Сергей. И вот он едет. Один...
Ни одна живая душа не повстречалась Сергею, пока он проезжал поселком. Белая тьма шевелилась перед ним, то застилая дорогу, то приоткрывая ее, будто заманивая. Он попробовал включить свет, но через минуту выключил, без толку, снег плотно залепил фары.
За поселком стало как будто просторнее, метель казалась не такой густой и яростной. Сразу же за обочиной местами1 лезла из-под снега щетинистая стерня. Сергей косился на нее, как на ориентир, и почти вслепую, наугад вел трактор.
Временами налетал шквальный ветер и завывал в щелях кабины. Мотор работал надежно, урчал ровно, то набирая обороты, то сбавляя их без чиханий и перебоев, будто резвился молодой, уверенный в себе медведь. Сергей знал дорогу, точнее сказать, знал местность. Если где и собьется, не заблудится. Двадцать километров до стана, если учесть задержки и пробуксовки, он пройдет часа за два, за три. Однако на часы Сергей не смотрел, целинные дороги приучили его верить в приметы. «Вот братва заликует!..»
Когда-то в такой же метельный день он вез Ирину принимать роды у жены Курмана. Давно это было и — совсем недавно. Он как будто всю жизнь ждал того буранного дня, свиста вихрей, тревоги и рядом — теплого ее дыхания. Она была тогда спокойна, ничего не боялась, верила в него. А Сергея лихорадила опасность, будоражила ее вера, ее надежда на его силы, и вся эта коловерть внешняя и внутренняя вызывала у Сергея чувство восторга.
А теперь вот, перед самым праздником, она сказала Сергею, пусть эта встреча станет у них последней. Она устала прятаться и переживать, издергалась от такой жизни. Поговорив с одним человеком, она решила порвать с Сергеем, чего бы это ей ни стоило. Одумалась...
Что это за человек, такой правильный и такой мудрый?
«Если ты начнешь домогаться встречи со мной, я тебя никогда добром не вспомню»,— заявила она. «Ну и катись к чертовой матери!»— не задумываясь, сгоряча ответил Сергей.
А потом пожалел, что сказал так, сказанул. Она не оскорбилась, не ушла сразу, а стояла перед ним и с укоризной смотрела, так, что впору самому Сергею надо бы катиться подальше. «Как ты все-таки груб и жесток,— сказала она.— Не пора ли тебе тоже одуматься, бросить свое лихачество, иначе ведь добром не кончишь...» Она оскорбляла его, будто напрашивалась на какую-то его хамскую выходку, чтобы им легче было расстаться.
А ему не оскорблений хотелось, не грубости и не жестокости.
Всё это, растравляя свою тоску, вспомнил Сергей сейчас, сидя за рычагами и неподвижно глядя в заснеженное стекло.
Метель не редела. В щели кабины все ощутимей проникал морозный воздух, он то сочился, как бы дышал в лицо, то бил струями.
Километров через пятнадцать, когда до стана осталось уже совсем немного, трактор нырнул в небольшой лог и окунулся в снег почти до самой трубы.
«Врюхался, как поросенок!»
Ходу вперед не было. Сергей подал назад, медленно выполз обратно наверх. Колеи не осталось. Сухой невесомый снег не уминался, а только пересыпался под гусеницами, как песок.
Сергей снова спустился, вовремя переключив скорость, продвинулся по низине чуть дальше прежнего и опять вылез обратно. Так он несколько раз то спускался, то поднимался, тараня снег терпеливо, спокойно, думая не только о том, чтобы проложить дорогу, но и о том, чтобы не опрокинуть прицеп с продуктами.
Тихий лог метель замела доверху. Снег шуршал по ветровому стеклу, полз на крышу кабины, накрывая с головой, будто трактор не стремился вылезть на поверхность, а наоборот, лез под землю.
Медленно раздвигая снег, неся белую гору на капоте и крыше, оглушительно тарахтя, трактор выполз, наконец, из лога, и Сергей с облегчением выругался. Что ни говори, а он верил в свою везучую шоферскую звезду. Нет на земле препятствия и не будет, перед которым бы отступил, спасовал Сергей Хлынов!
Трактор сбавил обороты, желая отдохнуть после долгих усилий. Сергей вытер вспотевший лоб. Спеть бы сейчас, сплясать! Достал бутылку, сделал три глотка, вытер губы и запел, забормотал под рокот двигателя: «Ой ты, зима морозная, Ноченька яснозвездная! Скоро ли я увижу свою любимую в степном краю?..»
Оглянулся — и крякнул от злой досады: прицепа не было! Пока елозил по снегу, выбирался из лога, серьга перетерла надломленную шейку болта, державшего прицеп шкворня, и он выпал. Сергей еще там, когда собирались, подумал, что шкворень дерьмовый, но другого под рукой не оказалось. Да и собирались они вдвоем с Курманом, вдвоем им и чёрт не брат. Когда собираешься один в дорогу, то и сам не замечаешь, как проявляешь больше предусмотрительности, опаски.
Пришлось спускаться в лог снова, не ехать же пустым на стан. «Здрасьте, вам привет из Камышного!..»
В логу едва заметно виднелись очертания прицепа, нагруженного, как теперь казалось, одним снегом... Требовалось снова спустить трактор точно на нужное расстояние и подсоединить прицеп. И сделать всё одному, без помощника.
«Фигаро здесь, Фигаро там»,— попытался развеселить себя Сергей и начал медленно спускать трактор в лог. Прикинув на глаз расстояние до прицепа, он выключил скорость, оставив двигатель в работе, взял взамен шкворня гаечный ключ, кусок проволоки и выпрыгнул из кабины. Снегу по пояс. Сергей нашарил дугу прицепа и поднял ее, машинально, по привычке дернув,— прицеп ни с места. До трактора не хватало еще с полметра. Нужно снова лезть в кабину и осторожно сдавать поближе. Тут он заметил, что трактор, вздрагивая, как будто пульсируя всем корпусом от оборотов мотора, понемногу и довольно нацеленно сползает вниз, приближается сам, уклон ему помогает. Сергей поднял дугу на колено, приготовился.
Трактор надвигался, серьга его все ближе и ближе, двойная, как раскрытая пасть, черная, с истертыми до блеска кружками.
«Серьга против Сергея, давай-давай, кто кого?!.»
Он пригнулся, поднял ключ, как кинжал, чтобы успеть воткнуть его вовремя. Серьга, однако, шла не прямо, а чуть вбок, совсем чуть-чуть мимо. Сергей напрягся, изо всех сил дернул дугу прицепа в сторону, чтобы совместить отверстия, подправил кольцо рукой и — все тело вдруг обожгло, он зарычал от боли, рванулся, извиваясь, взметывая снег, ему с хрустом ущемило, невообразимо впаяло кисть между прицепом и тяжело насевшим трактором.
«Всё, конец, кранты!..» От страха отупела боль, он перестал дергаться, стараясь собраться с мыслями. «Нож,— спокойно решил Сергей.— Нужен нож!» Вдруг всплыло детство, деревня, охота с отцом и волчья лапа, оставленная в капкане.
