Вера Кетлинская - Дни нашей жизни
— Вы поглядите вокруг, кто как работает и какой разнобой получается, — сказал Воробьев, прилаживая на суппорте расточный резец. — Вы ведь у нас по технической пропаганде и обмену опытом, верно? Вот я и подумал, что вы нам поможете. Два токаря стоят рядом, один обрабатывает деталь скоростным методом, другой — по старинке. Один тратит на установку полторы минуты, другой — все пять. А кто этим интересуется? Никто. Изучить бы это все и показать: глядите, вот где резерв времени!
Ане стало стыдно: ведь она сама об этом думала как об одной из своих главных задач, а у Любимова на радостях все позабыла. Она тут же успокоила себя: «Разве я не смогу заняться тем же самым на участке... на своем участке!»
Она стояла рядом с Воробьевым и наблюдала за его легкими, быстрыми движениями, смутно припоминая какую-то важную и дорогую ей мысль, связанную с такой вот работой... По прихоти памяти возникли домик инженеров на склоне сопки, комната, где жила, и даже плотная карточка для выписок, куда она записала что-то, поразившее ее... Но что она тогда записала? Да ну же, ну! Ведь крутится в памяти, а не поймаешь!
Воробьев уже прошел отверстие резцом, замерил его одним инструментом, потом другим, сменил резец на развертку для чистовой обработки, еще раз проверил диаметры и бережно ввел в отверстие развертку. Лицо у него было теперь строгое и напряженное. Работа поглощала уже не силу, а мысль.
Аня отметила это и вдруг разом вспомнила: она конспектирует раскрытую на столе толстую книгу, перечитывает понравившиеся ей слова и с увлечением записывает на карточке: «Маркс о том, что капитализм лишает рабочего наслаждения трудом как игрой физических и интеллектуальных сил!»
— Готов! — сказал Воробьев, высвобождая деталь из охвативших ее креплений. Любовно зажав ее в ладонях, он заглянул в отверстие и даже легонько засвистел: расточено идеально, не придерешься!
— Яков Андреич, вы получаете наслаждение от своей работы?
Он удивленно вскинул глаза, улыбнулся:
— А как же? Если все ладно выходит...
Она повторила ему запомнившиеся слова Маркса.
Воробьев задумался, все еще держа в ладонях золотник, потом перевернул его и начал закреплять в патроне другим концом — для наружной обработки.
— Интересно, — проговорил он, выбирая подходящий резец, и вдруг оторвался от работы и обернулся к Ане. — Интересно, что он это тогда понял. Лет сто назад, верно? Когда рабочий работал подневольно, как на каторге...
И немного погодя, запустив станок, попросил:
— Вы мне покажите, где эти слова. Я нашему народу прочитаю.
Не отрывая глаз от возникающей светлой полоски отточенной стали, Воробьев говорил, делая паузу каждый раз, когда нужно отвести резец или снять крючком навернувшуюся на деталь стружку:
— А с планом коллективного творчества... помните, мое предложение на партбюро? Еще Диденко одобрил! Так ведь ни черта не делается! Проголосовали — и забыли. До чего странно получается! Если работа срочная — значит, побоку все, что могло бы ее ускорить!.. Есть тут логика или нет, как по-вашему? Отодвиньтесь, Анна Михайловна, как бы вам стружка чулки не порезала.
Длинные, поблескивающие спирали наворачивались и опадали возле ее ног. Аня была рада отойти, потому что не знала, что ответить Воробьеву. Неужели руководители цеха действительно не верят, что получится толк? Но тогда... не оттого ли и ее работу никто не учитывает и не связывает с производственными задачами?
— Яков Андреич... Вы бы пошумели, напомнили о своем предложении!
— А как же! Обязательно! — весело сказал Воробьев.
Уже не раздумывая, звали ее или нет, Аня пошла на оперативное совещание. Ей хотелось сообщить каждому из присутствующих: «Я здесь по праву, пройдет несколько дней, и никто уже не будет коситься на меня: чего эта женщина болтается по цеху без настоящего дела?»
Однако и сейчас никто не косился на нее. Мастера и начальники участков несколько раз обращались к ней: мало стахановских школ, товарищ Карцева! Почему опыт пакулинской бригады плохо передается, другим бригадам, товарищ Карцева? Знает ли товарищ Карцева, что на металлическом заводе введен новый метод разметки?
Аня добросовестно записывала эти замечания. Значит, ее работа все же нужна? Что ж, тем лучше. Но теперь этим займется кто-нибудь другой, Карцева перейдет на основное дело — на турбину.
К этому все и сводилось. Дать турбину в новый срок, определенный приказом директора.
— На время надо отложить в сторону все остальное, — сказал Любимов. — С этого часа прошу всех сосредоточить все усилия на первой турбине. Ею дышать, ее и во сне видеть.
И совещание стало «крутить» со всех сторон первую турбину, отбрасывая остальное.
И вдруг раздался требовательный голос Полозова:
— А общецеховой график и план рационализаторских работ? ПДБ составляет его, или это тоже побоку?
Алексей сидел в углу, в тени оконной шторы. Насупленный, мрачный.
— Погоди, Леша, сейчас не до того! — миролюбиво бросил Бабинков, хотя именно Бабинкову, как начальнику ПДБ — планово-диспетчерского бюро, было поручено вместе с Полозовым разработать предложенный Воробьевым план рационализаторских работ.
Любимов счел реплику Бабинкова за исчерпывающий ответ и повел совещание дальше.
Аню обрадовал и смутил вопрос Алексея. Об этом ведь и говорил Воробьев: проголосовали и забыли! Но, может быть, сегодня и вправду не до того?..
— Разрешите мне слово! — громко сказал Полозов, вскинув руку.
— Ну что? — неодобрительно буркнул Любимов.
Алексей встал. Увидев, как он бледен, Аня испугалась за него: зря просит слова, зря дает волю раздражению!
— Мне кажется, мы узко и неправильно толкуем приказ директора, — так начал Полозов, к удивлению Ани, совершенно спокойно. — Тут Георгий Семенович говорил, что цикл производства турбины — штука точная, сократить его без перенапряжения, без штурмовщины нельзя. Но что такое цикл производства турбины, которым мы пугаем людей и самих себя? Возьмите срок обработки самой трудоемкой детали — он и определяет минимальный срок всего цикла. Остальное зависит от нас — от нашего умения спланировать и организовать работы.
Теперь все присутствующие с интересом повернулись к Полозову, ожидая, какой же вывод он сделает из верной мысли. А Полозов говорил, обращаясь прямо к Любимову:
— Говорят, хороший полководец может проиграть один бой, но выигрывает всю кампанию. Наша главная, решающая задача — дать Краснознаменке не одну, а все четыре турбины. Что же из этого следует? Что нельзя откладывать обработку самых трудоемких деталей второй, третьей, четвертой турбин «на потом»: завалимся! Пускать их надо в работу немедленно, имея четкий график до октября. Срочно заняться механизацией самых канительных операций. Выиграть время для всех четырех машин! В этом будет наша настоящая победа! А мы отмахнулись от ближайшего будущего, давай жать на первую, — а там хоть гори все! О недавнем партбюро забыли? Было предложение Воробьева, было решение партбюро. Я прошу ответить, отменяется оно или нет?
— Да нет, конечно, — с досадой ответил Любимов. — Просто мы сейчас говорим о другом, Алексей Алексеевич. Вы напрасно так пылко нас агитируете. Есть приказ директора о новом сроке по первой турбине. О ней и речь.
И, снисходительно усмехнувшись, он снова вернул совещание к частным производственным вопросам, стараясь не замечать своего заместителя, который все еще стоял, изо всей силы стиснув руками спинку стула. Ане казалось, что Алексей мог бы сейчас поднять и швырнуть в Любимова этот стул, если бы стул не был занят.
— Алеша, да ну что ты в самом деле? — услыхала она шепот Гаршина.
Полозов сердито отвернулся от Гаршина и вдруг, не попросив слова, громко и отчетливо заявил, что новый срок выпуска первой турбины — нереальный срок, очковтирательство, и откладывать ради него важнейшие дела безответственно и гибельно для цеха.
— Перед кем мы в прятки играем? — крикнул он. — Вы же сами знаете, Георгий Семенович, что срок нереален, вы сами в него не верите!
Не обращая внимания на ропот, поднявшийся вокруг, он начал по срокам обработки различных деталей доказывать, что новый график невыполним.
Аня опустила голову. Ей было стыдно за Алексея, стыдно и страшно. Понимает ли он, что говорит? И чего он добивается?
Она не могла не признать правоты Любимова, когда тот, досадливо морщась, отчитывал Полозова, обвиняя его в попытке дезорганизовать работу совещания и внушить недоверие к приказу директора. После чересчур резкого выступления Полозова благоразумная сдержанность Любимова подкупала и убеждала лучше слов. Нельзя было не согласиться и с Ефимом Кузьмичом.
— Нам мобилизоваться надо, — сказал он с обидой и огорчением, — а товарищ Полозов пытается разоружить нас. Что же ты, Алексей Алексеевич, не понимаешь, что ли?..
