Вера Кетлинская - Дни нашей жизни
— Ох, Аня, погодите, сейчас не до того!
Единственное, чем она могла заниматься, — это обучением молодежи. Однако и тут не было удачи. Аня очень рассчитывала на собрание учеников, но часть мальчишек совсем не пришла, а те, что пришли, шумели, толкались и с любопытством наблюдали, надолго ли у Карцевой хватит терпения и что она сделает, когда терпение лопнет.
Николай Пакулин провел беседу даже лучше, чем ожидала Аня. Ей казалось, что его рассказ убедителен, доходит до сердца. Но когда все разошлись, Аня обнаружила на доске нарисованный мелом кукиш и не очень грамотную надпись: «Гогачками нас не сделаиш!» Она чуть не расплакалась от досады.
Только один человек интересовался Аней — Виктор Гаршин, но ее работа тут была ни при чем. Гаршин успевал забежать к ней между делами, пошутить, задать неизменный вопрос: «Как живется, как дышится?» — и взять с нее слово, что после сдачи турбины она будет с ним «кутить, страшно кутить, так, чтоб дым столбом!» Иногда, бросаясь в кресло в ее пустом техническом кабинете, Гаршин восклицал, зевая: «У вас как в раю: тишина, покой и шелест крыл!»
Ане хотелось послать к черту этот «рай», но она никогда не жаловалась Гаршину. Вот еще, признаться ему, что сделала глупость, и услышать в ответ: «Я же говорил вам, не поддавайтесь на удочку этому фантазеру Полозову!»
Ее терпение истощилось, когда она случайно узнала, что предстоит оперативное совещание в связи с приказом директора о новых сроках. На совещание приглашались все начальники участков и мастера, все инженеры... кроме Карцевой.
Так и примириться с этим? Ну, нет! Она побежала к начальнику цеха, решив прорваться к нему во что бы то ни стало. Ей как будто повезло — секретарши не было на месте. Аня уже взялась за ручку двери, когда до ее слуха донесся раздраженный голос Любимова:
— А я вам говорю, — занимайтесь своим делом! Если я найду нужным, я сам спрошу вашего совета.
Другой, еще более раздраженный голос ответил:
— Делать свое дело можно по-разному. Я не хочу штопать дыры, я хочу работать осмысленно.
Аня не знала, кто это, но ей хотелось крикнуть: и я!
Любимов сказал еще раздраженней:
— Идите и выполняйте то, что я приказал!
Дверь распахнулась, и мимо Ани, задев ее плечом и не заметив ее, прошел Алексей Полозов с бледным и злым лицом.
Понимая, что сейчас начальник цеха вряд ли захочет ее выслушать, Аня все-таки перешагнула порог кабинета.
Любимов недовольно покосился на вошедшую и вдруг, широко улыбнувшись, пошел ей навстречу:
— А-а, наконец-то пожаловали! Прошу, прошу!
Он усадил ее в кресло и сел в такое же кресло напротив нее, как бы подчеркивая этим, что разговор будет неофициальный, дружеский.
— Ну-с, как живется, как дышится?
Услыхав из уст Любимова этот знакомый вопрос, она сердито ответила:
— Очень плохо.
— О-о! Почему же так?
Волнуясь и торопясь, Аня стала выкладывать все свои нужды и намерения, которые никого не интересуют, свои обиды и сомнения: да нужна ли она вообще?
— Если я не приду на работу, этого никто не заметит, кроме табельщицы!
Он не перебивал ее и сочувственно слушал, склонив набок голову.
— Да, нехорошо с вами получилось, Анна Михайловна, очень нехорошо.
И он заговорил о том, что приметил Аню еще на заседании партбюро и тогда же проникся к ней симпатией, что им, соседям, давно следовало познакомиться как следует и он и Алла Глебовна уже пытались пригласить, ее к обеду, а потом началась эта горячка...
Помолчав, он сказал между двумя затяжками:
— Мне очень жаль, Анна Михайловна, что Полозов поторопился с вашим назначением, не подождав меня. Да и вы напрасно поспешили согласиться.
— А куда бы назначили меня вы? — стремительно спросила Аня.
Не отвечая, он продолжал:
— Это бессмысленно — послать вас на такое неблагодарное дело. Насколько я способен разбираться в людях, вы человек энергичный и творческий. Вам нужна перспектива, возможность роста… а в этом техкабинете вы растеряете и то, что знали!
— Я и так многое растеряла, — призналась Аня.
Любимов продолжал размышлять вслух:
— Например, на сборке... Вот где сама работа заставила бы вас и восстановить знания, и расширить их! Или на четвертом участке. Начальник участка слабоват, да к тому же не инженер, я бы с удовольствием заменил его. А мастер там Ефим Кузьмич. Я сам начинал работать рядом с таким опытнейшим старым мастером и до сих пор вспоминаю его с благодарностью.
У Ани дух захватило от волнения — подумать только! Стоило подождать один-два дня — и вся жизнь повернулась бы по-иному!
— У нас иногда не понимают, как важно найти человеку самое подходящее дело, — задумчиво говорил Любимов. — А ведь, пожалуй, это одна из главнейших, задач руководителя. Сунуть человека на первое свободное место — невелика заслуга.
Ане вспомнился ее первый, разговор с Полозовым.
— Алексей Алексеевич имел в виду очень важные задачи, — честности ради со вздохом сказала она. — Перенесение передового опыта, изучение лучших приемов труда... Воспитание молодежи... Если увязать эти задачи с реальными потребностями цеха, можно, наверно, сделать немало... Разве не так?
Любимов пожал плечами:
— Так, конечно, так. Но ведь у нас что ни возьми — везде свои большие задачи. А главная задача — все-таки производство. Турбины. Вот я и думаю: стоит ли держать вас на вспомогательных работах, когда вы могли бы принести пользу… и расти, как инженер, на основной?
Ну конечно! И ведь именно об этом она мечтала!
— Ничего, Анна Михайловна, не унывайте. Я это назначение пересмотрю в самые ближайшие дни. Верней всего — на четвертый участок... Хорошо?
— Ой, конечно!
Он удовлетворенно улыбнулся. Аня мельком подумала: рад, что делает в пику Полозову. Ну и пусть! Полозов сам виноват — наговорил кучу прекрасных слов, а потом: «Ох, Аня, не до вас!»
На прощанье Любимов попросил:
— Вы пока приведите в порядок всю эту... ну, писанину разную, списки обучающихся, инструкции и прочее. Все там подзапущено, а ведь и это с меня спросят.
— Хорошо, — сказала Аня, про себя отметив, что ничто другое в техническом кабинете его и не интересует, была бы отчетность в порядке. Неправильно? Ну и бог с ним, теперь это все позади!
Она пошла прямо в цех, на четвертый участок. Все кругом будто изменилось — стало близким, интересным, своим. Она прошла мимо каруселей и подумала: «Мои карусели, теперь-то уж я помогу новым карусельщикам обуздать Белянкина и Торжуева!..» Кран пронес к «Нарвским воротам» громоздкую половину диафрагмы. Аня проследила за ее спуском: «Моя деталь, мне о ней тревожиться, мне ее подгонять!..»
В проходе у токарных станков она заметила группку мальчишек и с чувством облегчения сказала себе, что недолго ей осталось возиться с ними. Кто из них нарисовал на доске кукиш и написал «не сделаиш»? Кешка Степанов тоже был тут. Не он ли? А ведь он на четвертом участке — значит, останется «моим»! — сообразила она и вздохнула: нет, от Кешки она бы с удовольствием отказалась! И что он тут торчит без дела? Почему они все стоят такой молчаливой кучкой? Опять озорство какое-нибудь задумали?
Подойдя, она увидела, что все они внимательно наблюдают за работой Якова Воробьева; сегодня над его станком повесили флажок с надписью: «Лучший токарь завода».
Воробьев делал как будто то же, что все токари, но делал это так, что хотелось смотреть на него. В синей косоворотке с распахнутым воротом и закатанными выше локтя рукавами, с упавшей на лоб короткой русой прядью, он работал споро и весело. Его мускулистые руки легко поднимали и устанавливали тяжелый круглый патрон, быстро и ловко крутили рычаг, зажимая деталь в кулачках патрона.
Заметив Аню, он знаком пригласил ее подойти:
— А я все собираюсь к вам, Анна Михайловна!
Аня заглянула в чертеж — буква «А» и три маленьких треугольничка предупреждали токаря о необходимости высокой точности и чистоты обработки. Деталь была длинная, фигурная, с глубоким отверстием внутри.
— Золотник, — уважительно пояснил Воробьев, наклоняясь над деталью и проверяя сперва на глаз, потом индикатором, точно ли она закреплена.
— Трудная деталь.
— Трудная, — согласился Воробьев. — Замерять ее канительно, а уж внутри обрабатывать, особенно резьбу нарезать, — там больше чутьем берешь.
Он говорил о трудности, но все его ухватки опровергали это утверждение, — нет, совсем не трудно, а только интересно и приятно, потому что есть на чем проявить мастерство.
Вот он закрепил в задней бабке толстое сверло; привинтил к трубе, подающей эмульсию, другую трубочку, потоньше; повернул краник — из трубочки ударила сильная, тонкая струя. Закрутился патрон, вращая деталь, сверло соприкоснулось с легированной сталью и начало сверлить ее, тяжело гудя, и белая струйка эмульсии била в отверстие, врываясь туда по виткам сверла и охлаждая разогретый трением металл. Когда Воробьев выводил сверло, видно было, как стекающее из отверстия молоко эмульсии крутит и выносит наружу мелкое крошево стружек.
