Вера Кетлинская - Дни нашей жизни
Она быстро и зло взглянула на него и ответила с вызовом:
— Ровно столько, сколько нужно, чтоб мужчина научился ценить женщину и выполнять все ее желания.
— О-о! Все?
— Да. Все.
— Не знаю, как для твоего генерала, мне до него, по совести говоря, дела мало... но для тебя это плоховато. Носик-то совсем кверху задрался.
Теперь он сам искоса глянул на нее, — она всегда, бывало, сердилась, если он начинал подшучивать над нею. Но Леля не рассердилась, только круто вывела машину с проспекта на тихую боковую улицу и сбавила скорость, так что машина покатилась совсем медленно, будто задумчиво, — казалось, вот-вот окончательно задумается и станет как вкопанная.
— Ты не в духе сегодня, Алеша?
— Признаться, да.
— Ты женат?
— Нет.
— Какие-нибудь сердечные неприятности?
— Нет.
Она покосилась на него сквозь золотистую прядку волос, танцевавшую у ее щеки, и, выпятив нижнюю губу, дунула снизу вверх, чтобы откинуть мешавшую ей прядку. Это ее знакомое и милое движение неожиданно всколыхнуло в душе Алексея давние и уже позабытые чувства.
— Ты все такая же, — сказал он.
— А ты изменился. Еще не понимаю, в чем, но изменился.
— Кажется, нет.
— Правда? — радостно воскликнула она, на секунду позабыв об управлении машиной и повернув к нему просиявшее лицо. Машина сделала по мостовой странный зигзаг. Леля спохватилась и со смехом выправила ее.
Как она поняла его слова? И почему обрадовалась?
— Так что же у тебя случилось, Алешенька? Ты мне расскажи. Ведь я тебе по-прежнему большой друг. В этом, я надеюсь, ты не сомневаешься?
Друг?.. Она никогда не была ему другом. Но ее участие было приятно. И она удивительно кстати попалась ему на пути именно сегодня, когда так смутно на душе. Кто знает, может, она и переменилась к лучшему? Генерал-то, наверно, человек серьезный и боевой, должен влиять на нее. Да и, в конце концов, была она тогда всего лишь девчонкой, легкомысленной, эгоистичной девчонкой, не в меру избалованной своей милой, слабохарактерной матерью. И множеством поклонников тоже. Всеми этими студентами, которые вертелись возле нее в Публичной библиотеке, отбивая последнюю охоту заниматься.
Он кратко рассказал ей, что с ним сегодня произошло. У него сразу полегчало на душе, потому что, рассказывая, сам убедился в своей правоте. Поймет Леля или не поймет, что высказать всю правду было с его стороны и честно и смело? Скажет ли доброе слово?..
— Ничего, Лешенька, все обойдется, — ласково сказала она и мимолетно погладила ему руку. — Но разве можно так? Промолчал бы — и все. Тебя же никто не тянул за язык.
Он с горечью пробормотал:
— Спасибо за совет.
— Да ведь правда же, — мягко и наставительно продолжала она. — Ты и раньше был такой — наивный, нерасчетливый идеалист... и вечно лез в драку. Как будто ты один можешь всех людей переделать... Но ведь теперь-то ты уже взрослый человек! Пора научиться. В жизни таких, как ты, всегда бьют, Лешенька. А мне очень не хочется, чтоб тебя били...
И она так улыбнулась ему, что вместо прямого ответа на ее поучение он растерянно спросил:
— Почему?
— Не зна-ю! — нараспев протянула Леля и, лукаво посмеиваясь каким-то своим мыслям, молча повела машину дальше. Золотая прядка попрежнему плясала у ее щеки.
— Насколько я помню, ты никогда не была философом, — насмешливо заметил он. — Кто тебе внушил такую житейскую философию? И о какой жизни ты говоришь? Какую жизнь ты знаешь?
— Самую обыкновенную, — неохотно откликнулась Леля. — Не выдуманную, не идеальную, а самую обыкновенную жизнь!
— Знаешь, мне сдается, что эта жизнь, как ты ее понимаешь, — очень неинтересная и унылая жизнь.
— Не знаю, у кого из нас двоих она интересней, — заносчиво сказала Леля и дала полную скорость. Теперь она гнала машину по проспекту, обгоняя другие и лихо проскакивая между трамваями и автобусами. Управлять машиной она, во всяком случае, научилась неплохо, иначе давно произошла бы авария... Занятно, всегда ли она так гонит, когда сердится?
— По-моему, ты расшибешь и машину и нас с тобой, — сказал он. — Слишком дорогая цена за расхождение во взглядах. И за что генералу в один день терять все свое богатство?
— Я тебя ненавижу. Как тогда, — быстро сказала Леля сквозь зубы. Но скорость сбавила.
Некоторое время они молчали, потом он миролюбиво спросил, куда она собирается завезти его.
— Куда придется, — усмехнулась она.
И вдруг, совсем сбавив ход, быстро и гневно заговорила:
— Вот ты меня осуждаешь, и насмехаешься, и, по-твоему, я не так живу, не так смотрю на жизнь... Хорошо, допустим! Но разве я тебя заставляю жить по-своему? Разве я тебе навязываю свои взгляды? Ты не хотел принимать меня такую, какая я есть... ну и ладно! И ладно! Я, кажется, не упрашивала тебя и не звала, когда ты... когда ты...
В голосе ее зазвучали слезы, но она быстро подавила их и продолжала все так же гневно:
— Все вы пытаетесь меня воспитывать... Может быть, вы и правы с какой-то большой точки зрения... Я сама понимаю, что это, наверно, как раз то, что нужно! А из меня не получается. И не получится. Что я, не старалась зубрить, как все? Что я, не старалась ради тебя усвоить всякую всячину хотя бы на четверку? Не могу, хоть убей. Не хочу. Захотела бы — подумаешь, какая сложность! А не хочу, и не нужно мне это, и не тянет меня. И работать... Да, что хочешь говори, а мне подходит именно это — и машина, и лето в Сочи, и международный вагон, и всякие красивые тряпки... А ходить в платочке — не для меня, понимаешь — не для меня!
— Разве я тебя уговаривал ходить в платочке? — оскорбленно вскричал Алексей.
— В платочке или не в платочке, все равно ты хотел, чтобы я была не я, а какая-то другая, идеальная женщина в твоем высоком понимании. А из меня не выйдет. И все это выдумки, просто ты не любил по-настоящему, так, чтобы все откинуть... все принять... А нашелся человек, который меня любит, бережет, создает мне все условия... который все прощает мне и все принимает... Какое право ты имеешь насмехаться и упрекать? Унылая жизнь?! Каждый устраивает свою жизнь по-своему, вот и все.
Его мало затронул смысл этой речи, все это он знал давно, — достаточно поспорили в свое время, сколько раз он уходил от нее в ярости. Его затронуло сейчас ее волнение, эти слезы, непрошено зазвучавшие в ее голосе... Значит, не забыла? Значит, ей не безразлично, как он к ней относится и что думает?
— Я желаю тебе счастья на твой лад, Лелечка, раз уж так вышло, — сказал он примирительно. — Останови, пожалуйста, у какой-нибудь трамвайной остановки, мне пора...
Она кивнула и прибавила скорости. Трамвайные остановки мелькали за стеклом одна за другой.
— Не надо ссориться, — глядя перед собою, нежно сказала Леля. — Я так обрадовалась тебе, Алешенька... Право же...
Они ехали по Лиговке, и Алексей не узнавал ее. Давно он здесь не был, что ли? Старая привокзальная Лиговка стала красивой и чистой, полосы газонов отделили трамвайные пути от проезжей части улицы, густо посаженный кустарник перемежается торчками молодых деревьев — и так вдоль всей этой широкой магистрали. Пройдет месяц-два, и все тут зазеленеет, расцветет на солнышке...
— А весна-то на носу! — повеселев, сказал Алексей. — Кажется мне, или на самом деле уже набухают почки?
— Мне то-же ка-жет-ся! — пропела Леля и на мгновение прижалась щекой к его плечу. Когда он опомнился, она снова сидела смирно, глядя на приближающийся красный глазок светофора. Затормозив у перекрестка, ее рука соскользнула на его руку и сжала ее. Он сидел не двигаясь, не умея разобраться в том, что с ним происходит.
— Я так счастлива сейчас, Лешенька, — быстрым шепотом говорила она, не отрывая глаз от красного сигнала. — И я тебя везу к себе, понимаешь? Дома никого нет и не будет до послезавтра. Это так чудесно, что мы встретились именно сегодня. И мы не можем так расстаться. Я не хочу. Я всегда ждала, что мы еще встретимся. И ты, да?..
Ее теплая рука мешала сосредоточиться. Но вот красный огонек сменился желтым, потом зеленым — ее рука нехотя оторвалась от его руки и легла на баранку. Машина шла так медленно, что задние машины начали гудеть, подгоняя ее.
Откинувшись назад, Алексей старался справиться с собою и стряхнуть это наваждение. Ведь все давно оторвано, отрезано, пережито. Она не захотела пойти с ним по жизни так, как представлялось ему, как хотел он. Она уже тогда, может быть не совсем ясно понимая это, ждала своего генерала, или академика, или черт знает кого — того, кто ей «создаст все условия»... Любила она его, Алексея? Кто ее разберет. Во всяком случае, не настолько, чтобы отрешиться ради него от своих стремлений. Он тогда крикнул ей что-то очень резкое, даже грубое, и ушел, хлопнув дверью так, что на лестнице шуршала штукатурка, когда он в беспамятстве сбегал вниз. Решение далось нелегко, но оно было правильным. Оно было единственно возможным. Зачем же сейчас ворошить старое?..
