Златослава Каменкович - Опасное молчание
— Давай сюда деньги, татарчонок. Ну, что я тебе говорю? — И Степка щелкнул Керимку по носу.
— Не смей, — строго сказала Мирося, — он тебя не трогает!
Степка презрительно смерил ее взглядом и перевел глаза на судок, который Мирося держала в руке.
— Что там? Дай попробовать.
Девочка могла бы сказать, что у них дома больше ничего нет, кроме куска хлеба, который отец не стал кушать, и она несет этот хлеб больной матери, что Миросе самой так бы хотелось съесть хотя бы кусочек… Но стоит ли унижаться перед Степкой?
— Дай, раз человек просит! — нахально запустил руку в судок Степка, но в это время кто-то неожиданно и больно ударил его по плечу. Степка быстро оглянулся и увидел чернявого мальчишку, чуть постарше себя. Мальчишка был без рубахи, в парусиновых, когда-то белых штанах и босой. В левой руке он держал пачку газет.
— Чего к ним пристал? А? — сердито спросил он.
Степка явно струсил, потом вдруг нашелся.
— А тебе-то что? — крикнул он и дерзко сплюнул. — Смотри, а то ка-ак дам!
— Иди, иди, пока самому не попало, — пригрозил маленький газетчик.
Степка оглядел его, худенького, но мускулистого, и, решив, что тот сильнее, пробурчал:
— Неохота с тобой связываться, а то… Вот придешь в купалку, я тебя там разделаю. А вам, сопляки, добавочные банки будут, — посулил он Керимке и Миросе.
Тряхнув кудрявой головой и еще раз сплюнув сквозь зубы, Степка сунул руки в карманы и важно зашагал вдоль набережной.
— Тебя как зовут? Ты кто? — спросила Мирося, с благодарностью глядя на храброго защитника.
— Женька я. А ты?
— Мироська. А он — Керим. Мы в одном дворе живем. И этот Степка тоже там живет.
— Куда идете?
— Домой. У меня мама больна.
Женька сказал:
— Не бойтесь. Буду за вас заступаться. На какой улице вы живете?
— В Греческом переулке, возле фонтана.
— Ага, знаю…
Несколько минут дети шли молча. И вдруг все в Миросе возмутилось против их защитника. Она вспомнила, что отец еще вчера утром швырнул на пол газету «Крымский вестник», которую сейчас продавал мальчишка. Отец сказал: «Грязный, продажный белогвардейский листок!»
Мирося запальчиво крикнула:
— Ты зачем продаешь грязный, продажный белогвардейский листок?
— Тише ты, дура! — схватил ее за руку Женька, а сам с опаской оглянулся.
И не успела Мирося рта раскрыть, как Женька схватил ее и Керимку в охапку и оттащил в сторону. Только этим он спас детей от того, что они не попали под копыта лошадей.
Мимо промчалась линейка с тремя офицерами в черкесках. Кто-то четвертый, без ноги, лежал лицом вниз со скрученными назад руками.
— Папа! — крикнула Мирося, и крепко сжатый кулачок ее поднялся, словно этого было достаточно, чтобы злодеи остановились. Но линейка удалялась, и помимо воли девочки кулачок разжался, рука закрыла глаза, и Мирося залилась горькими слезами.
Когда заплаканная Мирося и запыхавшийся Керимка, как-будто спасаясь от погони, вбежали в комнату, мать сидела на кровати и кормила грудью ребенка. Ее мягкие, густые, цвета воронова крыла, волосы были заплетены в две тугие косы, еще больше оттеняя бледное до прозрачности лицо.
— Папу арестовали… Связанного куда-то повезли… — всхлипывая, едва выговорила Мирося.
У Галины Остаповны холодной росой покрылся лоб. Хотела встать, положить задремавшего младенца в люльку, но тело, словно чужое, не повиновалось ей. И снова, в какой уже раз, жгучая боль в пояснице заставила стиснуть губы, чтобы не закричать.
— Мирося… возьми его, положи тут, — наконец смогла она выговорить.
Девочка поспешно взяла из рук матери братишку и осторожно уложила на подушку.
— Керим… — Галина Остаповна подняла на мальчика полные слез глаза. — Ступай домой…
— Тетя, я…
— Ступай же! — нервно крикнула Галина Остаповна, охваченная страхом, что вот-вот лишится сознания от нового приступа сильной боли и не успеет сказать Миросе самого главного.
Губы Керимки задрожали от обиды.
Он ждал, что Мирося, которая, по мнению Керимки, сейчас особенно нуждалась в его помощи, все объяснит матери, заступится за него.
Но Мирося, еще сама толком не понимая, зачем мама прогоняет Керимку, растерянно глянула на друга и сказала:
— Уходи, тебе говорят… Уходи, слышишь?
— Я с тобой больше не играю! — вспыхнул Керимка и побежал во двор.
— Ушел?..
Мирося молча кивнула головой.
— В люльке… под матрасиком сумка… — прошептала мать. — Достань… Вот… заверни в платок…
— Что в сумке, мама?
— Не знаю… Но ее никто не должен видеть… Сбегай в сарай и спрячь. Не забудь, сарай запри…
— Так я… я же потеряла ключ, — всхлипнула Мирося. — А скорее всего… Степка из замка вытащил.
— Боже мой… — простонала мать, — этот разбойник… последние дровишки покрадет… продаст…
— Ой, мамочка! — Мирося отпрянула от окна с сумкой в руках. — Казаки! Идут сюда…
— Беги через кухню!
Мирося едва успела выпрыгнуть из окна, как в коридоре послышались громкие шаги и звон шпор.
— Разрешите войти? — вежливо спросил офицер.
— Входите, — простонала Галина, не открывая глаз, только ноздри ее беспокойно вздрагивали.
Но молодой офицер, краснощекий, стройный брюнет, с опаской застыл у порога. Он хотел было спросить, не тифом ли больна женщина, однако заплакавший младенец рассеял его опасения.
— Вы жена Кречета?
— Да.
— Разрешите сесть?
— Пожалуйста.
— Ай-яй-яй, как это опрометчиво со стороны вашего супруга! Имея такую молодую жену и младенца… Это у вас единственный ребенок?
— Есть еще дочка.
— Вашего мужа арестовали. Вы знаете?
— За что, господин офицер? — по бледным щекам женщины покатились слезы.
— Пройдите в коридор, — приказал офицер, казакам. — Закройте дверь.
Оставшись наедине с Галиной, офицер доверительно сказал:
— Видите ли, мадам Кречет, ваш муж еще не совсем арестован. Он задержан. Его превосходительство обещали, если Кречет во всем чистосердечно признается, освободить его из-под стражи. Благодарите бога, мадам, ваши дети не останутся сиротами. Кречет во всем признался. Он прислал меня за кожаной сумкой. Кречет сказал, вы знаете, где она спрятана. Как только я доставлю сумку, ваш муж будет на свободе.
— Какая сумка? Я ничего не знаю…
— Подумайте, мадам, это решает судьбу вашей семьи.
Галина слишком хорошо знала своего мужа, чтобы попасться в расставленную ловушку. И пока она силилась что-то сказать, в памяти ярко представился тот вечер, когда муж впервые принес домой небольшую кожаную черную сумку и попросил спрятать ее. При этом он сказал, точно поклялся: «Что бы ни случилось, Галя, запомни: даже смерть не может заставить предать товарищей, изменить нашему правому делу…»
— Мой муж честный человек, — приподняв голову, горячо заявила женщина. — Кто-то хочет его, невинного, погубить…
Офицер порывисто встал. От его изысканной вежливости не осталось и следа. Ударом ноги он распахнул дверь и крикнул казакам:
— Обыскать!
Казаки приступили к обыску квартиры.
Тем временем Мирося стояла посреди сарая, озабоченная тем, куда бы лучше запрятать сумку.
Во дворе было душно, как перед грозой, а в сарае царил прохладный сумрак. У двери, проникнув сквозь щели, легли тоненькие полоски света, и в них кружились пылинки.
«А вдруг они станут искать в сарае? — обожгла Миросю догадка. Беспокойный взгляд девочки метался от ржавой выварки к невысокому штабелю дров, от связки рогожи к груде разного хлама под стеной. — Куда спрятать? Куда?..»
Мирося с сердцем, преисполненным тревоги, держала в руках сумку, когда за дверью послышались чьи-то крадущиеся шаги.
Не отдавая себе отчета, девочка вдруг приподняла доску и опустила сумку в чужой сарай.
Полоса света ворвалась через открывшуюся дверь. В сарай заглянул домовладелец.
— Ты что здесь делаешь? — сердито пробасил Савенко, тогда как быстрые глаза его, похожие на два черных жука, забегали вокруг. — Марш домой!
Вбежав в комнату, Мирося чуть было не упала, споткнувшись о люльку, которая валялась перевернутая у самой двери.
Мать в одной рубашке сидела на голом полу, прижимая к груди надрывно кричащего младенца. Мирося бросилась к ней.
Тут и вошел Савенко. Он метнул на жену Кречета взгляд, горящий лютой ненавистью, а затем любезно сказал офицеру:
— Ваше благородие, девчонка что-то прятала в сарае.
За всю жизнь никогда еще ни один человек не вызывал у Мироси такой ненависти. Ей хотелось, чтобы он грохнулся на пол и сразу умер, как внезапно умер толстый хозяин бакалейной лавки, о котором рассказывала мама.
Казаки перерыли сарай Кречета. Но по их хмурым, злым лицам не трудно было догадаться, что уйти им пришлось ни с чем.
