Златослава Каменкович - Опасное молчание
«Но как Олекса очутился здесь? — тревожно застучало в висках Галины. — Не он ли называл своего отца хищной акулой, корыстным, алчным негодяем, который разбогател, обманывая и грабя безграмотных, доверчивых рыбаков? Не он ли рассказывал, как его отец заграбастал большой рыбный магазин и три дома, запутав их владельцев в темные дела, где не обошлось без убийства, а потом донес на своих компаньонов в полицию? Двух убийц схватили, осудили, заковали в кандалы и угнали в Сибирь. Олекса поклялся, что навсегда порвал с отцом. При красных он работал в ревкоме. Неужели он не ушел с нашими?..»
— Я этого знаю, — радостно проговорил Галине на ухо Женька. — Он свой человек… — но тут же с досадой прикусил язык — болтнул лишнее.
«Да, да, Олекса Савенко ищет сумку… Он здесь по заданию организации!» — И Галина уже готова была ухватиться за эту надежду, как за якорь спасения, но вдруг иная мысль осенила ее: «Тогда почему же Олекса доверился своему отцу, зная, как тот ненавидит красных?..»
Жадно ловила Галина каждое слово, доносящееся к ней из сарая.
— Сынку, а может, обойдется как-нибудь? — это был голос старика Савенко.
— Нет, надо найти, во что бы то ни стало найти! С контрразведкой шутки плохи, того гляди, и меня укокошат. Да и камня на камне от нашего хозяйства не оставят.
— Упаси бог, что ты говоришь, сынку!
— Будь я проклят, если эта хитрая тварь не прячет у себя под подушкой сумку, — зло ругнулся Олекса Савенко, убирая с лица паутину. — Но ничего, этой ночью ни один из них…
— Тетя, это он про кого? — шепнул Женька, помешав Галине расслышать, что должно было случиться этой ночью.
— Тетя…
— Молчи… Тсс… — Галина едва успела закрыть ладонью рот мальчика.
Грузные шаги послышались уже почти рядом. Галину обдало отвратительным водочным перегаром.
Женщина и мальчик замерли, боясь выдать себя. Однако в сарай никто не вошел: дверь захлопнулась, стукнул засов, и дважды повернулся в замке ключ.
— Больше сарай им не понадобится… Утром выброшу Кречетову из квартиры, — сказал домовладелец.
Женька не расслышал этих слов. А Галина прижалась лицом к шершавым доскам и до боли в глазах всматривалась сквозь щели, шепча:
— Господи, какой ужас… какой ужас!..
— Почему вы так испугались, тетя?.. — ее волнение невольно передалось и мальчику. — Это же не страшно, что они нас здесь замкнули!.. Мирося сказала, где лаз, выйдем отсюда… А там…
— Слава богу, они пошли к себе… Стоят на веранде… Потушили лампу…
Женька, давно уже тискавший в руках самодельную зажигалку, крутонул колесико. Из гильзы патрона шустро выпрыгнул огонек.
— С ума ты сошел! Погаси, увидят….
Женька быстро задул огонек. Ему показалось, что теперь в сарае еще темнее, чем было.
— Как же в потемках искать? — спросил он.
— Нет, нет… И минуты нельзя нам сейчас упустить! Беги к товарищу Кремневу… Скажи… Ох, как же они могли довериться Олексе Савенко?! Сердцем чую, предатель он, иуда! Только он один и мог донести в контрразведку на Бориса… Скажи, что сумку эти мерзавцы искали, только не нашли… Думается мне, Степка ее утащил и где-нибудь прячет в саду. Но главное… ты скажи товарищу Кремневу: Олекса Савенко, видно, заночует у отца… Ты скажи… он похвалился, будто этой ночью… Одним словом, скажи: замышляется какое-то черное дело…
Галина, настороженно озираясь, вышла во двор, чтобы в случае расставленной ловушки предоставить мальчику возможность скрыться.
Сдерживая дыхание, Женька притаился за открытой дверью сарая, с тревожным нетерпением ожидая сигнала, который должна была подать Миросина мама.
Тихий кашель сообщал, что опасности нет. Но, зная, как хитры враги, Женька чуточку помедлил выходить из своего укрытия.
Зов повторился. И на этот раз, как мальчику показалось, он был громче и настойчивее.
— Скорее! — едва дыша, вымолвила Галина и, почти втолкнув Женьку в темный узкий коридор, быстро заперла дверь на ключ.
Уходить маленькому газетчику пришлось тем же путем, каким он сюда пробрался, — через окно в кухне, затем в глухом тупичке штурмовать довольно высокую стену, выложенную из плит ноздреватого камня, а дальше бежать по такому узкому переулку, где лишь с трудом могла проехать арба.
Что-то посильнее страха заставляло Женьку мчать с быстротою гепарда. Яростное ожесточение бушевало в его сердце.
«Так вот ты какой, Олекса Савенко! — гневно сжимались кулаки у мальчика. — Быть может, гадина, это ты выдал белякам Филькиного отца, кочегара с миноносца «Дерзкий»?»
Кочегара Акименко белогвардейцы повесили возле Графской пристани, чтобы спущенные на берег матросы видели, какой конец ждет каждого большевика.
Острой занозой вонзилась в память мальчика надпись на куске фанеры, что болталась на груди у повешенного кочегара: «Я — большевик, хотел гибели России!»
Проходили мимо русские матросы с хмурыми, потемневшими лицами, почтительно снимая бескозырки, а «союзнички», жадным вороньем слетевшиеся в Крым помогать барону Врангелю «спасайт святая Русслянд», толпились под фонарем, где трое суток раскачивалось на ветру безжизненное тело матроса, и, коверкая русские слова, скалили зубы, хохотали, точно в цирке…
«И моего отца ты предал, иуда Савенко! — громко кричало сердце мальчика. — Ну, что с того, если наши узнали, где сейчас томятся арестованные рабочие с судостроительной верфи? А как проникнуть в страшную тюрьму на Северной стороне? Как их вызволить? Стоит только причалить к берегу рыбачьей шаланде или ялику, беляки по ним секанут из пулемета — и амба! Только поминай, как звали…»
Где-то за Корабельной стороной метнулся из-под туч огненный зигзаг, и сильный раскат грома, взорвав тишину ночи, прокатился над горами и морем.
«Видно, будет гроза», — подумал Женька, заглатывая пыль, нагретую дневным зноем. Пот заливал лицо, взмокшая рубаха прилипла к спине, но он бежал, бежал изо всех сил.
И вдруг точно камнем врос в землю. Зардевшийся во тьме огонек мог оказаться просто-напросто светлячком, однако повседневная опасность, под угрозой которой жил мальчик все это время, сделала его осмотрительным.
«А что, как засада?» — быстро отступил назад Женька.
Но в этот самый миг кто-то окликнул его по имени.
Безошибочно узнав голос своего друга, Женька рванулся вперед.
— Почему ты здесь, Филька?
— Тебя жду. Стал уже беспокоиться, — ответил подросток.
«Но, кроме дяди, ни одна живая душа не знала, куда и зачем я пошел…» — подумал Женька.
— На Бастионную идти нельзя, — предостерег Филька и бросил докуренную сигарету. — Там все разгромили… Часового мастера и его дочку арестовали.
— А дядю?
— Его успели предупредить. Ты его найдешь на матросской слободке, сам знаешь у кого.
Если дядя на слободке — Женька спокоен. Там его не только люди укроют от врагов, но и каждый холмик, устланный белым бархатом ковыля, каждый куст, исхлестанный ветром.
Слободку, куда сейчас торопился Женька, населяли потомки героических защитников севастопольских бастионов. Жили они в каменных лачугах с плоскими крышами. В одной из таких лачуг родился и Женька.
Обитатели слободки хорошо знали и уважали братьев Кремневых. Не было мальчишки, который бы не завидовал Женьке, что его дядя Саша может одной рукой поднять выше головы трехпудовый ящик.
Бывало, заболеет где-то кормилец семьи, и нет уже в доме не то что куска хлеба, а даже сушеной рыбешки, и вот придет он, большой, смущенный тем, что даже низко пригнув голову, задевает о закопченную притолоку.
«Д-держи с-свою д-долю», — скажет Александр Кремнев, положив перед больным товарищем деньги. И семья знает: за двоих работал он на разгрузке парохода. А бывало еще и так: грузчик или матрос, доведенный до отчаяния невзгодами тяжелой жизни, вернувшись домой пьяным, избивал жену и детей, обезумев, ломал все, что попадалось под руки, все, что наживалось с таким трудом. И, если случалось Александру Кремневу вовремя подоспеть, буян вдруг покорно затихал. Уронив голову на грудь Александра Кремнева, отец пятерых, а то и восьмерых детей судорожно рыдал, как ребенок. Нет, не чувство боязливого подчинения и страха перед силой этого богатыря гасило вспышки дикого отчаяния.
— Эх, б-браток, не т-туда ты силу с-свою тратишь, — с горечью укорял Александр Кремнев и уводил его к себе.
Когда-то, мальчонкой, когда его мать хотели сбросить со скалы в море, Александр страшно испугался людской жестокости, с той поры заикается.
Во многие ожесточенные сердца сумел заронить этот человек искру человечности, доброты, которая разгоралась там большим пламенем.
Женька был уверен, что дядю он не найдет дома, больше того, он почти не сомневался, что сейчас там полицейская засада, только сунься — враз сцапают! Мальчик даже улыбнулся от гордости за дядю, который умел лихо уходить из-под самого носа беляков. Вот и на этот раз, наверно, эти сволочи подкарауливают дядю, а ему и горя мало! Сидит он себе у отставного матроса, извозчика Федора Ивановича Прошкина, умного старика, прожившего честную, но трудную жизнь, и мозгует, как одурачить этих олухов.
