Златослава Каменкович - Опасное молчание
Через минуту Ганну уже окружили все домочадцы.
Объятия, поцелуи… Глаза у всех светятся радостью.
Петро, успев опередить Кремнева, взял у сестры чемодан и понес к выходу.
В одном такси, конечно, всем не уместиться.
— Я с Ганнусей, — заявляет Любаша, и ее темные глаза с бойкими искринками полны решимости.
Наталка, поеживаясь от холода, крепко держится за руку Ганнуси: она уж наверняка будет сидеть рядом.
В первую машину Петро усадил Ганну, Наталку, Любашу и Мелану, во второй поехали Кремневы и он сам.
Ганне кажется, что ничего не изменилось дома за годы разлуки. По-прежнему вся семья по утрам собирается за завтраком в кухне-столовой, все нежны и внимательны друг к другу. Только вот, к ее немалому огорчению, Петро стал много курить.
Зато Мелана совсем бросила курить, еще больше похорошела. В вечерней школе учеба шла успешно, и этим летом она собиралась поступить в мединститут. Каждую свободную минуту она старалась быть с Ганной.
Вот и сейчас, едва прибежала с работы, переоделась и — к Ганночке.
— Разве ты сегодня не в школе? — приветливо улыбается Ганна.
— По средам и субботам мы не учимся. Что ты читаешь?
— Этюды Петрика. Он задумал написать роман о Кремневе. Правда, Петрик говорит, что эта тетрадь, где описывается детство героев его будущего романа, может быть, и не войдет в книгу.
— О, тем более интересно прочитать.
Мелана взяла в руки тетрадь и спросила:
— Как будет называться книга?
— «Светя другим — сгораю…» Но брат не любит, когда «суют нос» в его рукописи, — засмеялась Ганна. — Я тайком.
Мелана, казалось, уже не слушала подругу, приковавшись взглядом к началу этюда.
— Читай вслух, — просила Ганна, присаживаясь на диван и беря в руки вязанье.
Мелана читала:
«Темно-зеленая зубчатая листва была сплошь усыпана каплями росы, однако крапива от этого не меньше обжигала худенькие босые ноги Керимки — восьмилетнего сынишки портового грузчика. С опаской поглядывая на веранду домовладельца Евстахия Савенко, мальчик подкрадывался к колодцу, возле которого на рваной циновке жалобно повизгивали беленькие щенята. И он уже нагнулся, чтобы взять одного из них, как вдруг из-за куста бузины выскочила Пальма, крупная вислоухая дворняжка.
«С цепи сорвалась, — подумал оробевший мальчик, заметив, что вслед за собакой волочилась по траве цепь. — Еще покусает…»
Пальма оскалилась на Керимку, будто он разлучил ее с детенышами, но, увидя щенят живыми и невредимыми, успокоилась и принялась их облизывать.
— Слушай, Пальма, — зашептал Керимка, убежденный, что собака понимает его, — я хочу спасти хоть одного… Вот увидишь, кормить буду… И не урчи на меня. Это хозяйка, толстуха мадам Савенко, наказала Степке выкинуть ко всем чертям щенят… Бросить их с каменного обрыва, куда сваливают мусор… Пальмочка, я возьму одного. Да?
Но разве эта Пальма — собака, как все другие собаки? Настоящая волчица! Глаза ее загорелись, клыки сверкнули, точно лезвия ножей. Злобно рыча, она прыгнула на Керимку.
— Ма-а-а-а! Пошла вон! — в страхе закричал он, вырывая из пасти собаки разодранную на коленке штанину, которая и без того пестрела заплатами.
Угрюмый побрел Керимка прочь от колодца, горько сожалея о том, что поддался на уговоры Мироси, соседской девочки, и не залез вечером в сарай к домовладельцу. От гуда можно было утащить не то что одного щенка, а хоть всех! И зачем только он показал Миросе тайный ход?
Прежде девочка совсем не знала, что в их сарае отодвигается доска и можно без особого труда очутиться в сарае домовладельца. А когда Керимка об этом сказал Миросе, она рассердилась, заявив, что стыдно воровать, и поссорилась с ним.
Керимка знал: Мирося не любила, если он хотел что-нибудь стянуть во дворе. По разве взять щенка — тоже воровство? Пусть лучше хозяйский племянник Степка их всех — с обрыва? Да?
Тут он увидел Миросю. Она куда-то торопилась.
— Мирося, подожди! — окликнул ее Керимка, позабыв о вчерашней ссоре.
— Некогда мне, — щурясь от солнца, тряхнула топкими косичками синеглазая девочка.
— Куда ты идешь? — подбегая, спросил Керимка.
— Видишь, несу папе кушать. Его опять домой не пустили, заставили всю ночь работать. Мама говорит: но работа, а каторга проклятая!
— Можно, я с тобой пойду?
— Ладно, идем. Он, кто тебе так штаны порвал?
— Пальма, — вздохнул Керимка, а про щенков умолчал.
Мирося шла быстро, так быстро, что Керимка едва поспевал за ней. Но в этом были виноваты старые отцовские штаны, подвязанные веревкой, которые не держались на животе и все время сползали.
На углу Большой Морской улицы и Малоофицерского спуска, обеспокоенная молчанием Керимки, Мирося пообещала:
— Я насобираю у папы в мастерской обрезков кожи, и мы сделаем ошейник с ремешком для нашей маленькой собачки.
— А где возьмем собачку? — хмуро спросил Керимка.
— Попросим у господина Савенко.
— Эх, ты, — покачал стриженой головой загорелый, как негр, Керимка, отчего его серые глаза казались еще светлее и больше. — Сегодня ни одного щепка не останется в живых. Степка побросает их с обрыва.
— Не ври.
— Чтоб меня холера хватила на этом месте, если я вру! Сам слышал, мадам Савенко так велела.
— Вот ведьма! — заволновалась Мирося. — Быстро отнесем папе кушать — и назад! Надо спасти щенят…
Дети почти побежали. По их лицам, одежде и босым ногам замелькали узорчатые тени от листвы. С моря изредка налетал ветерок, тогда верхушки деревьев покачивались, а в просветах зелени голубело небо.
Завернув за угол, они остановились у большого серого дома. Над входом висел полинявший трехцветный флаг. Возле парадного и у ворот стояли навытяжку часовые. Здесь помещался белогвардейский штаб.
Во дворе была сапожная мастерская для господ офицеров, где и работал отец Мироси.
— Пропуск? — глухо спросил часовой.
— Вот, дядя, — Мирося достала из-за пазухи клочок бумаги с печатью и протянула часовому.
— Проходи.
— Ты жди меня, Керимка, — сказала Мирося и вошла во двор.
Керимка перебежал на другую сторону улицы и присел в тени под каштаном.
Мастерская находилась на втором этаже. Туда вела узкая железная лестница, хорошо знакомая Миросе, — ведь вот уже два месяца, как она ежедневно приносит сюда отцу обед.
В самом конце мастерской — тесной комнатке, пропахшей кожей, Мирося увидела отца. Худощавый, белокурый, он что-то выкраивал, склонившись над столом. Лицо его осунулось и потемнело от бессонной ночи.
— А, кормилица пришла… — ласково улыбается Кречет, откладывая на доску нож. — Дак там наша мамка? Лучше ей?
— Уже не стонет, уснула. И Гнатко тоже спит, — невесело ответила девочка. — Вот, кушай суп из кильки. Я сама варила.
— Умница, — похвалил Кречет. — Маму тоже покормила?
— Да.
Мирося жалостливо смотрела, как отец, устало присев на ящик, отстегивал культяпку. Так Кречет шутя называл деревянную ногу, которую надевал во время работы. А вообще-то с тех пор, как на турецком фронте ему снарядом оторвало ногу, он ходил на костылях.
Кречет перелил похлебку из судка в алюминиевую миску и сказал:
— Хлеб забери назад, доню. И поскорее иди домой. Скажи маме, что я сегодня пораньше вернусь.
— Хорошо, папа.
Около двери Мирося нагнулась и поспешно начала собирать с пола кусочки цветной кожи.
В это время, звеня шпорами, вошли трое в черкесках.
Если бы Кречет мог знать, что вошедшие не просто офицеры, а головорезы из контрразведки, возможно, он сумел бы взглядом или словом дать понять Миросе, как предупредить мать о нависшей над ними опасности. По сюда заходило так много офицеров, чтобы заказать себе сапоги, что Кречет преспокойно продолжал хлебать рыбный суп и даже не очень почтительно сказал:
— У меня перерыв на обед, господа!
Мирося выскользнула за дверь, быстро спустилась по лестнице вниз, пробежала через двор и очутилась на улице.
— Возьми, — сунула она Керимке в руки горсть разных обрезков кожи. — И скорее бежим домой…
На набережной, возле лайбы с арбузами, Мирося и Керимка невольно остановились, слушая, как с разными прибаутками зазывает покупателей старый грек.
— Хо-хо! Куплять арбузы пришли жених и невеста? — неожиданно услышали Мирося и Керимка за своей спиной.
Дети оглянулись. Перед ними стоял Степка, племянник мадам Савенко. Грозное лицо его, рыжее от веснушек, не предвещало ничего хорошего.
Широко расставив ноги и подперев кулаками бока, он ждал ответа.
— Чего тебе? — насупив черные брови, посмотрел на него Керимка.
— Давай сюда деньги, татарчонок. Ну, что я тебе говорю? — И Степка щелкнул Керимку по носу.
— Не смей, — строго сказала Мирося, — он тебя не трогает!
