Борис Миллер - Под радугой (сборник)
— Кто-нибудь вернулся? — удивленно и испуганно спросила Поля.
— От одного такого человека я и иду.
— Кто он?
— Это неважно. Вы его не знаете.
— Но что он рассказывает?
Лия доверительно коснулась Полиной шали.
— Во-первых, это еще совершенно необжитые места. Глушь. Можно проехать сотни верст, и ни одного селения…
— А то, что рассказывают о горах, о реках, о рыбе? — недоумевала Поля.
— Все это, говорит он, может быть, и правда, но там ни пройти, ни проехать… Туда, говорит, привезли новехонькие машины, и как застряли они в грязи, так и не вытащили их оттуда…
— Что же там, топи такие?
— Не приведи бог…
— Не пойму, как там люди живут? — удивлялась, не веря, Поля.
— А лес, — торопилась рассказать Лия, — лес там вовсе не похож на наши леса, и зовут его не так, как у нас. Там это — тайга. И тянется она без конца без края на тысячи верст…
— Стало быть, правда, что рассказывают и о лесе, тамошнем богатстве, — перебила Поля.
— Да-а… Особенно богата тайга эта комарьем… От комаров нет спасенья.
— Но солнце, — не успокаивалась Поля, — правда ли, что солнце там греет одинаково и зимой и летом?
— Солнце? Солнце, говорит он, действительно могло бы греть круглый год. Да беда в том, что лето дождливое, а зимой дуют ветры, и такие морозы, каких у нас, на Украине, никогда не бывает — до пятидесяти градусов…
— До пятидесяти градусов!
— Вот вам и зима, и лето, и золотые горы… — закончила Лия, выразительно глянув на Полю.
Поля пожала плечами. Собралась уже уходить, но вдруг остановилась:
— Не правда ли, вы тогда не поверили тому, что рассказывал докладчик в очках, из Москвы?
— Я вам сразу же сказала…
— Ну вот… А я вашему знакомому не верю, совсем не верю… Передайте ему, пожалуйста, от моего имени, что он врет…
— Помилуйте, человек только что оттуда!
— Вот именно, потому что оттуда… А чего же вы хотели, — чтобы он хвалил те места? Ведь он же удрал!
— А почему он в самом деле удрал? От добра не бегут.
— Не каждый, — сказала Поля, — знает, где оно — добро…
Они помолчали. Видя, что Лия остается при своем мнении, Поля добавила примирительно:
— Возможно, что слова о золотых горах преувеличены. Но те, что рассказывают о сплошных топях, тоже выдумывают! Не так страшен черт, как его малюют… Знаете, что я вам скажу: надо побывать там самим, тогда незачем будет слушать всякие россказни…
Дома Лия долго не могла найти себе места. Работа валилась из рук. Она не знала, что и думать.
После долгих раздумий и колебаний Лия отправила сыну письмо. Это было длинное, подробное письмо, в котором она рассказывала сыну о болезни, от которой до сих пор не может оправиться, о своем одиночестве, и в последний раз просила его вернуться домой…
«Не может быть, — думала она, — чтобы теперь он не вернулся…»
6
Прошел месяц-другой. Ответа на письмо не было. Между тем вернулся Лемех Лемперт. В тот же день Лия отправилась к нему. Потом она долго не могла забыть, как ошеломил Лемперта ее приход. Он стал пятиться к стене, закрывая руками лицо, словно не верил своим глазам.
— Что случилось? — спросила Лия жену Лемеха. — Что с ним?
— «Шма Исроэл!»[1] — повторял Лемех. — Это вы Лия?
— А кто же еще? — ответила она. — Что с вами? Или я так изменилась? Не узнаете?
— Значит… стало быть, вы… Живы, стало быть? — все еще дрожа, пролепетал Лемех, осторожно шагнув ей навстречу.
Лия вспыхнула.
— А вам кто-нибудь разве говорил, что я…
— Ну, как же… Люди рассказывали… Приезжали и рассказывали…
— Кто приезжал? Кто рассказывал? — наступала Лия.
— Мало ли кто… Там, в Биробиджане…
— В Биробиджане?!
— Ну конечно! Сам слыхал… Чуть ли не полгода тому назад, вскоре после того, как я туда приехал…
— Но кто? Кто рассказывал?
— Не помню! Мало ли туда едет народу…
Когда оба пришли в себя, Лия, замирая от страха, спросила о сыне. Ей очень не хотелось говорить об этом с Лемехом, но что делать, — он был единственным, кто мог ей что-нибудь рассказать.
Да, отвечал Лемех, он видел его, сразу же по приезде. Как он выглядит? Вырос за это время чуть ли не на голову, плечи раздались вширь — настоящий гвардеец! Уважают его в Биробиджане, даже сказать невозможно, как! Назначили начальником какого-то строительства. Шагает в резиновых сапогах по болотам, всем и каждому показывает: вот тут будет театр, тут школа, а там — горсовет… Ни о чем другом, кроме строительства, думать не хочет и радуется так, как будто все это он уже сам построил…
— Почему же он не отвечает на мои письма? — нетерпеливо перебила Лия. — Я писала о смерти отца, потом еще писала…
— Почему не отвечает? — удивился Лемех. — Но как же он мог вам отвечать…
— Неужели он все еще думает, что я не хочу получать от него писем? Ведь я писала…
— Нет… Я имею в виду другое.
— Что?
— Он знает…
— Что он знает?
— Что вы…
Страшная мысль мелькнула в голове Лии.
— Что вы такое говорите, Лемех? — крикнула она.
— Ну конечно! — с облегчением вздохнул Лемех, увидев, что она поняла.
— Как, как он узнал?
— Говорю же вам… Он сам мне рассказывал… Откуда же мне было знать? — сказал Лемех, а глаза его беспокойно бегали, избегая взгляда Лии.
Лия тяжело опустилась на стул, долго молчала, наконец она тихо проговорила:
— Ну, и как же он отнесся к этому?
— Да как же он мог отнестись? «Нет у меня, — сказал он, — стало быть, больше ни отца, ни матери…»
— А о возвращении вы говорили с ним?
— Ну, а как же!
— И что же?
— Об этом он и слышать не хочет! Куда, говорит, возвращаться? К кому? Да если бы и было к кому, сказал он, отсюда я не уеду. Так и сказал.
— Что же, там действительно так хорошо?
— Если «трудно» — это хорошо, то там неплохо…
— Значит, он не уедет, раз там трудно? Да?
— Этого я вам сказать не могу! — признался Лемех.
Лия поднялась и направилась к двери. Но на пороге она остановилась.
— Да. Скажите, пожалуйста, а сейчас, перед отъездом, вы его видели?
— Видеть не видел, но слышал…
— Что?
— Слышал я… Вы только не пугайтесь, не принимайте близко к сердцу… Возможно, что все это пустяки.
— Что случилось? Не тяните!
— Когда начались бои на границе, у железной дороги, то есть у КВЖД, — читали, наверное, в газетах, — сын ваш стал упрашивать, чтобы его послали туда…
— Куда?
— В армию. В самый огонь. Его с работы отпускать не хотели. А он твердил свое: я приехал сюда строить, я не желаю чтобы мне мешали. Огонь надо гасить вовремя, говорит…
— И что же?
— Ему говорили: ты делай свое дело, а гасить огонь есть кому и без тебя. Но он и слушать не хотел: он сам должен быть там.
— Да! — вздохнула Лия. — Конечно, везде он должен быть первым…
— Словом, он добился своего. Его послали.
— Послали?
— Да. Что с ним дальше было, не знаю. Пока что, говорят, он еще не вернулся…
— Значит, может быть, — тихо проговорила Лия, — что… Об этом там не говорили?
— Кто знает?
— Не может быть! Не верю я! — Лия вдруг поднялась во весь рост, стукнула тростью об пол, закричала: — Я его разыщу!
В комнату вбежала перепуганная жена Лемеха.
— Вы лжете, Лемех! — кричала Лия. — Сема… Мой Сема жив!
Распахнув двери, Лия в разметавшемся темном платке выбежала во двор — как будто вылетела большая черная птица.
7
Через несколько дней, в конце августа 1930 года спустя два с лишним года после отъезда Семена, Лия уехала в Биробиджан.
Две недели в дороге она пролежала на жесткой полке в общем вагоне, и ей все время казалось, что сейчас с нею случится обморок. От непривычки к езде, от беспрестанного стука колес, частой смены пассажиров — мужчин, женщин, военных и штатских, то и дело входивших в вагон и выходивших на каких-то не известных ей станциях, — у нее кружилась голова. Бывали минуты, когда она думала, что не выдержит, не доедет. Больше всего она боялась, что умрет не так, как умирали все ее близкие, умрет на колесах, по пути в неведомые края, среди гор, рек и мрачных, как преисподняя, туннелей…
Одно только было хорошо: никто из пассажиров не обращал на нее внимания и не приставал с расспросами. Она почти ничего не ела — не хотелось, лежала, неотступно думая о своем, и тихо стонала от непрекращающейся головной боли.
Примерно на пятые сутки в вагон вошел пожилой военный с миловидной молодой женщиной и девочкой с золотистыми косичками и васильковыми глазами. Они заняли освободившееся место напротив Лии. Девочка, освоившись, уже на следующий день стала тормошить Лию:
