Борис Миллер - Под радугой (сборник)
— А мне, по правде сказать, было бы только где голову приклонить, — ответила Поля.
— Лучшего нам пока и не надо! — подтвердил добродушный Даниил.
Лия вообще молчала: ее это беспокоило меньше всего.
Недостроенный дом стоял на окраине поселка, в котором уже отчетливо намечались контуры будущего города. Неподалеку от дома высились две сопки. Одна из них была довольно высокая.
На работу уходили очень рано, возвращались поздно вечером усталые, и ночь проходила незаметно.
По соседству стоял большой барак. В нем жили строители. Были тут и евреи, недавно приехавшие из Белоруссии и Украины, и русские, и украинцы. Большинство было без семей, а некоторые жили уже с женами и детьми.
Вечером, после работы, соседи готовили ужин во дворе и подолгу сидели у огня. Разговаривали о своих делах, а пламя выхватывало из темноты то одно, то другое лицо, то несколько лиц сразу…
Тогда Лия и узнала, что многие работавшие на стройке знают ее сына. Все они хорошо говорили о нем. Особенно дорог стал для Лии один человек, старый плотник, мастер на все руки, Василий Петрович Дубов, один из лучших работников на стройке. Василий Петрович был местным старожилом. Он давно, еще с русско-японской войны, поселился здесь, имел свой небольшой, почерневший от времени, но крепко сбитый домик, всегда чистый и опрятный. Две его старшие дочери вышли замуж и имели свои дома. Один сын работал в паровозном депо в Облучье, другой — в Благовещенске. Остались с Василием Петровичем только жена — Домна Селивановна, высокая, очень полная женщина, вечно хлопотавшая по хозяйству, и две младшие дочери-подростки, которые ей помогали.
В доме Василия Петровича было просторно. Одна светелка, в которой прочно держался запах засушенных цветов, вовсе пустовала, и ее-то однажды Василий Петрович предложил Лие, пока она не получит отдельную комнату.
— Не дело это, — говорил Василий Петрович, часто заглядывавший в небольшую, еще сырую комнату, где Лия жила вместе с Даниилом и Полей. — Тут и не отдохнешь после работы. Как же так старому человеку? Пустует у меня светелка, окажи милость, переселяйся пока…
Лия поблагодарила, но отказалась. Нехорошо, казалось ей, оставлять Даниила с Полей, да и не хотелось стеснять людей.
Однажды, придя с работы, Лия не на шутку испугалась, не найдя в комнате своих вещей. Но Поля тут же ее успокоила.
— Без вас приходил Василий Петрович. Он и забрал ваши вещи к себе.
— А вы где были? — рассердилась Лия.
— Я тоже считаю, — спокойно ответила Поля, — что вам на первых порах там будет лучше…
Лия переехала к Василию Петровичу. По вечерам, после работы, когда вся семья сидела за чаем, Василий Петрович рассказывал Лии о ее сыне:
— Полюбился он тут нам, — говорил старик, попивая чай. — Светлая голова и руки золотые. Все умел делать, за что ни возьмется, все, бывало, кипит под руками.
Это подтверждала и Домна Селивановна и даже девочки-подростки, которые тоже знали Сему.
Лия приходила к Даниилу и Поле и пересказывала им все, что слышала.
— Не знаю, — говорила она, — быть может, мне это говорят, потому что я мать.
— Что вы! — перебила Поля. — И я, и Даниил тоже расспрашиваем всех о вашем сыне. И нам то же самое говорят, ведь так, Даниил?
— Ну и что, что же дальше, — вопрошала Лия и подносила платок к глазам. — Велико мое горе!..
Все рассказы о Семене обрывались на том моменте, когда начались бои в районе Китайско-Восточной железной дороги и он уехал туда.
Черновецкой сообщили, что в Сталинском совхозе работает тракторист Вольф Гиршман. Первое время Семен тоже работал в этом совхозе и крепко подружился там с Гиршманом.
— Может быть, он знает что-нибудь о вашем сыне? — подсказал ей как-то Василий Петрович.
Лия написала Гиршману. Спустя некоторое время, когда тот был в городе, она встретилась с ним пригласила к себе.
Это был высокий смуглый парень, выглядевший несколько старше своих двадцати лет и чем-то напоминавший Лие Семена, хотя тот был чуть повыше и пошире в плечах.
— Подружились мы с ним еще в пути, — рассказывал Гиршман, позвякивая ложкой в стакане с чаем.
Кстати, он, Гиршман, уехал из местечка в Винницкой области тоже против воли родителей. Он помнит, как тяжело переживал Семен разрыв с отцом и матерью, в особенности то, что мать даже не ответила на его письмо.
— Он очень мучился из-за этого, — сказал Гиршман. — Он часто говорил со мной об этом.
— А сейчас вы от него ничего не имеете? — спросила Лия.
— Сейчас? Когда Семен из совхоза переехал в Биробиджан, мы на первых порах переписывались. Потом он сообщил, что уходит в армию. И с тех пор я ничего о нем не знаю.
9
Работы было много, и Лия забывала о своем горе. Она встречалась с новыми людьми и чувствовала, что привыкает к ним, что-то ее связывает с ними как ни с кем до того. Раньше были люди, с которыми жила в одном городе, — соседи, знакомые. Но по-настоящему близкой была лишь семья — муж, сын.
Когда уехал сын, а потом умер муж, Лия осталась одна-одинешенька. Жизнь потеряла смысл. Оставалось одно — найти сына. Только за этим она приехала сюда. Но здесь появилось что-то новое: перед общим делом отступали понемногу личные горести и невзгоды.
Однажды за ужином, когда все пили из больших кружек густо настоенный на ягодах кисловатый пахучий напиток, к которому Лия с трудом привыкала, Василий Петрович сказал, утирая мокрые усы:
— Сходила бы ты, мать, к Верхову.
— Кто это?
— Парторг наш, разве не знаешь?
— А чем он поможет? — Лия безнадежно махнула рукой.
— Не говори, Андрей Петрович — человек хоть и молодой, но душевный… Поможет!
— Да знал ли он моего сына? И без меня у него дел много.
— Нет, мать, — решительно сказал Василий Петрович, отставив поднесенную к губам кружку. — Этого ты не говори. Коммунистам до всего дело есть.
Лия обещала обратиться к парторгу, не возлагая, впрочем, на это особых надежд.
Вечером следующего дня Василий Петрович спросил:
— Ну как, заходила к парторгу?
— Пошла я, а он занят. Людей, дел, вижу, много. Не до меня…
— Не принял?
— Может, и принял бы, не пошла я, Василий Петрович…
— Нет, мать, — недовольно проговорил старик. — Придется, наверное, мне самому тебя к нему проводить. Найдется у него время для твоего горя. Найдется!
— Да не знал он, Василий Петрович, сына. Чем поможет?
— А если сына не знал, тебя пусть узнает. А узнает, — поможет. Совет даст.
На следующий же день Василий Петрович привел Лию к парторгу.
— Вот, Андрей Петрович, — сказал он, — женщина наша, недавно приехала. Хорошо работает. Горе у нее большое, пособить надо.
— Та-ак, — внимательно взглянув на них, сказал парторг. — А ты, Василий Петрович, ей протекцию, что ли, оказываешь?.. Сама бы пришла…
— Не решается, — ответил Василий Петрович и ушел, оставив их одних.
Андрей Верхов был еще молод. На загорелом, сильно обветренном лице выцветшими казались густые белесые брови. Между ними, над переносицей, легла глубокая складка. Глаза были голубые, с веселыми искорками, внимательные, располагавшие к откровенному разговору.
Выслушав Лию, Верхов помолчал, потом спросил:
— Никто не знает, где он теперь?
— Кого ни спрашивала, никто.
— Да… — задумчиво проговорил парторг и вдруг вскинулся: — Вот что! Мейлаха Фукса знаете?
— Кого?
— Старика Мейлаха Фукса?
Мысль об этом человеке, очевидно, чем-то была приятна Верхову. Он поднялся. Медленно шагая по комнате и время от времени останавливаясь напротив Лии, откидывая непослушно спадавшие на лоб волосы, он рассказывал ей о Мейлахе Фуксе.
Это был старик лет семидесяти, удивительно крепкого, могучего сложения. Приехав несколько лет тому назад на станцию Тихонькая из Кременчуга, где он работал грузчиком, он с несколькими своими земляками отправился в тайгу искать, где посуше да повыше. Присмотрев подходящее место, переселенцы поставили там первый шалаш, а немного позднее — и первый дом.
Когда дом был готов только наполовину, он привез сюда свою жену, женщину тоже крепкую, хотя и невысокую, худощавую, не намного моложе его, и самую младшую, восемнадцатилетнюю дочку, очень красивую девушку, — все, что осталось от большой семьи: сыновей, дочерей, зятьев и внуков, разъехавшихся в разные концы страны.
Прошло немного времени, и люди, не знавшие раньше Мейлаха Фукса, не могли бы поверить, что этот старик и вся его семья не коренные местные жители, — так прочно осели они в тайге.
Неподалеку от дома Мейлаха колхоз поставил большую пасеку, первую в этих местах, и Фукс на старости лет стал пчеловодом.
— За всю свою жизнь, — говорит Мейлах Фукс, — я перетаскал на своих плечах немало добра для других. Пускай теперь, в старости, другие таскают добро для меня.
