Анатолий Емельянов - Разлив Цивиля
По дороге в правление он решил еще раз зайти на свиноферму. Уж очень бросилась в глаза резкая разница: на одном дворе чистота, на другом грязи по колено. В чем тут дело?
Из двери кормокухни, рядом со свинарником, клубами валил пар — можно подумать, горит помещение. В пару не различишь находящихся здесь людей, слышен только голос Федора Васильевича:
— В этом чане сварилась. Закройте, зачем зря жечь дрова… Кто там пришел?
Федор Васильевич вынырнул из пара, увидев Павла, сначала удивился, а потом, должно быть, понял, зачем он снова пришел сюда, потому что, не дожидаясь, что скажет Павел, заговорил сам:
— Да, конечно, грязновато. Ну, да ведь извечная истина: где свинья, там и грязь.
Он присел на сани, вытащил из кармана ватника жестяную коробку из-под зубного порошка и одной рукой начал мастерить цигарку. Павел подивился, как быстро он соорудил «козью ножку» и, достав спички, прикурил.
— Весна, — уже другим голосом — тихим, раздумчивым — проговорил Федор Васильевич, делая глубокие затяжки. — Весна… У Заячьих протоков нынче вода уж больно высока, как бы озимь не вымочило. Надо бы спустить воду-то. Слышь, Павел? Когда я был бригадиром, в такие весны не раз так делали. А то погибнет озимь.
Помолчал. Может, ждал, что скажет Павел. Но Павлу как раз хотелось послушать заведующего свинофермой. Правда, говорит он почему-то о полях, а не о своей ферме.
— На пруду был? — опять заговорил Федор Васильевич. — Видел, сколько золы на льду, вдоль берега навалено? На ферме десять печей, два запарника — сколько этой золы за зиму нажигаем! И вот высыпаем чуть ли не в пруд. А ведь ценнейшее удобрение, посыпь нм картофельное поле — картошка с брюкву величиной уродится… Да и навозу сколько около дворов скопилось, а чтобы вывезти на поля — руки не доходят…
— Ты, Федор Васильевич, — не выдержал Павел, — чужие непорядки хорошо видишь, а на своей ферме порядка навести не можешь.
— Эх, Паша, Паша! — горестно вздохнул заведующий. — Как тут наведешь порядок, если сам председатель глядит на свиноферму как на обузу. Дай ему волю — он бы сегодня же ее ликвидировал. Говорит, недоходна… Вон, к приезду начальства начали было перестилать полы. А теперь? Все доски опять у нас забрали: зачем, мол, ремонтировать, материал тратить, если все равно этому свинарнику жить недолго, летом новый построим…
И как же это он не заметил, что ведь и действительно ремонт свинарника после отъезда Василия Ивановича прекратили?! Кому-кому, а парторгу такие вещи замечать надо, товарищ Кадышев…
— Да и что я понимаю в свиньях? — продолжал Федор Васильевич. — И душа у меня к ним не лежит. В полях — вот где моя душа… По ночам не свинарник свой вижу, а наливные хлебные поля… Ну, я пойду. Лизук вон за мной, поди, бежит.
Федор Васильевич поднялся с саней и тяжело зашагал навстречу маленькой Лизук, выходившей из свинарника. Павел вспомнил, что вот такой же тяжелой походкой уходил он из кабинета председателя колхоза, когда Прыгунов, как и Павел сейчас, выругал его за непорядок на ферме.
Всю дорогу до правления у Павла не выходили из головы и эта тяжелая походка однорукого заведующего фермой, и его слова: «Да и что я понимаю в свиньях-то? И душа у меня к ним не лежит…» Виктор Андреевич вон понимает в своих коровах, а про телят говорит, как о малых ребятах, у него даже голос ласковым становится. Значит, у него и душа к этому лежит, значит, на месте человек. А Федор Васильевич, выходит, не на месте… Раньше бы тебя это не очень-то касалось, теперь — касается. Федор Васильевич — член партии, член организации, которую тебе поручили возглавить. И если человек любит землю — ты должен помочь ему вернуться к земле… Спасибо тебе, товарищ Завьялов: каким хорошим уроком обернулась наша с тобой попытка нести культуру на свиноферму…
В правлении колхоза Павла уже поджидал Володя.
— Ну, теперь мне понятно, почему ты по утрам так крепко спишь, — Павел вспомнил, что рассказывал ему Завьялов, и, не удержавшись, расхохотался. — Где, думаю, он так долго загуливается? А вон, оказывается, где — на посиделках. А теперь, значит, посиделочный сезон закрывается?
Володя тоже, видимо, вспомнил свою встречу с Завьяловым, понял, что Павел обо всем этом узнал от него — иначе бы откуда еще? — но, в отличие от Павла, не рассмеялся, а нахмурился:
— Пользуешься информацией из самых ненадежных источников. Товарищу Завьялову что? Лишь бы В срок собирались членские взносы да проводились читки и беседы о международном положении. Ну еще он считает своим святым долгом поднимать культуру на селе до того высокого уровня, какого достиг сам. И все.
Павлу опять вспомнилось, как Завьялов совал ему карманное зеркальце, и это опять вызвало в нем новый приступ смеха.
— Только постой, постой. Да ты же пьян! От тебя на версту самогоном разит.
— В полой воде искупался, ну и вот — хошь не хошь! — пришлось для профилактики и натереться и принять определенную дозу вовнутрь.
— Через два часа собрание, а ты лыка не вяжешь. Как же ты в таком виде проводить его будешь? — Павел тоже перестал смеяться, дело принимало совсем не смешной оборот. — Если бы еще не товарищ Завьялов, можно бы хоть перенести. А он на тебя, сам знаешь, и без того зуб имеет.
— На тот зуб попадаться, конечно бы, не хотелось, ну да… Ну да к тому времени я еще протрезвею. Схожу в медпункт, чего-нибудь такого отрезвляющего понюхаю.
— Ты не сказал главного-то. Как дела с саженцами.
— Все в порядке. Только надо взять бумажку от лесхоза и перевести деньги. Согласуй с Прыгуновым, и все. Об остальном я договорился.
3
Уже давно бы пора начать собрание, но комсомольцы собирались недружно и к назначенному часу едва-едва набралась половина.
— Это называется комсомольская дисциплина! — высказывал свое возмущение Павлу Александр Петрович Завьялов.
Павел сказал, что обычно собрания проходили хорошо, просто поздно сообщили, не все знают, да и дороги такие, что ни пройти, ни проехать.
— Может, есть смысл провести заседание комитета, а собрание проведем завтра побригадно.
— Что ж, — согласился секретарь райкома. — Давайте хоть комитет.
Они стояли у клуба, к которому сейчас и стекались сявалкасинские комсомольцы, но поскольку, кроме членов комитета, пароду набралось немногим больше десяти человек, заседание решили провести в помещении библиотеки. Володя открыл заседание и сразу же предоставил слово секретарю райкома.
Завьялов начал с того, что обрисовал международную и внутреннюю обстановку, сделав особый упор на происки империалистов и борьбу за мир во всем мире. Затем от общесоюзных масштабов он перешел на республиканские, с республиканских на районные и уж только после этого добрался до состояния дел в колхозе «Сявал».
— По всей стране ширится, как весеннее половодье, соревнование за получение звания коллективов коммунистического труда, — голос у Александра Петровича чистый, звонкий. И жестикуляция красивая, заглядишься. — И только в Сявалкасах тихо. Будто Сявалкасы находятся где-то на другой планете. Мы побывали сегодня на колхозной свиноферме. И что же мы там увидели? Мы там увидели, товарищи комсомольцы, непролазную грязь и бескультурье. Какой уж там коммунистический труд, какая там борьба за это высокое звание!
Повозмущавшись еще некоторое время беспорядком на свиноферме и указав на «недостаточно высокие темпы подготовки к весенней посевной», Александр Петрович перешел к анализу причин, «породивших такое состояние дел».
— Низкий уровень агитационно-пропагандистской работы, слабая дисциплина и отсутствие инициативы — вот ахиллесова пята сявалкасинской комсомольской организации. Кто, если не вы, товарищи комсомольцы, должен возглавить борьбу с указанными недостатками? Разве надо дожидаться, когда к вам кто-то приедет из обкома или райкома? Вот я и спрашиваю: где ваша инициатива?
Голос секретаря райкома постепенно обретал звучание металла. Разрумянившееся от волнения красивое лицо делалось все более вдохновенным.
— Прежде всего инициативным должен быть секретарь комсомольской организации. А он, вместо того чтобы подымать людей на добрые дела, снимает с петель двери и закидывает на ветлы. Это называется закрытием сезона посиделок. Но на самом-то деле это не больше и не меньше как обыкновенное хулиганство. Членские взносы он ухитряется собирать чуть ли не за полгода вперед, а на собрание считает нормальным явиться в нетрезвом виде. А ведь устав и для меня, секретаря райкома, и для Владимира Баранова, для всех комсомольцев — один…
В вину Владимиру Баранову было поставлено и то, что он удрал с собрания районного актива, и то, что он не выступил перед молодежью ни с одной лекцией. И закончил свое выступление товарищ Завьялов так:
