Анатолий Емельянов - Разлив Цивиля
Володя взглянул на ветлу и громко расхохотался. Высоко на ее сучьях стояла та самая дверь, которой недоставало сеням. А на двери мелом чья-то размашистая рука написала:
Парии и девушки!
С сегодняшнего дня посиделки закрываются.
Кто в этом доме не «досидел» — не горюйте.
Летом и на лугу посиделки.
Комитет посиделокВолодя смеялся, а секретарь райкома комсомола между тем хранил гробовое молчание. И так и не дождавшись, когда вожак сявалкасинской молодежи станет серьезным, Александр Петрович назидательно сказал:
— Не умеешь сплачивать комсомольский актив — раз. Любишь других критиковать, в чужом глазу и соринку видишь, а сам не любишь критики — два. Сейчас же снимай дверь — три.
— Да зачем же ее снимать-то? — с нарочитым простодушием спросил Володя. — Тем более, не я ее туда взгромоздил.
— Люди увидят.
— Ну и пусть смотрят. Все лишний раз улыбнутся… А вы не читали, товарищ Завьялов, что из всех витаминов, которые необходимы для нормального развития человеческого организма, самым необходимым является витамин смеха?
— Ты мне витаминами голову не морочь и зубы не заговаривай… Видишь, уже люди начинают собираться.
Действительно, несколько женщин, поглядывая на ветлу, направлялись в их сторону.
— Л это они увидели, мы стоим и руками размахиваем, им интересно стало, — нашелся Володя. — Так что лучше будет, наверное, если мы пойдем, а вы по дороге мне все, что надо, и выложите. К тому же, вы уж извините, я спешу по срочному и важному делу.
— Что еще за дело? — недовольно спросил Завьялов, но все же двинулся вслед за Володей.
— Партийное поручение… Мне сюда.
— В лес? — Александр Петрович и удивился и осердился. — Что еще за поручения могут быть в лесу?
— Бывает, Александр Петрович, — все так же смиренно и туманно ответил Володя. — Всяко бывает…
В конце-то концов после настойчивых расспросов секретаря райкома Володе пришлось сказать, куда и по чьему поручению он идет.
— Когда вернешься? — уточнил Александр Петрович. — Надо нынче же вечером собрать собрание.
— И с какой же повесткой дня, если не секрет? — в свою очередь, поинтересовался Володя.
— А вот надо узнать, что это за комитет посиделок действует у вас на селе. И почему ты собрал с комсомольцев взносы за три месяца вперед?
— Собрание нынче вечером у нас и так собирается. Однако же вопросы у нас есть поинтереснее ваших… Ну, я пошел, а то не успею к собранию. А вы пока можете найти моего боевого заместителя Саньку и с ним поговорить по душам. Большой привет!
Володя поднял руку, прощаясь до вечера с секретарем райкома комсомола, и решительно зашагал полевой дорогой.
Слегка прихваченный морозцем и уже начавший под солнцем снова мокреть, рыхлый снег шумно шуршал под ногами. На дороге снег пополам со льдом еще держится, а поля уже почти все черные, и по ним тоже черные, чинно и по-хозяйски неспешно, расхаживают грачи. Подойдешь близко — взлетят, но тут же снова опускаются. И при взлете видно, как от маха крыльев с ног падают комки влажной земли.
Скоро, совсем скоро начнется весенняя страда.
Вот бы о чем — о севе следовало бы поговорить с комсомольцами товарищу Завьялову, а не о какой-то двери на ветле!
Интересно получается: как только человек чем-то выделился, попал на какую-нибудь видную должность — про себя, прежнего, все забывает. Он уже не помнит, как бегал в коротких штанишках с вырезом в нужном месте, как лазил в соседский огород за огурцами или морковью. Главное же, он плохо помнит, что частенько то или другое делал не так, как надо, то в одном, то в другом ошибался — кто же не ошибается?! Попав на должность, человек главной своей задачей ставит учить и поучать других. А если так — ему надо обязательно выглядеть умным и ни в чем не погрешимым, и зачем же тогда помнить, что он, как и все остальные, когда-то бегал в коротких штанишках и не все делал так, как надо? Ему приятнее считать, что он с самого рождения уже был умным и ни в чем не ошибался. И в таком человеке остается только одна его должность, а самого-то человека и нет…
Зимой, приехав вручать Володе подарок ЦК комсомола, секретарь райкома произнес зажигательную речь:
— Видите, товарищи, как в нашей стране растут люди! Кем был Владимир Баранов? Никому не известным подростком. А теперь? А теперь он известный на всю республику кукурузовод. Кто его вырастил, вывел в люди? Мы вырастили, комсомол, удостоенный пяти орденов. Такова, товарищи, наша советская действительность!..
Что же с тех пор произошло с ним, «знаменитым на всю республику кукурузоводом»? А ничего. Не стал он, наверное, ни хуже, ни лучше. Но один раз не внял умным речам секретаря райкома, да другой, и вот уже тот не знает, что с ним делать…
Кому неизвестно, что сявалкасинский комсомольский секретарь — враг посиделок. Но ведь циркуляром те посиделки не запретишь: сидит молодежь — значит, интересно. Интереснее, чем в клубе. И надо думать не о запрещении, а о том, чтобы в клубе было интереснее, чем на посиделках…
Дорогу Володе преградил овражек, залитый водою, в которой плавали льдины. Овражек был нешироким, каких-нибудь два метра, и Володя смело ступил на льдину, рассчитывая с нее перешагнуть на другую сторону. Но льдина ушла из-под ноги в воду, он потерял равновесие и очутился посреди ледяного потока.
Выбравшись на берег, он сначала пошел, а потом побежал к лесному кордону. Ветерок, еще пять минут назад казавшийся Володе теплым и приятным, теперь пронизывал его, насквозь мокрого, до костей.
Ни брата, ни его жены — надо же так было случиться! — дома не оказалось. Запертый в доме их шестилетний сынишка Федюк сквозь двойные рамы окна кое-как объяснил Володе, что отец ушел в обход, а мать — в больницу, принимать ребенка.
— Нашли время рожать, — в сердцах выругался Володя. — Ни раньше, ни позже…
Зубы выбивали барабанную дробь. И даже яркое солнце ничуть не согревало.
Он забежал в баню. На полке́ лежали дрова и лучина на растопку. Но чем зажечь? Попросил у Федюка спички. Но разве их доверят ребенку?
Поняв безвыходность своего положения, Володя принес из сарая лом и вместе с пробоем выдрал замок, которым были заперты сени.
Соскучившийся по дяде племянник с радостным воплем подбежал к нему.
— Подожди, не до тебя, видишь, замерзаю, — пытаясь унять зябкую дрожь, остановил Володя малыша.
Он стал торопливо сбрасывать одежду, но окоченевшие руки плохо слушались. Оставшись голышом, Володя стал выжимать над стоявшим у печи тазом мокрую одежду. Федюк подавал ему поочередно рубашку, брюки, трусы. Поглощенные важной работой, они не услышали, как в избу вошла какая-то незнакомая женщина. Володе пришлось забежать за печку.
— Что-о т-ты, не спро-осясь, з-з-захо-дишь? — защелкал он зубами.
Женщина, должно быть тоже с опозданием заметившая его, взвизгнула и опрометью выбежала на волю. Но оттуда раздался собачий лай и рычание, а следом за ними истошный женский голос. Уж не брат ли вернулся и не его ли волкодавы накинулись на женщину? Да, это он, слышен его голос.
— Говорю же, что Володя. Ай, артист. — Николай показался на пороге и удивленным взглядом окинул избу. — Что от тебя пар идет, как от загнанного коня? Накинь хоть что-нибудь, а то, видишь, тетка войти не может.
— В в-воду упал в-возле Заячьих протоков.
— Теперь сам вижу. Полем бы надо идти, в обход. На-ка, одевайся скорее, — брат прошел к печке, снял висевшее перед ней белье и подал Володе.
Одежда с высокого и широкоплечего Николая для сухопарого Володи оказалась и длинноватой, и слишком просторной. Рукава пришлось засучить, а спадающие брюки затянуть ремнем.
— На, вот. Для матери как-то купил, от ревматизма, а принести не удосужился. Тебе как раз кстати пришлось. Натри быстрее ноги, — Николай сунул бутылку с надписью «яд». — Эка, у тебя и руки-то дрожат, будто чужих кур воровал. Ложись, сам натру.
Посиневшее, покрывшееся пупырышками тело Володи постепенно начало розоветь.
— Снаружи натерто, теперь надо принять вовнутрь. Выпей, чтобы на легкие не село. Сейчас только малость воды добавлю, а то рот обожжешь, он хоть и денатурат, а все равно спирт. Водки у меня, сам знаешь, нет, не охотник я до нее.
— А я как раз бутылочку самогона принесла, — раздался из сеней голос женщины. — Корову попасти, думаю, разрешишь, Николай Ефимыч?
Лесник промолчал. А постукивающий зубами Володя поднес ко рту стакан с беловато-синей жидкостью и немного отхлебнул из него.
— Нет, не могу, керосином прет.
— Так выпей самогону, я говорю, — теперь женщина уже перешла из сеней в избу.
— Дела решать надо без самогона, — хмуро сказал брат. — Поработаешь с недельку в посадках.
— А как же, как же без него, — тетка поставила на стол литровую бутылку. — Еще тепленький, только нынче нагнала… А работать, Николай Ефимыч, я дочку пошлю.
