Исаак Бабель - Том 3. Рассказы, сценарии, публицистика
Висковский. Спокойствие, Людмила Николаевна, до свадьбы заживет…
Дора. Жак, я хочу нашу комнату… Берите меня домой, Жак…
Кравченко. Погоди, Дора.
Висковский. По разгонной, граждане?
Кравченко. Погоди, Дора.
Висковский. По разгонной — за дам…
Кравченко. Нехорошо, ротмистр.
Висковский. За дам, Яков Иванович!
Кравченко. Нехорошо, ротмистр.
Висковский. Что именно нехорошо?
Кравченко. Трипперитики не спят с женщинами, господин Висковский.
Висковский (офицерским голосом). Как вы сказали?
Пауза. Плач смолкает.
Кравченко. Я сказал — больные гонореей… Висковский. Снимите очки, Кравченко. Я буду бить вам морду!..
Кравченко вынимает револьвер.
Очень хорошо.
Кравченко стреляет. Занавес. За спущенным занавесом — выстрелы, падение тел, женский крик.
Картина пятая
У Муковниных. В углу на сундуке свернулась старуха нянька. Спит. На столе пятно света от лампы. Катя читает Муковнину письмо.
Катя. «…На рассвете меня будит рожок штабного эскадрона. К восьми надо быть в политотделе, я там за все… Правлю статьи в дивизионную газету, веду школу ликбеза. Пополнение у нас — украинцы, языком и выразительностью они напоминают мне итальянцев. Казенная Россия в течение столетий подавляла и унижала их культуру… На нашей Миллионной в Петербурге, в доме против Эрмитажа и Зимнего дворца, мы жили, как в Полинезии, — не зная нашего народа, не догадываясь о нем… Вчера на уроке я прочитала из папиной книги главу об убийстве Павла. Наказание свое император заслужил так очевидно, что никто об этом не задумался: спрашивали меня — здесь сказался точный ум простолюдина — о расположении полка, комнат во дворце, о том, какая рота гвардии была в карауле, среди кого были набраны заговорщики, чем обидел их Павел… Я все мечтаю о том, что папа приедет к нам летом, если только поляки не зашевелятся… Ты увидишь, дружок мой папа, новую армию, новую казарму — в противовес той, о которой ты рассказываешь. К тому времени наш парк расцветет и зазеленеет, лошади поправятся на подножном корму, седла приготовлены… Я говорила Аким Иванычу — он согласен, только бы у вас все было благополучно, милые мои… Теперь ночь. Я освободилась поздно и поднялась к себе по истоптанным четырехсотлетним ступеням. Я живу на вышке, в сводчатой зале, служившей когда-то оружейной графам Красницким. Замок построен на крутизне, у подножия его синяя река, пространство лугов необозримо, с туманной стеной леса вдали… В каждом этаже замка выбита ниша для дозорного: отсюда они следили приближение татар и русских и лили кипящее масло на головы осаждающих. Старушка Гедвига, экономка последнего Красницкого, приготовила мне ужин и растопила камин, глубокий и черный, как подземелье… В парке внизу переминаются, задремывают лошади. Кубанцы ужинают вокруг костра и заводят песню. Снег налег на деревья, ветви дубов и каштанов переплелись, неровная серебряная крыша накрыла занесенные дорожки, статуи. Они еще сохранились — юноши, бросающие копье, и обнаженные закоченевшие богини с согнутыми руками, с волнистой линией волос и слепыми глазами… Гедвига дремлет и трясет головой, поленья в камине вспыхивают и распадаются. Столетия сделали кирпичи звонкими, как стекло — они озарены золотом в ту минуту, когда я пишу вам… Карточка Алеши у меня на столе… Здесь те самые люди, которые не задумались убить его. Я ушла только что от них и помогла их освобождению… Правильно ли я сделала, Алексей, исполнила ли я твое завещание жить мужественно?.. И тем, что в нем есть неумирающего, он не отвергает меня… Поздно, не могу заснуть — от необъяснимой тревоги за вас, от боязни снов. Во сне я вижу погоню, мучительство, смерть. Я живу странной смесью — близостью к природе, беспокойством о вас. Почему Люка пишет так редко? Несколько дней тому назад я послала ей бумажку, подписанную Аким Ивановичем, о том, что у меня, как у военнослужащей, не имеют права реквизировать комнату. Кроме того, у папы должна быть охранная грамота на библиотеку. Если срок ее прошел, надо возобновить в Наркомпросе, у Чернышева моста, комната сорок. Я буду счастлива, если Люке удастся основать свою семью, но надо, чтобы этот человек бывал у нас в доме, познакомился бы с папой — тут сердце не обманет. И пусть нянька увидит его… Катюша все жалуется на старуху, что та не работает. Катюша, нянька стара, она вырастила два поколения Муковниных, у нее свои мысли и чувства, она не простой человек… Мне всегда казалось, что в ней мало крестьянского, — а впрочем, что знали мы в нашей Полинезии о крестьянах?.. В Петербурге, говорят, стало еще труднее с продовольствием; у тех, кто не служит, забирают комнаты и белье… Мне стыдно за то, что мы живем хорошо. Два раза Аким Иванович брал меня с собой на охоту, у меня верховая лошадь, донец…» (Катя поднимает голову.) Вот видите, Николай Васильевич, как хорошо.
Муковнин закрывает глаза ладонью.
Не надо плакать…
Муковнин. Я спрашиваю у бога, — у каждого из нас есть бог его души, — за что ты дал мне, дурному, себялюбивому человеку, таких детей — Машу, Люку?..
Катя. Но это же хорошо, Николай Васильевич. Зачем плакать?
Картина шестая
Участок милиции ночью. Под лавкой скрючился пьяный. Он двигает пальцами перед самым своим лицом, внушает себе что-то. На лавке дремлет грузный старый человек, хорошо одетый, в енотовой шубе и высокой шапке. Шуба распахнулась, под ней голая серая грудь. Надзиратель допрашивает Муковнин у. Кротовая шапочка ее сбита набок, волосы растрепаны, шубка стащена с плеча.
Надзиратель. Имя?
Людмила. Отпустите меня.
Надзиратель. Имя?
Людмила. Варвара.
Надзиратель. Отчество?
Людмила. Ивановна.
Надзиратель. Где работаете?
Людмила. У Лаферма, на табачной фабрике.
Надзиратель. Профбилет?
Людмила. Я не ношу с собой.
Надзиратель. Зачем липу гоните?
Людмила. Я замужем… Отпустите меня…
Надзиратель. Почему вам интересно липу гнать, скажите? Брылева давно знаете?
Людмила. О ком вы говорите?.. Я не знаю.
Надзиратель. Ордера на нитки Брылев подписывал, через вас шло к Гутману, где вы склад сделали?..
Людмила. Что вы говорите? Какой склад?..
Надзиратель. Сейчас — узнаете — какой… (Милиционеру.) Позовите Калмыкову.
Милиционер вводит Шуру Калмыкову, горничную в номерах на Невском, 86.
Надзиратель. Вы коридорная?
Калмыкова. Я подменяю.
Надзиратель. Признаете гражданку?
Калмыкова. Очень отлично признаю.
Надзиратель. Что можете показать?
Калмыкова. Могу отвечать по вопросам… Отец их — генерал.
Надзиратель. Работает она?
Калмыкова. Пару поддает — это у ней работа.
Надзиратель. Муж есть?
Калмыкова. Под кустом венчались… У ней мужьев много. Один от ее зубов весь вечер в отхожем хоронился.
Надзиратель. Какие зубы? Чего плетешь?..
Калмыкова. Людмила Николаевна знает, какие зубы.
Надзиратель (Муковниной). Приводы были?.. Сколько?
Людмила. Меня заразили… Я больна.
Надзиратель (Калмыковой). Нам удостоверить надо, сколько у ней приводов.
Калмыкова. Это не знаю, не скажу… Я то не скажу, чего не знаю.
Людмила. Я измучена… Отпустите меня…
Надзиратель. Не волноваться! На меня смотрите.
Людмила. У меня голова кружится… Я упаду…
Надзиратель. На меня смотреть!
Людмила. Боже мой, зачем мне смотреть на вас?..
Надзиратель (в бешенстве). Затем, что я пятые сутки не спавши… Можете вы это понять?..
Людмила. Я могу понять.
Надзиратель (подступает к ней ближе, берет за плечи и смотрит ей в глаза). Приводов сколько — говори…
Картина седьмая
У Муковниных. Горят коптилки. Тени на стенах и потолке. Перед зажженной лампадой молится Голицын. На сундуке спит нянька.
Голицын…Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падая в землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода. Любящий душу свою погубит ее, а ненавидящий душу свою сохранит ее в жизнь вечную. Кто мне служит, мне да последует, и где я, там и слуга мой будет, и кто мне служит — того почтит отец мой. Душа моя теперь возмутилась, и что мне сказать? Отче, избавь меня от часа сего, но на сей час я и пришел…
