Исаак Бабель - Том 3. Рассказы, сценарии, публицистика
Катя (подходит неслышно, становится рядом с Голицыным, кладет голову на его плечо). Свидания мои с Редько происходят в штабе, Сергей Илларионович, в бывшей прихожей, там клеенчатый диван есть… Я прихожу, Редько запирает дверь, потом дверь отмыкается…
Голицын. Да.
Катя. Я уезжаю в Борисоглебск, князь.
Голицын. Уезжайте.
Катя. Редько все учит меня, все учит — кого любить, кого ненавидеть… Он говорит — закон больших чисел. Но я-то сама малое число — или это не считается?..
Голицын. Должно считаться.
Катя. Вот видите — должно считаться… Вот я и свободна, нянька… Проснись. Пожалуйста, проснись. Ты царствие небесное проспишь…
Нефедовна (поднимает голову). Люка-то где?
Катя. Люка скоро придет, нянька, а я уезжаю, некому будет тебя бранить.
Нефедовна. Зачем меня бранить, какие мои дела… Я нянька рожденная, для детей взята, детей растить, а их тут нету… Баб полон дом, а ребенков нету. Одна воевать пошла, без нее некому, другая шатается без пути… Какой это может быть дом — без ребенков?
Катя. Вот родим тебе от святого духа…
Нефедовна. Вы треплетесь, разве я не вижу, треплетесь, да толку нет.
Голицын. Уезжайте в Борисоглебск, вы нужны там… В Борисоглебске пустыня, Катерина Вячеславна, в этой пустыне звери пожирают друг друга…
Нефедовна. Вон Молостовы — скверные совсем купчишки, выхлопотали своей няньке пенсион, пятьдесят рублев в месяц… Похлопочи за меня, князь, почему мне пенсион не дают?
Голицын (растапливает «буржуйку»). Меня не послушают, Нефедовна, у меня теперь силы нет.
Нефедовна. Вон ведь простые совсем купчики.
Открывается дверь. Муковнин отступает перед Филипп о м, закутанным в тряпье и башлык, громадным и бесформенным. Половина Филиппова лица заросла диким мясом, он в валенках.
Муковнин. Кто вы?
Филипп (продвигается ближе). Я Людмиле Николаевне знакомый.
Муковнин. Что вам угодно?
Филипп. Там заварушка получилась, ваше превосходительство.
Катя. Вы от Исаака Марковича?
Филипп. Так точно, от Исаака Марковича… Вроде как ни с чего и получилось.
Катя. Людмила Николаевна?..
Филипп. Там же, при них они и были, в компании… Маленько, ваше превосходительство, перехорошили. Евгений Александрович — одно, Яков Иваныч им вроде как напротив, стали цапаться, оба с мухой…
Голицын. Николай Васильевич, я поговорю с этим товарищем.
Филипп. Особого такого ничего не случилось, а только недоразумение… Оба с мухой, оружия при себе…
Муковнин. Где моя дочь?
Филипп. Ваше превосходительство, неизвестно.
Муковнин. Где моя дочь, скажите? Мне все можно сказать.
Филипп (чуть слышно). Законвертовали.
Муковнин. Я смотрел смерти в глаза. Я солдат.
Филипп (громче). Законвертовали, ваше превосходительство.
Муковнин. Арестовали — за что?
Филипп. Вроде как из-за болезни сыр-бор получился. Яков Иванович говорят: «Вы болезнью наделили», — Евгений Александрович — стрелять. Оружия при себе, оружия — тут она…
Муковнин. Это Чека?
Филипп. Люди взяли, а кто их разберет?.. Люди сейчас неформенные, ваше превосходительство, себя не показывают.
Муковнин. Надо ехать в Смольный, Катя.
Катя. Никуда вы, Николай Васильевич, не поедете.
Муковнин. Надо ехать в Смольный, сейчас же.
Катя. Николай Васильевич, дорогой мой…
Муковнин. Дело в том, Катя, что моя дочь должна быть возвращена мне. (Подходит к телефону.) Прошу штаб военного округа…
Катя. Не надо, Николай Васильевич!
Муковнин. Прошу к телефону товарища Редько… Говорит Муковнин… Я не могу объяснить вам лучше, товарищ, кто говорит, — в прошлом я генерал-квартирмейстер Шестой армии… Товарищ Редько, вы?.. Здравствуйте, Федор Никитич. У аппарата Муковнин. Здравия желаю… Если оторвал от дела — сожалею очень… Сегодня, Федор Никитич, в доме восемьдесят шесть по Невскому, вечером, вооруженными людьми взята моя дочь Людмила. Я не ходатайствую перед вами, Федор Никитич, — знаю, что в организации вашей это не принято, — но только хотел доложить, что мне нужно увидеться со старшей моей дочерью, Марией Николаевной. Дело в том, что я недомогаю в последнее время, Федор Никитич, и чувствую необходимость посоветоваться с Марией Николаевной. Мы посылали телеграммы и срочные письма, Катерина Вячеславна, знаю, и вас затрудняла — ответа нет… Просьба связать по прямому проводу, Федор Никитич… Могу добавить, что я вызван генералом Брусиловым в Москву для переговоров о службе… Вы говорите — доставлено?.. Доставлено восьмого?.. Покорно благодарю, желаю успеха, Федор Никитич. (Вешает трубку.) Все хорошо, Машу разыскали, телеграмма вручена восьмого. Она будет в Петербурге завтра, послезавтра, самое позднее. Надо убрать Машину комнату, Нефедовна, — подняться завтра чуть свет и убрать… Катюша права — квартира запущена. Мы ужасно все запустили в последнее время, везде пыль. Надо чехлы надеть. У нас есть чехлы, Катюша?
Катя. Не на всю мебель, но есть.
Муковнин (мечется по комнате). Непременно надеть надо чехлы… Маше приятно будет застать все в том виде, как она оставила. Почему не создать уют, когда это можно сделать… И вот Катя у нас не амюзируется, — ты совсем не амюзируешься[59], Катюша, не ходишь в театр, так можно отстать.
Катя. Маша вернется — я пойду.
Муковнин (инвалиду). Простите, ваше имя-отчество?..
Филипп. Филипп Андреевич.
Муковнин. Почему вы не садитесь, Филипп Андреевич?.. Мы вас даже за хлопоты не поблагодарили… Надо угостить Филиппа Андреевича… Нянька, найдется у нас чем угостить? Дом наш открыт, Филипп Андреевич, милости просим по-простому, будем рады. Мы вас непременно с Марией Николаевной познакомим…
Катя. Вам надо отдохнуть, Николай Васильевич, лечь надо.
Муковнин. И если хотите, я за Люку ни одного мгновения не беспокоюсь. Это урок — урок за ребячество, за отсутствие опыта… Если хотите — я доволен… (Вздрагивает, останавливается, падает на стул. К нему подбегает Катя.) Спокойствие, Катя, спокойствие…
Катя. Что с вами?
Муковнин. Ничего, — сердце…
Катя и Голицын берут его под руки, уводят.
Филипп. Расстроился.
Нефедовна (ставит на стол прибор). Барышню нашу при тебе брали?
Филипп. При мне.
Нефедовна. Билась?
Филипп. Сперва билась, потом пошла ничего.
Нефедовна. Я тебе картошку дам, кисель есть…
Филипп. Поверишь, бабушка, дома пельменей целый ушат навалили, заварушка эта поднялась, — глядь, и уперли.
Нефедовна (ставит перед Филиппом картошку). Лицо-то у тебя на войне обварило?
Филипп. Лицо у меня гражданским порядком обварило, давно дело было…
Нефедовна. А война будет? Чего у вас говорят?
Филипп (ест). Война, бабушка, будет в августе месяце.
Нефедовна. С поляками, что ли?
Филипп. С поляками.
Нефедовна. Не все им отдали?
Филипп. Они, бабушка, желают иметь свое государство от одного моря и до самого другого моря. Как в старину было, так они и в настоящий момент желают.
Нефедовна. Ишь дураки какие!
Входит Катя.
Катя. Очень худо Николаю Васильевичу. Нужно доктора.
Филипп. Доктор, барышня, сейчас не пойдет.
Катя. Он умирает, нянька, у него нос синий… Уже видно, какой он будет мертвый…
Филипп. Доктора, барышня, сейчас на запоре, в ночное время не пойдут, хоть стреляй в него.
Катя. В аптеку надо за кислородом…
Филипп. Они союзные — их превосходительство?
Катя. Не знаю… Мы ничего здесь не знаем.
Филипп. Если не союзные — не дадут.
Резкий звонок. Филипп идет открывать, возвращается.
Там… там… Мария Николаевна… Катя. Маша?!
Катя идет вперед, протягивает руки, плачет, останавливается, закрывает лицо руками, потом отнимает их. Перед ней красноармеец, лет девятнадцати, мальчик на длинных ногах, он тащит за собой мешок. Входит Голицын, останавливается у двери.
