Сергей Сартаков - Пробитое пулями знамя
Только они мужские, — проговорил виновато.
Это ничего, — сказала Анюта, — я придумаю, как их носить. Спасибо, Алеша. Большое спасибо. Такой подарок я не могу не взять.
И опять они шли молча. И хотя каждому нужно было сказать что-то большое, значительное и совершенно необходимое — слов не находилось. Над их головами горели по-зимнему жаркие звезды, но от этого было только еще холоднее. Пронзительно скрипел снег под ногами. Закрытые наглухо ставни домов придавали и без того глухой, черной улице какую-то особую оцепенелость.
До чего пусто вокруг, — сказал Алексей Антонович. — Будто на всем белом свете, кроме нас, нет никого. А потом я останусь и вовсе один.
Люди есть везде, — не сразу отозвалась Анюта. — А среди людей быть одному невозможно. Алеша, пообещай мне: когда я уеду — ты не останешься один.
Алексей Антонович немного отогнул углы каракулевого воротника, густо заиндевевшего от дыхания.
Конечно, в прямом смысле я буду не один. Не отшельник, в пустыню не уйду. Просто я хотел сказать тебе, Анюта, что сейчас я очень несчастен, что мы оба несчастны.
Алеша, не понимай и ты меня в прямом смысле. Я хотела тебе сказать только, что не надо оставаться среди людей, как в лесу. А теперь добавлю: не называй, пожалуйста, несчастьем мой отъезд и то, ради чего я еду.
Оно подкралось так неожиданно, это несчастье, — с упрямством отчаяния повторил Алексей Антонович. — Никогда не знаешь, откуда оно может прийти. Для человека счастья нет нигде, а несчастье подстерегает его повсюду.
Счастье человека впереди, — тихо сказала Анюта. — Оно всегда впереди.
Да. В этом, видимо, и будет все наше счастье, — горько и с тоской вырвалось у Мирвольского— Гнаться за ним — и никогда не догнать. Никогда!
Анюта остановилась, внимательно посмотрела на Алексея Антоновича таким же строгим взглядом, как иногда смотрела Ольга Петровна. Обняла и молча поцеловала его холодными, потвердевшими на морозе губами.
Нюта, родная! Почему ты молчишь?
Больше меня провожать не надо, Алеша, — сказала она. — Могут заметить, что доктор Мирвольский ночью провожал на поезд какую-то ситцевую, бабистую Перепетую. А ты в городе человек заметный.
Какое мне дело до этого! Пусть замечают, записывают все, что хотят. Я сам нарочно полезу в опасности. Мне теперь все равно!
Алеша, но ты ведь тоже служишь делу революции! Ты сам сказал. Тебе не может быть все равно.
Зачем я должен беречь себя, когда даже себе я стал совсем не нужен? Если весь мир для меня рушится, зачем я сам в мире? — Нервная дрожь била его. — Чем-чем, а своей жизнью я могу распорядиться, как захочу. Другие не пострадают…
Анюта схватила его за руки, встряхнула.
— Алеша! Да что с тобой? — вполголоса, но очень отчетливо в самое лицо ему сказала Анюта. — Ты раскис. Ты готов сейчас погубить все, чтобы удержать — что? — свое счастье? Тогда не будет оно счастьем. Не будет! Мне больно, так говорить с тобой в самую последнюю минуту, но я должна это сказать. Прости.
Она повернулась и пошла к сияющим впереди огням вокзала.
21
Лакричник заметил Анюту случайно, когда девушка только еще сошла с поезда. Он знал, что горничная Василева, несколько лет тому назад исчезнув из Шиверска, слывет политической. Интересно, зачем она здесь появилась? Куда она пойдет с вокзала?
Киреев приказал найти, кто привозит сюда листовки и кто в Шиверске хранит их у себя. Лакричник две недели вертелся возле Порфирия и возле Лавутина — без успеха. Не окажется ли в приезде этой девки путеводной нити? Одета сейчас она так, как раньше не одевалась. Не признак ли это чего-то такого… Лакричник отправился по пятам Анюты и к удовлетворению своему отметил, что девушка вошла в дом к Мирвольскому. К нему не первый раз ходят переодетые. Так оно и должно быть. Без интеллигентов дело с листовками никак не обойдется. И вовсе отлично, если главным окажется никто иной, а Мирвольский!
На улице было дьявольски холодно, но Лакричник, устроившись за углом забора, терпеливо ждал возвращения Алексея Антоновича со службы. Дождался. И — тут уж непонятное — Мирвольский почти тотчас же снова вышел из дому. Лакричник растерялся. За кем следить? Он решил так: Мирвольский находится в городе постоянно и выследить его всегда будет легче, а эту приезжую переодетую девку нельзя упускать из виду ни на минуту, И остался наблюдать за домом Мпрвольского. Алексей Антонович вернулся быстро. Как это понять? Должно быть, ходил приглашать еще кого-то. Кого? Ах, какое горе, что человек не может делиться на две половины и сразу следить за двумя. Лакричник пропрыгал на морозе до позднего вечера, но этот второй — тот, за кем ходил Мирвольский, — так и не появился. Новая загадка!
Прыгать напролет всю ночь, не отходя от дома Мирвольского, Лакричнику показалась невмоготу. Будет вполне уместным погреться часок, одеться потеплее, в валенки подложить стельки из соломы потолще, выпить водочки и затем вернуться вновь. Ясно, что девка осталась здесь ночевать. Ну, да ведь и раньше все в городе считали ее любовницей Мирвольского. На всякий случай Лакричник нагреб в полу рыхлого снега и припорошил им у калитки. Ничего: если будут ходить без него — оставят следы.
Лакричник отдыхал и переодевался, казалось ему, не очень долго. Но когда он снова вышел на улицу, чувствуя в желудке блаженное тепло от выпитой водки, и направился к дому Мирвольского, он увидел впереди себя и в том же направлении медленно бредущего человека. С удивлением Лакричник опознал в нем Алексея Антоновича. Ого! Уважаемый доктор сегодня, оказывается, всю ночь разгуливает по улицам. Куда же это и к кому он снова ходил? Лакричник стал вспоминать все самые страшные латинские и русские ругательства, какие только можно было обрушить на голову доктора и косвенно на себя. Это тяжелый просчет: не выследить, куда же два раза ходил Мирвольский, и зря сосредоточить все свое внимание на девке, которая, конечно же, спокойно валяется у него в доме на мягком диване! Только скажи об этом Кирееву — и сразу снова получишь коленом, да еще покрепче первого раза. Лакричник стиснул от ярости зубы. Ну нет, больше он уже не осрамится, он вынюхает и выследит все так, чтобы Кирееву осталось только вынуть птичку из сетки! Киреев предупреждал: непременно должны быть улики. Будут и улики! В Библии сказано хорошо: «Ищите и обрящете».
Но вдруг идущий впереди Лакричника Мирвольский остановился, потоптался на месте, словно бы в нерешительности, и затем свернул к чьему-то окошку. Долго легонько постукивал в ставень, пока ему не открыли калитку. Чтобы не выдать себя, Лакричник следовал за Мирвольский на почтительном расстоянии. Теперь он сновал по улице взад и вперед и не мог определить, в какой же именно дом вошел Алексей Антонович, ночь скрадывала все приметы. Он стал припоминать, кто живет в этом квартале. Эге! Иван Герасимович… Этот с пушистыми усами старикашка, который благоденствует на его, Лакричника, месте! Так, так, оказывается, ниточка-то крепнет. А потом обратится в веревочку. А веревочка завяжется петелькой. А петелька потом затянется на шее у всех этих…
Отыскав дом Ивана Герасимовича, Лакричник стал оглядывать плотные ставни. За одной из них он скорее угадал, чем увидел, свет. Лакричник попробовал приложить ухо к отверстию, в которое был пропущен болт. Но настывшее на морозе железо обжигало, как огнем. И он сумел расслышать только немного сонный, мягкий басок Ивана Герасимовича и неровный, осекающийся голос Мирвольского. О чем они говорили — понять было нельзя. Главное, что оба они действуют заодно. Мирвольский, бесспорно, ходит по городу и собирает людей к себе на тайную сходку. А приезжая девка будет держать на ней речи. Теперь постоять еще у дома Мирвольского — и все его приятели окажутся в записной книжке. Отлично.
Лакричник резвой рысцой добежал до своего уголка за забором, но, прежде чем стать там, решил проверить снежок, натрубленный у калитки: много ли уже в дом вошло приглашенных? И ахнул. На снегу четко отпечатались только два следа, но… людей, не вошедших в дом, а вышедших из дома! Один след, безусловно, самого Мирвольского, а другой, женский, этой девки. Стало быть, Мирвольский первый раз ходил искать квартиру для приезжей, во второй же раз отвел ее туда. И все, что осталось от ниточки, — Иван Герасимович…
А вдруг Мирвольский как раз для того и зашел за стариком, чтобы пойти с ним на новую квартиру? Надежды снова зашевелились у Лакричника. Не прозевать бы только! Скорее туда!.. Черт бы их побрал, этих революционеров! У них совершенно непонятные планы и поступки, а тут бегай, как скипидаром намазанный, взад и вперед по городу. Несмотря на мороз, Лакричник чувствовал, как горячие струйки пота потекли у него по спине. И опять, теперь в каком-то насмешливо-язвительном значении, пришли на память еще слова из Библии: «В поте лица своего будешь есть хлеб свой». Будешь ли? Киреев сказал, что платить станет только за действительно полезные сведения.
