Сергей Сартаков - Пробитое пулями знамя
Пойдем потанцуем, Алеша?
И потащила его в зал, где свету только и было что от лампы, горевшей в комнате Ольги Петровны. Танцевала Анюта очень легко. Алексею Антоновичу казалось, что не он держит ее, а Анюта ведет его за собой. Он давно не танцевал, с самых, пожалуй, студенческих лет, а с Анютой вообще впервые, и теперь удивлялся той необычной, волнующей радости, какую доставлял ему танец. Он видел глаза Анюты, живо блестевшие в полутьме, чувствовал на плече мягкую и в то же время сильную руку, иногда дыхание у щеки. И стены комнаты словно раздвигались перед ним, он уносился вместе с Анютой куда-то на обрывы Вознесенской горы, где голубое небо и серебряные перья облаков, а внизу розовым туманом стелются цветущие рододендроны, а еще ниже плещется в берег прозрачной волной река. Боже, боже, как далеко это начало любви. И как хорошо, что любовь бесконечна…
Вальс оборвался. Ладонь Анюты скользнула по руке Алексея Антоновича.
Алеша, ты знаешь, я устала… И голова с непривычки у меня закружилась.
Он отвел ее в комнату матери, бережно усадил на диванчик, сам сел рядом. Анюта, побледневшая, закрыла глаза, веки у нее вздрагивали и полные губы слегка шевелились.
Нюта! Тебе плохо?
Не открывая глаз, она нашла руку Алексея Антоновича, пожала.
Нет… Мне очень хорошо, Алеша.
Ольга Петровна встала, собрала в стопку пустые тарелки.
Алеша, я пойду на кухню, приготовлю чай. А вы пока посидите, поскучайте одни, У нас почему-то страшно медленно стал кипеть самовар. — И радость матери, безграничная радость матери была в ее голосе. Она ушла какой-то несвойственной ей торопливой и словно летящей походкой.
Анюта повернулась к Алексею Антоновичу, колени их
столкнулись.
Алеша, ты не забыл… Марью-непомнящую? — прерывисто спросила она. — Я ведь тоже теперь… имя свое потеряла.
Алексей Антонович схватил ее руки, стал целовать. Ах, как смешны, как пусты были его страхи, сомнения!
Никогда. Никогда! Нюта… Разве я забуду?
Сядь ближе… Только молчи, Алеша. Молчи… Не говори ничего… Не надо.
Стучал маятник старинных часов за стеной. С улицы сквозь закрытые ставни глухо пробивались звуки трещотки ночного сторожа. Слышно было, как на кухне бурлит и плещется кипящий самовар, как позванивает стаканами, бесцельно их переставляя с места на место, Ольга Петровна, как запечный сверчок поет свою песню. Иногда со стороны станции доносились резкие вскрики паровозных свистков. Все жило, все было в движении, все заявляло о себе громкими или тихими звуками. Только счастье оставалось безмолвным. Потому что большое счастье всегда безмолвно.
…Анюта погладила волосы Алексея Антоновича.
Милый… — тихонько проговорила она. И быстро отняла свои руки.
Нюта, не уходи… Хоть немного, совсем немного еще…
Прости, милый. — Анюта поцеловала его в губы и сразу же отстранилась. Закричала звонко и весело: — Ольга Петровна, где же ваш чай? Мы здесь просто умираем от жажды.
Поднялась и убежала на кухню. Не позволила Ольге Петровне, сама принесла распевающий на все лады самовар. Глазами показала Алексею Антоновичу на граммофон.
Алеша, поставь, пожалуйста, его на место. Теперь он уже лишний.
Ольга Петровна нарезала сладкий пирог, разлила чай.
Анюточка, тебе со сливками или с вареньем?
Та закусила губу, озорно повела глазами, потянулась одной рукой к варенью, а другой к фарфоровому сливочнику.
Хочется и того и другого. Можно? — И вдруг, будто обжегшись, отдернула обе руки. — У меня теперь правило: когда хочется, чтобы сразу исполнилось два несовместимых желания, — следует отказаться от обоих. Я буду пить просто с сахаром.
Нюта! — воскликнул Алексей Антонович, пододвигая к ней вазочку с вареньем. — Но ведь это клубничное! Твое любимое.
Ничего не поделаешь, приходится и от любимого отказываться. — И протянула руку к неубранной еще бутылке из-под кагора. — Не осталось ли здесь хотя бы три капельки? Каждому по капле. Мне хочется провозгласить еще один тост. Есть, есть! Даже больше, чем по капле.
Сияя, Алексей Антонович подставил рюмки. Анюта налила вино.
На донышках. Ну ничего, все же далеко не пустые, — сказала она и подняла рюмку, по-прежнему не гася на лице своей озорной улыбки, хотя какая-то мгновенная боль и отразилась у нее в глазах. — Итак, Ольга Петровича, Алеша, я прошу выпить… за мой отъезд.
Алексей Антонович побледнел.
Это неправда! Не может быть, Нюта… — Он искал ответа у нее в лице: вот эта милая, озорная улыбка сейчас расцветет еще больше, все обратится в шутку, и уходящее счастье вернется снова.
Но губы Анюты горько дрогнули, и она не сразу смогла выговорить:
Правда. Я уеду с поездом, который проходит здесь в половине второго ночи.
Почему? — тоскливо спросила Ольга Петровна. — Я думала, Анюточка, теперь ты останешься с нами уже навсегда.
Мне следовало проехать мимо, — сказала Анюта, опуская свои длинные черные ресницы, чтобы никто не заметил, как повлажнели ее глаза. — Но в такой день я не смогла сделать этого. И не могла вообще не повидаться с вами.
Нюта! Почему ты не хочешь остаться?
Хотя бы даже потому, Алеша, что я теперь не Анна, а Перепетуя. Та самая, которая носит такие вот платья. — Анюта провела рукой по частым складочкам кофты. — И которая торгует семечками и кедровыми орехами.
Но ведь Елизавета Коронотова живет же здесь! В своей семье. А она, как и ты, вышла из той же тюрьмы. Нюта, зачем же снова нам разлучаться? Это невозможно. Мы должны быть вместе. — Алексей Антонович вскочил и, словно боясь, что Анюта уйдет, не ответив на самое главное, положил ей руки на плечи.
Вместе? А как? — глядя снизу вверх на него, тихо спросила Анюта.
Повенчаться. Стать мужем и женой! И ты уже сейчас должна остаться у меня.
Анюта покачала головой.
Оставить наше священное дело, оставить своих товарищей, Алеша, я не могу. В этом теперь вся жизнь моя. Не станет этого для меня — не станет и Анюты. — Она, все более овладевая собой, усмехнулась. — Тогда останется только Перепетуя Дичко, торговка семечками. И не только по паспорту.
Нюта, но я ведь тоже…
Я знаю, Алеша, все. Милый, спасибо тебе, что эта рука для меня не чужая, — она погладила руку Алексея Антоновича, все еще лежащую у нее на плече. — И все же я не могу остаться с тобой, потому что комитет партии мне сейчас поручил такую работу, где я буду пока одна или все равно что одна. Такая уж моя специальность. — Она опять чуть-чуть улыбнулась.
А сколько будет это «пока»?
Анюта посмотрела ему в глаза просительно и прямо.
Если можешь не ждать меня — не жди, Алеша.
Я буду ждать! Буду ждать сколько угодно! Хоть всю жизнь…
Проводи меня до вокзала, Алеша.
Она стала прощаться с Ольгой Петровной. Та все это время сидела словно окаменев, неподвижно глядя на желтый огонек лампы. Да, победа над гнетом и произволом дешевой ценой не дается. Так было и будет. Одна любовь в этой борьбе — ее любовь — была уже отнята, теперь уходит и вторая любовь — любовь ее сына. Так что же, задержать, не отдать? Разве задержишь? Разве можно задерживать? Бороться за благородное дело и не жертвовать собой, не жертвовать своей жизнью и даже тем, что часто бывает дороже жизни, — не жертвовать всем этим нельзя. Пока борьба не закончена — нельзя! Здесь выбора быть не может.
Когда Анюта приблизилась к ней, Ольга Петровна приподняла седую голову, потерла всей ладонью свой высокий морщинистый лоб и притянула девушку к себе. Всегда спокойная, уравновешенная, на этот раз она не могла сдержаться. Да и нужны ли теперь эти оковы внешнего спокойствия, когда всем им ясно, что этот вечер — вечер большого прощания. Анюта припала лицом к плечу Ольги Петровны, и вдруг они обе заплакали.
Мама, ну скажи хоть ты Анюте, — выкрикнул Алексей Антонович, кусая губы, — скажи ей… скажи, что она должна остаться! Нет… Не это… Мама! Я не знаю, что… Как все жестоко устроено в мире!
Анюта повернула к нему мокрое от слез лицо.
Алеша, я плачу… Но ведь ты знаешь: бабьи слезы — вода. — Она выпрямилась, прерывисто перевела дыхание. — Прошу тебя, когда будешь думать обо мне, не вспоминай, что я плакала. Я не хочу такой остаться у тебя в памяти. Алеша! Вот… я уже не плачу. — Она подбежала к нему, взяла ладонями его голову. — Ты видишь… я не плачу… Алеша, пусть лучше я останусь такой.
И, ударившись плечом о дверной косяк, выбежала из комнаты.
Что же ты молчишь, мама? — в отчаянии сказал Алексей Антонович. — Останови ее.
Ольга Петровна печально посмотрела на сына.
Алеша, проводи Анюту до вокзала.
20
Колючий северный ветер бил им прямо в лица. Анюта вздрагивала и зябко прижималась к Мирвольскому. Они шли пустыми Точными улицами. Молчали. Алексей Антонович делал шаги как можно короче, и все же удивительно быстро приближались к ним огни вокзала и, отзываясь щемящей болью в сердце, все громче и громче перекликались паровозные свистки. Ветер доносил уже запах угольной гари. Алексей Антонович Спросил Анюту, есть ли у нее деньги. Она сказала: есть. И решительно отказалась взять хотя бы несколько рублей. Тогда Алексей Антонович попросил принять от него подарок. Напомнил, что в день рождения от подарка отказываться нельзя. Остановился, расстегнул пальто и вынул из жилетного кармана своп серебряные часы.
