Сергей Сартаков - Пробитое пулями знамя
Потом ноги понесли Порфирия по тропе, к опушке, где свой черед несла Дарья. Он подошел к ней, одним дыханием спросил:
Нету?
Она покачала головой:
Еще нету.
Порфирий пошел по тропе вперед. Дарья окликнула:
Братка, далеко не ходи. Лизавета пойдет только в обход, через елань. Там ей от семафора надежнее, а тут, на путях, всюду солдаты.
Он посмотрел налево, через елань. В черном небе вдали капелькой крови горит сигнальный огонь на закрытом семафоре. Между ним и вокзалом слабо видны избы железнодорожного поселка. Внизу — густой, плотный чад. Какой путь выбрала Лиза, где идет она? Порфирий пригнулся к земле. Если глядеть к семафору — чистая снежная равнина, нет никого. Решится ли она идти на переезд, в другой конец города?.. Порфирий двинулся опять по тропе. Еще… Еще немного… И чуть не закричал от радости. По отлогому косогору навстречу ему бежит…
Порфирий тоже кинулся бегом.
Дядя Порфирий…
У него сразу расслабли мускулы, плетьми повисли руки.
Малец… ты что? Экую пору… Борис захлебывался слезами:
Тетю… тетю Лизу… тетю Ли… солдаты застрелили.
За… стре… лили?
Ночь сразу стала еще чернее. Порфирий на ощупь поймал плечо мальчика.
Где?
Там… в снегу… за депом… где паровозы.
Веди… — он толкнул Бориса вперед себя по тропе.
Дядя Порфирий, там солдаты… Меня пропустили, а тебя тоже убьют.
Порфирий молча свернул с тропы налево, в целину, побрел, разваливая снег ногами. Он не сводил глаз с мрачного огня семафора. Это где-то там… Вот и еще стреляют. Порфирий прибавил шагу. Он ничего не чувствовал: ни холода, ни снега. Не видя больше ничего, как на маяк, он шел пустой еланью на огонь семафора. Борис бежал позади него, не поспевая за широким шагом Порфирия. Потом стал запинаться, падать, отставать.
Дядя Порфирий!
Тот не слышал его. Уходил дальше и дальше. Борис побежал и снова упал. Он очень много пробежал сегодня.
Дядя Пор-фи-рий!..
Наконец он услышал. Остановился. А Борис никак не мог дойти до Порфирия, снег то скользким плывуном растекался у него под ногами, то захватывал их крепкими
путами.
Скорей! — нетерпеливо кричал ему Порфирий.
И не дождался, сам пошел навстречу. Взял за руку, повел с собой рядом. Борис повис у него на руке, не мог уже сделать ни шагу.
— Устал, — и от бессилия своего мальчик снова заплакал.
Порфирий подставил ему спину.
Садись, — руками подхватил Бориса под коленки. И зашагал еще быстрее. Будет ли когда-нибудь конец
этому снежному полю?
Борис горячо дышит возле его щеки. Что-то рассказывает ему. Говорит, как это было. Не все ли равно — как. Ее нет. Теперь ее уже нет на свете. А он все шагает и никак не может дойти.
Солдаты…
Порфирий очнулся, спустил Бориса с плеч, пригибаясь, побежал с ним вперед. Солдаты редкой цепочкой, чуть видные в отблесках далеких фонарей, стояли вдоль линии, оберегали подступы к поезду Меллера-Закомельского. У семафора обрывалась их цепь, и дальше был густой зимний мрак. Порфирий и Борис скатились в канаву у насыпи, прошагали за семафор, в темноту, переползли через рельсы и повернули, снова пошли по канаве — уже с другой стороны насыпи — к чернеющему впереди забору мастерских. Здесь, слева от него, пустырь, паровозное кладбище, старые, ржавые скаты колес.
Ударил залп. Порфирий видел, как блеснули вдалеке красные кинжалы огней, озарив на мгновение папахи солдат. Потом еще один выстрел, вниз. И резкая команда. Пронзительный скрип шагов. И все опять затихло.
Дядя Порфирий… а если еще придут солдаты?
Веди… Показывай…
В густом морозном тумане они брели теперь обочь длинной вереницы холодных, завеянных снегом паровозов. Борис стучал зубами от холода и страха.
Дядя Порфирий, где-то здесь…
Он стиснул мальчику руку. Вот прямо перед ними в сугробе человек, лежит вниз лицом. И серебринки инея подернули уже на нем одежду. Это мужчина. Порфирий повернул его — и отступил. Нечаев…
Подальше снег тоже густо изброжен. Тоже кого-то здесь провели… Нет, не Лиза…
Дядя Порфирий, вон еще…
Они обогнули островок из старых, ржавых скатов колес. Возле него снег взвихрен и весь пропитан кровью. Долго боролся со смертью человек.
Гордей Ильич…
И снова они кружились среди холодного чугуна и железа и натыкались на тела расстрелянных. Нет, не она… И это не она…
Да ты видел ли, малец?
Тетя Лиза…
Борис подбежал к ней первым. Порфирий рядом с мальчиком опустился на колени… коснулся ладонью ее лица.
Лизавета… Лиза… Ты слышишь меня?
В ее открытых глазах, отражаясь, блестят живые звездочки. А на ресницах — сыпучий иней.
Одна рука у Лизы отброшена наотмашь и зарылась в снег, другая всунута за пазуху, как будто ей хотелось защитить, прикрыть свое сердце. Как раз над ним полушубок прострелен несколькими пулями. Порфирий высвободил Лизину руку и вместе с нею вытянулся промоченный кровью и уже скоробившийся от мороза лоскут красного знамени.
Порфирий спрятал его у себя на груди, встал, поднял Лизу на руки. Вот так он ее второй раз поднимает. Когда-то давно-давно… После свадьбы… Хотела тогда что-то сказать ему и упала без памяти. Чего тогда Лиза ему не сказала? А Порфирий поднял ее и понес. Вот и теперь несет. И все, что теперь уже он скажет ей, Лиза не услышит…
С ним рядом мальчик идет, всхлипывает и дрожит от страха. Зачем он идет? Чужой… Чужой ли? Ведь сын ее?
Малец, ты ступай… к себе домой. Со мной тебе сегодня больше нельзя. — Порфирий шел, тяжело волоча ноги, канавой рассыпая снег. — Ты ступай. А к тебе я после сам приду. Приду обязательно… — Он оглянулся. Позади снежное поле с телами расстрелянных, за ним пустырь, черные, без лучика света, дома. — Боишься? Ты не бойся…
Жалко мне… тетю Лизу…
Матерью называй…
Порфирий пошел быстро, как мог, сжимая зубы, чтобы не закричать. Он шел и видел впереди опять только одно: в черном небе красный огонек семафора. А за ним вокруг себя — морозный серый чад, словно чугунной плитой притиснувший землю.
Его тянуло в этот мрак. Уйти еще за семафор, далеко-далеко, где даже звезды не будут светить, и там остаться…
Но, приглушенный расстоянием, за спиной у него ударил короткий залп. А минуту спустя — еще один выстрел. Порфирий вздрогнул, поднял голову. Красный огонек семафора горел у него уже позади. Кругом черно. Но влево, возвышаясь над затянутыми морозным туманом полями, могучей цепью вытянулись отроги Саян со светлыми даже в ночи вершинами.
Товарищи на заимке ждут. Только он один знает дорогу в Саяны. Неизвестно, кого еще сейчас расстреляли. И могут расстрелять еще, если он опоздает. Рабочее знамя лежит у него на груди. И Лиза смотрит ему в глаза своими открытыми глазами, в которых блестят живые звездочки.
Идти ему надо к товарищам.
1950–1954
