Сергей Сартаков - Пробитое пулями знамя
Они вели свою беседу тихо, обмениваясь короткими фразами.
И вот задан последний вопрос. Произнесен ответ на него. Наступило молчание.
Иван Герасимович задумчиво потрогал свои пушистые усы.
Да, ваша невеста была, безусловно, права, — наконец проговорил он. — Вы ищете смысл своей ошибки, Алексей Антонович. По-моему, он в том, что вы зашли ко мне…
Иван Герасимович!
Минуточку, Алексей Антонович. Вас привел ко мне смятенный дух. А ваша невеста, Анна Макаровна, как я ее понимаю, решает все без колебаний. Смысл вашей ошибки, Алексей Антонович, в том, что вас всегда преследует смятение духа, простите меня, старика.
Но что же я могу с собой поделать?
Извините, преимущество человека в том, что он может исправлять свой характер. Для этого ему даны воля и рассудок.
Выходит, счастье с Анютой для меня невозможно?
Припомните Пушкина: «В одну телегу впрячь не-можно коня и трепетную лань».
Так разве тогда не бесцельной становится вся моя жизнь?
— Вы не надеетесь стать ланью? Алексей Антонович потер лоб рукою.
Иван Герасимович, вот уже несколько лет меня ие покидает ощущение быстрого бега…
Бегите еще быстрее.
Но я уже задыхаюсь! У меня подкашиваются ноги.
Бегите быстрее. Вы бежите вперед, а не назад.
— Я упаду.
Вам навстречу дует прекрасный, свежий ветер.
Но сколько же я должен бежать?
Если вы остановитесь, Анна Макаровна окажется от вас еще дальше. Неужели вы способны будете ей сказать: «Остановись, я не могу, я падаю»?
Алексей Антонович встал, вздрагивающими пальцами застегнул пуговицу у пальто.
Именно это я уже сказал Анюте сегодня…
Она живет святыми идеями свободы, она живет любовью к вам, да, да, я верю в это! А вы ее хватаете за руки: «Остановись, я не могу, я падаю». Алексей Антонович, голубчик, надо суметь.
Прощайте, Иван Герасимович!..
У окна скрипнул ставень, громыхнуло железо болта.
Какой сильный ветер…
Жестокий ветер… Сегодня вернулась зима.
Нет, Алексей Антонович, нет, этого не бывает. Зима не возвращается. Просто холодами началась весна. Хотите, я вам дам свой теплый шарф?
Старик бросился к вешалке, задрапированной цветастой — занавеской, двинул рукой по проволоке медные колечки.
Не надо, не надо…
Я найду, найду сейчас, — повторил Иван Герасимович, обыскивая рукава пальто, куда он имел обыкновение засовывать шарф.
Друг! Дорогой друг! — вырвалось у Алексея Антоновича. И снова, как в самом начале разговора, лицо его посветлело. — Не ищите. Не надо. Прошу вас. Мне не хочется кутаться…
Да? Совершенно верно, Алексей Антонович. Ступайте так. Ступайте. Свежий, морозный ветер в лицо — это прекрасно.
23
Ольга Петровна ждала возвращения сына с тем тоскливым, щемящим сердце чувством тревоги, которое она узнала впервые, когда арестовали и увели из дому ее мужа. Это чувство иногда затихало, становилось тупым, иногда вспыхивало с новой силой и жгло, мучительной, острой болью. Это оно раньше времени посеребрило ей волосы и положило глубокие морщины возле губ. Но Ольга Петровна за долгие годы привыкла бороться со своей тоской. Она всегда держалась прямо и высоко несла седую голову. И только когда становилось совсем невмоготу, Ольга Петровна садилась к столу, закрывала лицо ладонями и плакала без слез и беззвучно.
Сперва оберегая, а потом сознательно направляя Алексея Антоновича на путь благородной революционной борьбы, она никак не могла погасить, истребить в себе это чувство тоскливой тревоги за судьбу сына. Ольга Петровна понимала, что силы в борьбе еще очень неравные и путь к победе — непременной, безусловной — пройдет обязательно через большое человеческое горе. Коснется оно ее снова или станет уделом других жен, матерей? Себя она приготовила к любым испытаниям.
Ольга Петровна сидела за неприбранным праздничным столом, чутко прислушиваясь к шорохам улицы, слабо пробивавшимся сквозь закрытые ставни. Глухо тикал в соседней комнате маятник часов, и казалось, острием своим он царапает ей сердце. Она бы встала и остановила часы, если бы не суеверный страх, что часы останавливают, когда в доме покойник. Ольга Петровна внушала себе, что тревога ее совершенно напрасна: Алексей проводит Анюту и вернется. И тут же ловила себя на мысли, что боится она вовсе не этой ночи. Что бояться ее? В городе тихо, спокойно. Боится она утра и всех дней, которые после этой ночи начнутся. Час назад в жизни их троих — сына, Анюты и ее — начался новый большой перелом, больший, чем были до этого все другие. Это продолжается и теперь — где-то на вьюжных улицах города пли, быть может, на оледеневшей вокзальной платформе. Разговор с Анютой, прощание с ней — это для него окончательный выбор пути. Неужели у Алеши не хватит мужества? Боже мой! Почему она сидит здесь,_не пошла вместе с ними? Впрочем, нет… Нельзя и теперь все время вмешиваться. Сын должен сам собрать свою волю.
Она услышала привычный легкий стук и поспешила к двери, чувствуя, как сразу холодом налились у нее кончики пальцев. Но встретила сына Ольга Петровна, как всегда, спокойная и даже чуть улыбающаяся.
— Ты уже вернулся, Алешенька? Как незаметно пролетело время! Я даже не успела прибрать со стола. Но
это, пожалуй, и кстати. Ты, наверно, продрог и выпьешь стакан горячего чая? Сейчас я подогрею.
— Спасибо, мама, я лучше лягу в постель. Там я быстрее согреюсь.
Как ни нажег холодный ветер лицо Алексею Антоновичу, было оно без румянца, какое-то измученное.
Хорошо. Ложись, Алешенька. И верно, время позднее. — Выдерживая свободный непринужденный тон разговора, она спросила: — Ну, как ты проводил Анюту?
Она знала, что причиняет боль сыну, видела по его лицу, что прощание с Анютой было тяжелым, но не спросить не могла. Нельзя без конца щадить.
Анюта легко одета и, кажется, прозябла еще больше, чем я. — Алексей Антонович помолчал, растирая ладонями щеки, и добавил: — Она не позволила проводить ее до самого вокзала, и я не знаю, как удалось ей — сесть в поезд. — Заметив смятение, промелькнувшее в глазах матери, Алексей Антонович поспешил объяснить: — Она сочла, что так безопаснее.
Это был не тот ответ, который боялась услышать от сына Ольга Петровна. Но зато он явно был написан у него самого на лице. Значит, непоправимое все же случилось. Алексей владеет собой. Надо ли сейчас еще испытывать его волю?
Будем надеяться, что Анюта доедет благополучно, — сказала Ольга Петровна, собрав все силы, чтобы не выдать своей тревоги, и слегка подтолкнула сына в плечо. — Иди и отдыхай, Алеша.
В разных направлениях они пересекли темный зал и остановились каждый у двери своей комнаты. Ольга Петровна рукой приподняла портьеру, и свет широкой, яркой полосой упал на противоположную стену зала, возле которой стоял комод, уставленный разними безделушками и табунком пз семи алебастровых слоников, приносящих семейное счастье.
Который- час, мама? — спросил Алексей Антонович, держась за ручку двери и не решаясь ее толкнуть. Там ожидала его ночь одиночества.
Ольга Петровна взглянула на циферблат стенных часов.
Пять минут четвертого, — ответила она немного удивленно. Сын никогда не спрашивал ее о времени.
Я отдал свои часы Анюте, — сказал Алексей Антонович, уловив недоумение в голосе матери.
Ей сразу сделалось как-то легче. Может быть, она сама себе зря внушила ненужные страхи?
Очень хорошо сделал, Алеша. Мы ведь совсем забыли о подарке для нее. — И, несколько успокоенная словами сына, смелее спросила: — Что же тебе сказала Анюта на прощанье?
Рука у него непроизвольно толкнула дверь. Он отступил за порог, в полутень…
Анюта сказала… что мне надо больше владеть собой… Спокойной ночи, мама.
Алеша…
Не тревожься, мама. Я буду спать сегодня очень хорошо. Пожелай мне приятного сна.
Спи спокойно…
Алексей Антонович притворил дверь за собой, зажег лампу, откинул одеяло на постели, поправил скрипнувшие под рукой пуховые подушки и отошел к столу. Тяжело опустился в кресло, уставившись па желтый огонек лампы и потирая подбородок.
«Ты раскис… Ты готов погубить сейчас все, чтобы удержать свое счастье… Но тогда не будет оно счастьем, не будет… Я должна это сказать… Должна…»
И все же, как это жестоко…
24
Анюта приехала в Красноярск ранним морозным утром. Лебедев описал ее приметы. Дичко, как подобает покорному мужу, встретил Анюту на вокзале. Подошли они к дому Даниловых, переругиваясь на всю улицу, и после, днем, Степан несколько раз выбегал на крыльцо, а Перепетуя выкрикивала вслед ему гневные тирады. Соседи только покачивали головами:
И вправду не баба, а чертушка.
Никто не пришел поздравить их с новосельем, никто не заходил к ним и потом. Перепетуя сразу же завела злющего цепного пса и поселила его в сенях флигеля. Едва посторонний открывал калитку, пес уже поднимал неистовый лай и, выбежав из сеней, устрашающе грыз железную цепь. Теперь даже к Даниловым люди стали заходить реже.
