Ахмедхан Абу-Бакар - В ту ночь, готовясь умирать...
— А вот это совершенно другое дело, — согласился сирагинец, уступая дорогу.
— Эй, Сулейман! Кончай ворота сторожить, автобус ждать не будет!
— Не трогай его — видишь, человек вчерашний день потерял!
— Вчера ты сам ходил как потерянный!
— Сулейман! Тебе место занять?
— Спасибо! Я — на следующем, не ждите меня! — машет рукой безусый парень. Статный, крепкий в плечах, в крутых завитках его черной шевелюры поблескивают капли душевой воды. Темный пиджак, кажется, немного тесноват в плечах. Сеткой вязанная водолазка желтого цвета подчеркивает смуглость юного лица, озаренного изнутри светом радости.
А ведь еще недавно бригадир арматурщиков спрашивал Сулеймана: «Что с тобой, парень? Сутулишься, как наш дедушка-вахтер. Или несчастье какое дома стряслось?» А Сулейман ничего не говорил, только обреченно пожимал плечами. Зато сегодня все встречные дивились: «Слушай, Сулейман, тебя что, подменили? Премию дали? В институт приняли?..» Парень ответно улыбался, словно подтверждал догадки каждого. Был один человек на свете, которому Сулейман очень хотел бы рассказать обо всем, что случилось. Такое удивительное произошло, даже самому поверить трудно. Но только сегодня может состояться эта встреча, и потому Сулейман стоит, как врытый, у кружевной решетки главных ворот комбината.
2Сбросив скорость, таксист подруливает к тротуару перед воротами, и в тот же миг Сулейман не подбегает, а в каком-то танце подлетает к такси и распахивает дверцу перед девушкой в голубом платье, украшенном брошью из двух вишенок в зелени листьев.
Худощавая, высокая, она миловидна даже когда озабочена; печальны и тревожны глаза, руки беспокойно перебирают ремешок сумочки-корзинки: в такие дети горцев собирают дикую малину по расщелинам каменистых гор.
— Давно ждешь? — спрашивает девушка, не поднимая глаз.
— Всю жизнь, Марьям! — улыбается Сулейман.
— Ты что такой веселый?
— Не нравится? Хочешь, чтоб заплакал?
Он морщит нос, поджимает губы.
— Сразу голосить или, для начала, обронить скупую мужскую слезу?
— Не вижу повода для шуток. А ты принарядился сегодня? Для кого все это?
— Для тебя. Три дня ищу — хожу франтом.
— Я же тебе говорила — еду в командировку.
— Ну и как? Удачно съездила?
— На работе все хорошо. А вот дома — от чего уехала, к тому и приехала…
— Не горюй, Марьям! Сегодня у меня самый счастливый день, могу сделать все, что ты пожелаешь. Приказывайте, сеньора! — парень расшаркивается перед ней так, что позавидовал бы сам паранг-мушкетер.
— А что, собственно, изменилось? Смеешься ты надо мной, вот это я вижу! — хмурится девушка.
— И ты будешь счастлива, когда узнаешь все. А пока мы с тобой не пойдем в кафе и не выпьем по бокалу шампанского — ничего не скажу. Идем?
— И не подумаю! Шага не сделаю — не то настроение… можешь идти один, твоего веселья на двоих — с избытком! Прощай! — Марьям пошла к остановке автобуса.
— Не обижайся, Марьям! — Сулейман, все так же пританцовывая, оказался на пути девушки. — Пойдем, и я тебе все-все расскажу!
— Ты же знаешь, я в кафе не хожу. Подумай, что люди скажут!
— Молва людская — волна морская: набежит и отхлынет, даже пены не останется.
— Раньше другим был… Что с тобой произошло?
— Ничего страшного. Просто я скоро женюсь!
— Ах. Такие новости? Что ж, поздравляю! На ком же, если не секрет? — нахмурилась Марьям.
— Как, здесь, прямо на улице, при всех раскрывать такую тайну? — ахнул Сулейман.
— Как? Неужели отца вызывали в райисполком?
Теперь Сулейман удивлен:
— Разве твой отец депутат?
— Нет, просто я подумала… пригласили поговорить, повлиять… — Марьям смутилась и замолчала, не решаясь признаться, что жаловалась на родного отца. — Как ты сумел убедить родителей?
— Очень просто: дал слово сделать все, как твой отец пожелал.
— Но у тебя же нет таких денег, Сулейман!
— Смотри, смотри, какая туча выползает! Видишь, дорогая, своими вопросами ты погоду портишь!.. — снова уходит в сторону Сулейман.
— Нет, сегодня с тобой невозможно говорить! — топнула туфелькой девушка. — Отвечай, ты в «Спортлото» выиграл? На дороге нашел?
— Дядя объявился у меня. Добрейший старик! Все обещал сделать!
— Ты же уверял, что у тебя нет никого, кроме слепой бабушки! С места не сдвинусь, пока не объяснишь, что все это значит! — Марьям упрямо остановилась на дороге так, что идущие на работу и отработавшие смену люди вынуждены обходить ее.
— Идем, Марьям! Люди смотрят, неудобно…
Теперь и Марьям заметила взгляды прохожих. Вот остановилась полная женщина; в обеих руках тяжелые сумки, а шею вытянула так, что сразу видно: нагрузи ее еще мешком с цементом — она и не заметит. Про таких не зря говорят: дело не ее, а разобраться надо!
— Хорошо. Пешком пойдем, — согласилась Марьям и легко перепрыгнула через кювет.
3Они долго шли по тропинке, что вилась в густой траве, укрытой от палящего солнца зелеными зонтиками молодых акаций. Несколько раз девушка оглядывала невозмутимое лицо Сулеймана, поторапливала взглядом: «Ну что же ты замолк? Я жду».
— Тебе сегодня отец ни о чем не сказал? — спросил Сулейман.
— Ды мы и не виделись. Вчера я приехала — он спал. А утром я проснулась — он уже ушел на работу…
— Тогда слушай. И ничему не удивляйся. И не переспрашивай: если собьюсь — придется все начинать сначала.
Сулейман глубоко вздохнул, словно пловец на высоком трамплине; потер ладони рук, будто собирался выйти на борцовский ковер.
— Позавчера несчастнее меня не было на земле человека! Три дня мы не виделись, и я уже решил: ты не хочешь со мной встречаться. Поплелся после смены в общежитие, решил ребятам ужин приготовить. Включил плитку — и вдруг свет погас. По всему дому! Взял у коменданта старую медную лампу, вытер стекло, зажег фитиль и тут увидел: в дверях комнаты стоит какой-то старик…
— В белой чалме?
— Нет. В старой суконной черкеске с газырями и в папахе.
— И он тебе сказал: «Слушаю и повинуюсь!»
— Клянусь тобой! А дороже тебя нет у меня никого на свете!
— Это правда?
— О старике, который оказался дядей?
— Нет, обо мне.
— Правда, Марьям, сущая правда! — Сулейман поднес руку к груди, готовый вытянуть из нее сердце вместе с жилами.
— Хорошо, Сулейман, рассказывай, что произошло дальше.
— Этот человек назвал меня по имени и спросил: «Ты что же, сынок, не узнаешь меня?» Нет, никак не вспомню, кто этот седоусый. А он вздохнул, потрепал меня по волосам и сказал: «Какие печальные времена настали! Племянник родного дядю не узнает!» Мне показалось, даже слезу смахнул, — а может, от лампы копоть в глаз попала. Жаль стало старика, такой приветливый, смотрит с участием. Подумал я: ничего не потеряю, если признаю своим родственнлком. Хуже, чем было, — не будет, пусть хоть старик утешится. Попросил извинения за то, что сразу не признал, тем более лампа принялась коптить снова, как будто и вправду джинн оттуда должен вылезти. Но тут снова загорелся свет. Я пригласил старика раздеться и поужинать с нами. А он мне сказал: «Одевайся! Пойдем!» Спрашиваю, куда?
— Он что, повел тебя к нам? — снова не вытерпела Марьям.
— У твоего отца мы позже побывали. А сначала дядюшка пригласил посидеть в кафе «Лезгинка». Пока ждали заказ, он обо всем меня расспросил. Веришь, Марьям, удивительный старик. Так сумел к себе расположить, что я не скрыл ни горя, ни нашей любви. Мне показалось, что дядя обо всем если не знает, то догадывается. И так горячо сочувствовал, что я подумал: если даже все кончится, как было, все равно душе облегчение. И вдруг старик положил шампур на тарелку и объявил: «Быть того не может, чтобы моему племяннику отказали! Да я за тебя засватаю самую достойную дочь самого уважаемого человека!» Я ему откровенно возразил: нет для меня достойнее Марьям. И отец ее для меня — самый уважаемый!..
— А он что?
— Сразу согласился с моим мнением. Успокоил: все будет, как пожелаю. Зачем, говорит, племяннику такой дядя, если он не в силах устроить его судьбу? Так и сказал. Только просил в детали не вдаваться, лучше он с твоим отцом поначалу поговорит отдельно.
— А ты что?
— Согласился. По дороге к твоему дому сомневался: верить, не верить? А уж когда дядя меня представил почтенному Вагабу, а тот заявил: нечего, мол, откладывать на завтра то, что можно испечь сегодня, — мне так стало светло, радостно. Неужели тебе отец ни слова не сказал?
— Я избегаю его, — потупилась Марьям. Теперь она очень жалела о своем письме. Не надо было жаловаться на родного отца, тем более что все так славно обернулось.
— Зря ты так…
— Что зря? — вспыхнула Марьям.
— Твой отец встретил меня доброй улыбкой. Подмигнул дяде, а потом сказал: «Почему ж ты, мошенник, — это он ко мне так обратился, — сразу не признался, что ты племянник самого Кичи-Калайчи?! Вы к нам по-хорошему, и мы к вам — с дорогой душой! Будем готовиться к свадьбе!» Вот теперь можешь перебивать и спрашивать, но, по-моему, и так все ясно, хотя и удивительно как в сказке.
