Ахмедхан Абу-Бакар - В ту ночь, готовясь умирать...
Уважающая вас Сурхаева Марьям».
На первой странице каждого заявления, чаще всего в левом углу, были предписания: «Рассмотреть по существу», «Срочно разобраться», «Направить в комиссию по делам молодежи», «Передать в комитет комсомола. Об исполнении сообщить» и просто: «В архив. Нет адреса».
3Председатель закончил читать заявления и сообщил «о принятых мерах»:
— На предприятиях, стройках, в двух винсовхозах, педучилище и конно-спортивной школе прочитаны сто двадцать две лекции. Но, товарищи депутаты, лекции читают тем, которые сами страдают от позорного обычая…
В общем так же, как лекции по атеизму, куда приходят лишь воинствующие безбожники.
В результате массовой кампании борьбы с калымом, сыграно комсомольско-молодежных свадеб — семьдесят четыре…
Отдано под суд за уплату выкупа скотом и промтоварами — четыре жениха, вернее мужа, поскольку дела о преступлениях, связанных с пережитками родового строя, слушались уже после свадеб…
Привлечены к уголовной ответственности и уплате штрафа, в размере калыма, двадцать один родственник невесты, вместе со свойственниками и родичами!.. Несколько дел возвращено народными судами из-за отсутствия состава преступления… — на память, без бумажки бубнит председатель.
— Если и дальше так дело пойдет, слово «калым» можно будет услышать только в театре, в пьесе о проклятом — тьфу, вспомнить противно! — феодальном прошлом? — наивно спрашивает Кичи-Калайчи.
— Не вижу повода для ухмылки! — сухо замечает председатель заседания. — Вы же сами слышали, сколько заявлений. А за каждой бумагой судьба человека.
— Даже две судьбы, — уточняет адвокат Дибир Махмудович и устало спрашивает: —А не пригласить ли этих калымщиков сюда? Мы бы побеседовали с ними, может, они Уголовного кодекса не читали?..
— Вызывали, беседовали. Здесь-то каждый все понимает, со всем соглашается, а за дверь вышел — и все остается по-прежнему… Вот ты, друг, скажи, на свадьбы ходишь? — обращается председатель к сидящему у окна.
— Хожу, когда приглашают.
— И деньги с собой берешь?
— Беру… на всякий случай, рублей пятьдесят. Такси, то да се…
Все расхохотались. Председатель брякнул горлышком одной бутылки по донышку другой. И продолжал расспрос:
— Признайся, меньше полсотни не даришь невесте за свадебный танец?
— А как меньше дарить, когда в сто глаз смотрят, — сколько положил… У них же список!.. Глашатай лично контролирует…
— Это что еще за должность? — иронизирует Кичи-Калайчи.
— Могу дать справку, — деловито встает мужчина в цветастой рубашке навыпуск. — Вот, значит, позвал меня друг на свадьбу. Еще до того, как пригласительный билет прислать — теперь, может, видели, билеты заказывают в нашей типографии, в три краски, с четверостишьями любимых поэтов, — включают меня в список гостей. Всего две графы: имя, фамилия, а рядом — сумма прописью. Если на семейном совете на тебя надеются — пишут тридцать рублей. Если принесешь больше — глашатай оповестит всех: «Да будет здоров тысячу лет наш Муртаз! Налейте щедрому гостю самый большой рог самого лучшего вина!» Но не дай бог окажется при тебе только десятка — глашатай сначала скривится, словно стакан уксуса хватил, а потом, значит, так заорет, что не только в доме — на улице слышно будет: «Этот Муртаз всем известен? Мы, конечно, перед ним люди маленькие, иначе он не позволил бы оскорблять нас!.. Недооценивать! Э! Ладно, мы не станем беднее от того, что он разбогатеет на своей экономии! Дайте Муртазу метлу — пусть подметает площадку для танцоров!..»
— Ловко придумано. Каждый гость на контроле? Не то что мы — шашлык не ели, а от дыма ослепли!
4Снова возмущенно звякают пустые бутылки:
— Уважаемый Кичи-Калайчи! Вы же мешаете прояснить саму идею!
— Вот-вот! Я о том же хочу сказать… Впрочем, проясняйте, не смею мешать. Разрешите покинуть почтенное собрание. Попробую внедрить свою задумку в жизнь.
— Что? Я так и запишу: у Кичи-Калайчи возникла конкретная идея, а он ушел до конца заседания, — пригрозил секретарь и начал что-то быстро записывать в своей «амбарной книге», приспособленной под протоколы.
— Пиши, пиши, а я ухожу. Да и вам пора закругляться.
— Это вам пора забыть партизанские замашки! — сердится председатель, указывая горлышком бутылки на дверь. — Идите уж!.. Депутатов прошу задержаться, у нас еще есть оргвопросы!..
Под завистливые взгляды тех, кто с удовольствием покинул бы душный кабинет, Кичи-Калайчи и еще несколько человек покидают заседание.
«А небо какое хрустальное! А солнце какое мягкое!..Вот где природа, а они там в прокуренных стенах пыльными бумагами дышат… И дело не делают, и от дела не бегают. Охранители!» — думает старик, направляясь не домой — там такие же стены, — а к парку, за которым поблескивают волны вечернего умиротворенного моря.
Идущие навстречу пожимают плечами: что это сегодня с Кичи-Калайчи? То нахмурится, то просияет, то идет, то останавливается. А на вопросы знакомых: «Как дела?» — отвечает загадочно:
— Говорят, ничего, помаленьку. А раз народ говорит — значит, и правда неплохо дела идут, в гору.
Вдруг старик оглянулся и притих. Показалось ему, что в толпе мелькнул белый сугроб бороды Тавтуха. Нет уж, лучше от него подальше. Этот бородоносец недорого возьмет, чтоб разнести по городку очередную сплетню: будет клясться могилами еще не умерших детей, что лично видел, как спятившего Кичи санитары «скорой помощи» подхватили и увезли в психиатрическое отделение больницы. О аллах! Упаси нас от подобных друзей, а от врагов открытых мы уж как-нибудь сами отобьемся!
Глава третья
О том, как действия старика в черкеске с газырями начали положительно сказываться на судьбе влюбленных
На вольном небесном просторе взбирается в зенит раскаленное за лето солнце. Чуть быстрее светила, но столь же величаво плывут вверх по склонам гор тени разомлевших облаков. Еще пониже — снуют по воздушной канатной дороге вагонетки с гравием и скрываются за огромными дробилками-мельницами строительного комбината. Если будет случай, в поездке по Стране гор непременно загляните и на комбинат — отсюда из огромных складских дворов круглые сутки выезжают на платформах стены и перекрытия для многоэтажных домов, расписные фасады и узорчатые лоджии, блоки для заводских корпусов и ограды для детского садика, — словом, все необходимое, чтоб скорее поднялся из руин после землетрясения, еще краше стал наш край у самого синего Каспия.
Если верно, что театр начинается с вешалки, то согласитесь, что каждый завод или фабрика также начинаются с ворот. Было время, когда за пышной, с излишествами, аркой доживали свой век древние замшелые коробки цехов, наскоро переоборудованных из частных мастерских. Бывало и по-иному: на пустыре вставали новые красавцы цехи под стеклянной крышей. Современная автоматика с дистанционным управлением. А вся эта техническая революция пряталась за старинным обшарпанным забором-скоростройкой с выходом, прикрытым фанерными дверцами… Словом, по-всякому бывало, пока не пришли к сегодняшнему пониманию жизни: красота — не излишний довесок, а необходимая часть нашего бытия.
Веселый и приветливый художник с добрыми глазами заглянул во все цехи, побывал на каждом рабочем месте. Он принес людям улыбку, щедрые, радующие глаз краски, изыск чеканки, мозаику родных пейзажей, любимые узоры и цветы.
Сейчас, наверное, только старожилы комбината могут рассказать, через какие долгие, за полночь споры прошли члены парткома, убеждая дирекцию в выгоде непредусмотренных планами расходов на благоустройство и озеленение подходов к цехам.
Изумрудный коридор центральной аллеи упирается в резные ворота, откуда тремя потоками выходит утренняя смена. Ручей — налево, ручей — направо, а по середине широкая пестрая река стремится к стоянке автобуса.
Веселые девушки щедры на улыбку, загорелые парни — скоры на шутку. Не слышали о гордом сирагинце, который вошел в автобус и встал, подбоченившись, у входа? Автобус подъезжает к очередной остановке, и гражданин, который собирался выйти, обращается к сирагинцу:
— Вы выходите?
— Это мое дело! — откликнулся тот.
— А я выхожу, — объявил пассажир.
— Это ваше дело! — пожал плечами сирагинец.
— Но автобус сейчас пойдет дальше?! — забеспокоился пассажир.
— Это его дело!
— Но позвольте же мне сойти!
— А вот это совершенно другое дело, — согласился сирагинец, уступая дорогу.
— Эй, Сулейман! Кончай ворота сторожить, автобус ждать не будет!
— Не трогай его — видишь, человек вчерашний день потерял!
— Вчера ты сам ходил как потерянный!
