Борис Мегрели - Без всяких полномочий
— Белый танец. Дамы приглашают кавалеров.
Я встал, застегнул пиджак и поклонился.
— Благодарю за оказанную честь.
Я взял ее за талию. Нина обвила мою шею руками, и так мы танцевали что-то медленное, похожее на блюз.
— Ты любишь танцевать? — спросил я.
— Очень. — Она подумала и сказала: — Помнишь, тогда у Гурама ты не решался пригласить меня, а я хотела, чтобы ты пригласил.
— Помнится, мы танцевали танго и ты была как натянутая струна. Почему?
— Я немного боялась тебя.
— И сейчас боишься?
— Нет.
— Когда же ты перестала бояться?
— С той минуты, когда мы искали в машине вино на Джвари и ты подошел, чтобы помочь. Я обернулась и увидела, что ты совсем рядом. Я думала, ты бросишься на меня с поцелуями и прочими глупостями. Перепугалась страшно. Я не хотела, чтобы ты оказался таким. И вдруг ты сказал…
— Я полон самых нежных чувств к тебе.
Она положила голову на мое плечо. Я испытывал то же, что тогда на Джвари, и изумленно думал, что у нас уже есть прошлое. У нас было и настоящее. О будущем я не задумывался.
Танец кончился, и я поцеловал Нине руку.
Пластинка продолжала крутиться. Зазвучал вальс-бостон. Я церемонно поклонился.
— Разрешите?
— Но это же вальс!
— Вальс-бостон, простите.
Нина всплеснула руками.
— Господи, он разбирается в танцах! И ты умеешь танцевать вальс-бостон?
— Умел. Даже получил однажды приз — воздушный шар. Но это было давно. Очень давно.
— А все-таки?
— В прошлом веке. И это было не со мной, а с мальчиком Сережей, которого звали Баку.
— Почему «Баку»?
— Потому что школьники любят сокращать фамилии товарищей. Серго Бакурадзе существовал разве что в классном журнале.
— Не представляю тебя маленьким. Ты был сорванцом?
— Еще каким! Сорванцом, известным во всем районе Сололаки! Между прочим, певец исстрадался. Он сейчас задохнется.
— Понимаешь, что он поет? — спросила она.
— Чуточку, — ответил я. — Ты знаешь английский?
— Чуточку.
Я прислушался к словам песни.
— Побудь рядом со мной. Скажи, что никогда не покинешь меня. Как я люблю тебя. Как ты мне нужна. Пожалуйста, поверь мне, я не могу жить без тебя. Правильно?
Нина кивнула и тихо запела в унисон с певцом.
Потом мы танцевали танго, и я сбивался, потому что в ушах все еще звучал вальс-бостон.
…Как я люблю тебя!
Как ты мне нужна!
Пожалуйста, поверь мне,
Я не могу жить без тебя.
Нина смеялась.
— Танцуя с тобой, не скажешь, что ты был призером.
Я прижал ее к себе. Огромная волна желания затопила меня. В ее глазах я увидел испуг, как тогда на Джвари. Я улыбнулся ей и расслабил руки. Я не мог ничего объяснить себе, но интуитивно чувствовал, что сегодня она ждет от меня другого, и я коснулся ее лба губами и сказал:
— Идем за стол.
Она налила в бокалы вино и чокнулась со мной.
— За тебя, — сказала она. — Будь здоров.
— И ты будь здорова.
Я вытащил сигареты.
— Поешь сначала, — сказала она.
— Я уже сыт.
— Не выдумывай, пожалуйста. Поешь чего-нибудь, а потом и поджарю мясо.
— Еще будет мясо?
— Да. Вырезка.
Я укоризненно взглянул на нее. Вырезку она могла купить только на рынке по немыслимой цене, причем рано утром. Значит, она спала после того, как я ушел, не больше часа.
— Из-за меня ты потратила половину своей зарплаты и к тому же в нарушение режима не выспалась.
— Я поспала днем. И, пожалуйста, не будем говорить об этом больше. Все, что я делаю, я делаю для себя.
— Хорошо. Но вырезку я есть не буду. Кусок в горло не полезет.
— Деньги на то, чтобы их тратить в свое удовольствие. — Она подумала и спросила: — Ты жадный?
— Я бедный.
— Я понимаю тебя. Я все понимаю. Но ведь хочется иногда почувствовать себя богатым, позволить себе что-то лишнее.
— Вот именно. Ты правильно подобрала слово. Именно лишнее. Когда бедные люди позволяют себе что-то лишнее, это всегда в ущерб им.
— Ну, если мы не съедим вырезку, она пропадет и ущерб возрастет. Ты можешь допустить такое?
Я рассмеялся.
— Ты не смейся, ты ответь.
— Сдаюсь.
Она встала, чтобы идти на кухню.
— В таком платье ты собираешься жарить мясо?
— Я надену передник.
— Ну нет.
Я поднялся, скинул пиджак и засучил рукава.
Она удивленно смотрела на меня.
— Ты умеешь готовить?
Мы вошли в кухню, и Нина достала из холодильника мясо. Оно выпустило немного крови, но еще сохраняло свежесть. Я поставил на огонь сковороду и, пока она раскалялась, разложил на доске вырезку, снял с нее пленку, разрезал и ребром ладони побил куски. Потом каждый кусок помыл под краном и отжал между ладонями.
Нина зачарованно следила за моими действиями.
Я капнул на сковороду масло и растер скомканной бумажной салфеткой.
— Соль и перец в шкафу, — сказала Нина.
— Не надо. Иначе мясо выпустит сок. Каждый посолит и поперчит по своему вкусу.
Я бросил на сковороду один за другим куски вырезки и через минуту перевернул их. Запах жареного мяса наполнил кухню.
— Тебе прожаренный или с кровью? — спросил я.
— Как себе, — ответила Нина.
— Тогда неси тарелки. Готово.
— Восхитительно! — сказала Нина, когда мы принялись за мясо. — Ничего подобного не ела в жизни!
— Как же, как же! — сказал я. — Не надо льстить.
— Я говорю совершенно серьезно. Сережа, ты все умеешь делать?
— Далеко не все. И хватит обо мне.
— Ну почему? Каждый раз я делаю открытия. Естественная потребность высказаться. У тебя нет потребности говорить о себе. Ты считаешь, что надо все скрывать?
— Скрывать? Что, например?
— Например, свои успехи.
— У меня нет успехов. Пока нет.
— А фельетон? Я впервые увидела, как ты пишешь. Пьесу я не стала сегодня читать. Я не хочу читать ее второпях. Разве опубликовать такой фельетон не успех?
— Значит, мы празднуем сегодня мой фельетон, так сказать, мой успех?
— Зачем ты так? Ирония — твой щит, да?
— Просто я не придаю большого значения работе в редакции. Для меня главное театр. Поставят пьесу, тогда я скажу, что у меня есть успех.
Она хотела ответить, но передумала и стала есть. Я залюбовался ею, тем, как она ровно держит спину и, прижав к бокам локти худощавых длинных рук, отрезает маленькие ломти бифштекса, неторопливо подносит ко рту и так же неторопливо, словно задумчиво, ест.
Потом мы пили чай, который подарил ей Дато, и курили.
— Нана не звонила? — спросил я.
— Звонила. В принципе та женщина согласна. Но теперь я в нерешительности. Сегодня, когда я была в цирке, зашла к директору, и он предложил мне аттракцион с дрессированными собаками.
— Ты твердо намерена больше не садиться на Бармалея?
— Я на него не сажусь. Я на него должна прыгать. В этом вся разница.
— А если поменять лошадь? Лошадь все-таки не собака, даже дрессированная. Лошадь благороднее.
— Поменять Бармалея? Ну что ты! Мне все будет напоминать о нем. Я умру от тоски. Нет, рвать с этим надо полностью.
— Ты не хочешь снова попробовать приручить Бармалея?
— Дело не в кем. Дело во мне. Я боюсь. У меня страх, и я ничего не могу с собой поделать.
Она погрустнела, и я с напускной беспечностью сказал:
— Все будет в порядке. В конце концов, какая разница, собаки или лошадь, если ты любишь цирк. Жаль, что я плохо знаю цирк, а то попробовал бы писать клоунские шутки.
— Клоунады или репризы, — поправила она. — Хочешь, мы завтра же пойдем в цирк? Я тебя познакомлю со всеми. Посмотришь, как изумительно тебя примут. У нас очень славные люди.
— Конечно, хочу, — сказал я, хотя не испытывал к цирку ни малейшего интереса.
Она начала строить планы и сказала, что у меня получатся очень хорошие репризы, и я, чтобы развеселить ее, переиначил где-то слышанный анекдот, выдав его за собственное сочинение.
— Первый клоун изображает дельца, второй — прокурора. Первый клоун встречает утром второго и говорит: «Добрый вечер, товарищ прокурор!» Второй удивленно отвечает: «Почему вы говорите мне „добрый вечер“, когда сейчас утро?» Первый говорит: «Потому что, товарищ прокурор, когда я вас вижу, у меня в глазах темнеет».
Нина засмеялась и сказала:
— Я же говорю, у тебя получится. По сравнению с нашим репертуаром твоя реприза — шедевр. Мне порой жалко наших коверных. Но мы знакомство с цирком начнем с Бармалея. Ладно?
— Ладно. Пусть моим первым знакомым в цирке будет Бармалей. — Я встал. — Ну, мне, наверно, пора идти.
— Подожди.
Она открыла шкаф и достала небольшой пакет.
— Это тебе.
— Что это?
— Галстук. Наши вернулись с гастролей из Италии и привезли кое-что для продажи.
Я растроганно заморгал.