Борис Мегрели - Без всяких полномочий
— Как это прикажешь понять, Нана? — спросил Гарри.
— Все. Он у вас больше не работает. Он работает у меня. С перспективой зачисления в штат. Не таращьте глаза. Он будет зачислен! Как только Гоголадзе уйдет на пенсию. Так и передайте вашему кретину!
— Я лично за. — сказал Мераб.
— Тебя не спросили! Что за мерзкими духами от тебя несет? — сказала Нана. — Идем, Серго.
Я растерянно смотрел на нее. Полчаса назад я был на грани изгнания из редакции, а Нана собиралась подавать заявление об уходе. Слишком быстро все меняется, подумал я. Слишком быстро.
— Иди, юноша. Я благословляю тебя. Под крылышком этой прекрасной женщины тебе будет хорошо, — сказал Гарри.
— Идем, Серго, — Нана потянула меня за рукав.
— Я побуду с Амираном.
Нана ушла, и Амиран заметался по отделу. Мы усадили его на стул и заставили пососать валидол. Потом он вскочил и сказал:
— Я извинюсь. Что тогда он мне сделает?
Никому это не понравилось, и мы промолчали.
Вошел Леван. Ни на кого не глядя, он сел за стол и уперся взором в гранки. Я полагаю, ему было тяжело под нашими взглядами, но он не поднял головы. Он делал вид, что читает.
Неожиданно Амиран сказал:
— Леван Георгиевич, извините меня.
Леван еще ниже опустил голову.
— Вы меня извините. Мне стыдно, что я позволил себе такое, — наконец произнес он.
Я прав, все быстро меняется, подумал я и вышел из отдела.
ГЛАВА 12
К вечеру полил дождь.
Я сидел за столом Наны и составлял план работы. Это была идея Наны. Она подсказала четыре темы, велела придумать столько же и куда-то ушла. Темы придумывать трудно. Хорошая тема — половина дела и успеха в газете. Духота не располагала к работе.
Я поглядывал на дождь. Сначала он лил тонкими струями, точно из душа, потом развеселился, зашумел и резво ударил в подоконник.
В отдел заглянул Гарри.
— Юноша, к телефону.
Звонила Нина. Я обрадовался, но никак этого не выразил, потому что в отделе информации все сидели на местах.
— Мы не пойдем сегодня в кино, — сказала Нина.
Меня это устраивало. День сложился не так, как я полагал. Я совершенно не занимался фабрикой и решил вечером нанести визит ее директору, Луарсабу Давидовичу Ахвледиани, а позже засесть за пьесу.
— Хорошо, — сказал я.
— Вместо кино будет ужин. Прошу вас пожаловать к восьми по известному вам адресу. Или ты не можешь?
— Конечно, могу.
Фабрика, директор, пьеса — все отодвинулось, ушло, забылось, как будто не было всего этого в моей жизни, а была одна Нина.
— Значит, в восемь? — сказала Нина.
— Да, — сказал я и повесил трубку. Тут же раздался звонок. — Алло!
— До министра легче дозвониться, чем до тебя, — услышал я голос Гурама. — Вечером идем к маме. Через час чтобы ты был у меня. Все.
— Обожди!
— Некогда мне с тобой разговаривать. Через час! Все! Привет.
Я не знал, что мне делать. Взять с собой Нину? Но пришлось бы объясняться не столько с Гурамом, потому что он сразу все понял бы, сколько с его матерью. А отказаться от приглашения Нины я не мог и не хотел.
Дождь прекратился так же внезапно, как и начался.
Я вышел из редакции. По улице распластались лужи. К сточной решетке вытянулся длинный поток. Кроны деревьев отяжелели, и с них падали капли воды.
Я приехал к Гураму в назначенное время. Он одевался.
— В таком виде ты собираешься ехать к моей матери? — спросил Гурам. Он стоял перед зеркалом в трусах, но в рубашке и повязывал галстук.
— Я не смогу поехать.
— Не валяй дурака! Черт с тобой, заедем к тебе. Переоденешься. Проклятие! Опять кривой узел получился. Ты когда-нибудь научишь меня завязывать нормальный узел?
Я помог ему завязать галстук.
— Я не поеду, Гурам. У меня свидание с Ниной.
Он сразу все понял.
— А что я матери скажу? Она же ждет тебя.
— Придумай что-нибудь. Ну, например, что меня срочно вызвали в театр.
— Может, взять с собой Нину?
— Нет. Придется объяснять, кто, что и почему.
— Да, этого не избежать.
— К тому же, когда твоя мать узнает, что Нина наездница В цирке…
— Не усложняй. Какая разница — наездница или профессор медицины?
— Положим, разница большая. Но не в этом дело.
— А в чем?
— Дело в степени восприятия этой разницы.
— Степень восприятия разницы! Вещаешь, точно с кафедры. Брось мне брюки. Да не мни ты их! Что это тебе, мешок? Я их целый час гладил. — Он натянул брюки и сказал: — В общем, ты прав. С матерью лучше не связываться. Душу вымотает, но все узнает. Бог с тобой! Возьму грех на душу и совру.
Я нашел в шкафу среди многочисленных книг пособие по массажу.
— Это тебе зачем? — спросил Гурам.
— Для пьесы, — не моргнув глазом, ответил я.
Он оценивающе окинул меня взглядом с головы до ног, подумал и сказал:
— Ложись на диван. Быстро, быстро. Времени нет.
Я лег на диван, и Гурам продемонстрировал на моей ноге приемы массажа.
— Я все-таки возьму книгу, — сказал я.
— Бери, — сказал Гурам. — Чего ты разлегся? Вставай! Мне еще за Эдвином надо заехать.
— Сдался тебе этот Эдвин.
— Он хороший парень.
— А, ладно. Я в твои дела не лезу. Как мальчик, которого ты оперировал?
— Не спрашивай. По всем признакам результаты будут неутешительными.
— И ты так спокоен?
— От того, что я буду беситься, результаты не улучшатся. Как раз мне надо быть спокойным. Я не исключаю повторной операции.
— В таком случае тебе следовало бы меньше пить.
— В тебе определенно умер великий педагог.
— Избави бог от таких учеников.
— Уходи, негодник, пока я тебе шею не намылил. Постарайся если не освободиться, то хотя бы позвонить нам. Выразишь маме сожаление и скажешь, что режиссер задерживает тебя.
— Не учи меня врать!
Гурам засмеялся. Мы вышли на улицу. Он сел в машину.
— Давай подброшу тебя.
— Езжай, опоздаешь. У меня достаточно времени.
Гурам уехал. Я взглянул на часы. В моем распоряжении оставалось двадцать две минуты. Переодеться я уже не успевал. Я вспомнил, что в кармане у меня лежит итальянский галстук, и посмотрел на свое отражение в витрине кондитерской. Красно-черный галстук к моему наряду, конечно, не годился.
Из магазина выходили люди с покупками. Надо что-то купить, подумал я и вошел в кондитерскую.
Несколько минут я крутился у прилавков, но так и не остановил выбор ни на одном из пятнадцати тортов, абсолютно похожих друг на друга.
В отчаянии я купил плитку шоколада и направился к саду, где накануне хотел оборвать сирень, моля бога, чтобы старик был дома.
Я позвонил в квартиру Нины ровно в восемь. За дверью звучала музыка, и я в смятении подумал, что приглашен не один.
Щелкнул замок. Я поспешно прикрыл ворот рубашки охапкой голландских тюльпанов. Старик оказался слишком щедрым.
Дверь распахнулась. Кровь хлынула к моему лицу. Нина была в вечернем платье. Сгорая со стыда, я переступил порог.
— Какая роскошь! Никогда не держала в руках такого количества тюльпанов! Спасибо, — сказала она и поцеловала меня.
Нина ходила из комнаты в кухню, из кухни в комнату, потому что цветов было много и она искала вазы, а я из коридора смотрел на нее и не мог отвести взгляда. Я знал, что она хороша, но не подозревал, что настолько. В длинном черном платье и с убранными наверх волосами она была очень красивой.
— Почему ты так пристально смотришь? Тебе не нравится мой наряд? — спросила она.
— Ты очень хороша. Ты хорошеешь с каждым днем, — сказал я.
Она смутилась.
На столе, перенесенном из кухни, стояли два прибора и горели свечи.
Нина принесла поднос с блюдами и вместе с ним запахи, от которых у меня начался приступ голода.
— Должно быть, так пахнет в раю, — сказал я. — Бог ты мой, сколько вкусных вещей!
— Может статься, совсем не вкусных.
— Быть того не может! Дай я помогу тебе.
— Я сама. Иди мыть руки.
Пока я мыл руки, Нина расставила блюда и даже ухитрились украсить стол тюльпанами. Рядом с вазой я увидел бутылку «Цинандали». Она уже знала мой вкус.
— Начнем с молодой фасоли? — спросила Нина.
— Пожалуй, — сказал я и протянул тарелку. — Не так много.
— Ты же с работы.
— С работы, но я обедал.
Кроме яичницы, я ничего не ел, но хотел продемонстрировать хорошие манеры. Вскоре я забыл о них.
— Очень вкусно! — сказал я.
— В самом деле? Или в тебе говорит воспитанность? — сказала Нина.
— Не настолько же, чтобы есть так много.
Она недоверчиво смотрела на меня. Я налил в бокалы вино.
— Я хочу выпить за тебя.
— А я за тебя.
— Нет, за тебя. Всегда за тебя.
Щелкнул автомат проигрывателя. Нина встала и включила его снова, не меняя пластинки.
— Белый танец. Дамы приглашают кавалеров.