Юрий Рытхэу - Белые снега
На второй день голодный Млеткын подкрался к полярной сове, свернул ей шею и съел сырую, сплевывая перья. Голод заставлял его искать мышиные кладовые, полные сладких кореньев, тронутую морозом морошку, не успевшие пожелтеть листья — ипъэт.
Мучительнее всего были долгие ночи. Млеткын находил расщелину, устилал сухой травой, выкопанной из-под снега и устраивался так, чтобы не погружаться в глубокий сон: если уснешь — закоченеешь и больше не проснешься.
Мир ночного безмолвия был полон таинственных звуков, завываний неведомых зверей, необъяснимых шорохов. Часто мерещились человеческие голоса. Но те ли это голоса, о которых говорил Айе? Млеткын напрягал слух, иной раз даже вставал в своей расщелине, но они уходили вдаль и таяли в темноте, уступая место давящей до боли в ушах тишине.
Через три дня голод затих, и только умом Млеткын понимал, что надо есть. Он ловил мышей-леммингов, сов, гонялся за песцами. В одной из распадок он нашел чуть подгнившую тушу лахтака, выброшенную для приманки, и съел ее.
Голос свыше не приходил. А ночи становились все холоднее и холоднее.
Юноша подумывал уже о том, что лучше бросить все, вернуться в село, в теплый полог, к горячему чаю, к вареному, источающему горячую кровь мясу…
Но… однажды, среди ночи, когда Млеткын рассматривал величественные созвездия, парящие на берегах Песчаной реки, явился ему долгожданный голос. Он был отчетлив и совсем не походил на те невнятные бормотания, которые юноша слышал раньше.
Голос сказал, что Млеткын признан свыше и отныне может обращаться к Великой силе сам, доводя себя камланием до состояния острой восприимчивости.
Испытание кончилось. Млеткын вернулся домой. От исхудалого и оборванного человека, медленно бредущего к яранге Айе, шарахались редкие прохожие. Но старый шаман был доволен. Он с гордостью заявил, что в Улаке появился новый, молодой шаман необыкновенной проницательности и силы. Странно, но именно это долгое время мешало Млеткыну жениться. Он был человеком чувственным и хотел иметь постоянную женщину, но девушки почему-то боялись выходить за него замуж, избегали его. Наконец нашлась Инной, молчаливая, как постоянный укор… Нынче стало еще хуже. Откуда Млеткын мог знать, что та, белая, в Сан-Франциско, такая искусная в любви, ненасытная в ласках и деньгах, заразит его дурной болезнью? Через него болезнь перекинулась на Инной и, верно, была причиной смерти его детей.
Млеткын в своем укрытии дрожал от холода. Он втянул закоченевшие руки за пазуху и стал греть их на изъеденном чесоткой теле. Когда упряжка поравняется со снежным козырьком, надо будет выстрелить прямо в снег, тогда огромная его масса придет в движение и… накроет нарту вместе с Сорокиным, Пэнкоком, с их собаками. И только поздней весной, когда тепло дойдет до слежавшегося снега, обнажатся тела погибших… Но к тому времени все может перемениться… Каляч вернется один, оставив милиционера в неизвестности, скорее всего, подо льдом. Конечно, проницательные люди догадаются, чьих это рук дело. Но что ж? Это только напомнит им о могуществе Млеткына, не убоявшегося Красной Силы большевиков. В страхе перед ним склонится и сам Омрылькот. Но и Млеткын тогда не будет зевать — он сам начнет торговать и копить богатство. Во многом был прав покойный Айе, но все же реальное богатство тоже великая сила, особенно в соединении с властью над разумом человека…
Что-то мелькнуло между торосов. Млеткын насторожился. Он выпростал руки из-за пазухи и надел заледенелые рукавицы. Ствол винчестера покрылся белым инеем.
Это была нарта. Она петляла между торосов, то приближаясь к скалам, то удаляясь в сторону покрытого льдом моря. Млеткын приладил к глазам бинокль. Да, это была упряжка Пэнкока. Каюр сидел впереди, а за ним в своей полосатой камлейке учитель Сорокин.
Упряжка приближалась к тому месту, где Млеткын назначил ей гибель. На пути снежной лавины торосы убегали в морскую даль, и дорога хорошо просматривалась: все спокойно. Ничто не должно помешать. Млеткын осторожно, стараясь не издать ни малейшего звука, дослал патрон в ствол. Затвор работал плохо — застыла смазка. Но вот Млеткын нажал на спусковой крючок… Звук получился глухой, даже поблизости едва слышимый. Но земля ощутимо дрогнула. По поверхности снега побежали трещины, заполненные голубизной, словно кто-то в спешке расчерчивал нетронутую снежную целину. Лавина не торопилась. Шаман в спешке дослал в ствол еще один патрон и сделал второй выстрел, но он уже был лишний: мелкие осколки снега побежали вниз, раздался глухой мягкий звук, и огромная лавина рухнула, рождая пургу, ветер и снежный ураган. И тут Млеткын не выдержал, поднялся во весь рост и закричал. Он кричал заклинания, английские ругательства, торжествующие слова, он был готов даже запеть от радости…
Лавина прокатилась до самого низа, отдельные глыбы слежавшегося снега достигли далеких торосов.
Млеткын едва дождался, пока уляжется эта буря. Когда наконец облако снежной пыли рассеялось… он чуть не, вывалился из своего укрытия: за рыхлой массой целая и невредимая виднелась нарта и два человека — один из которых был в полосатой камлейке. Они стояли рядом и смотрели на белую смерть, коснувшуюся их кончиком своего крыла.
Млеткын злобно выругался, схватил винчестер и выстрелил в человека в полосатой камлейке, запоздало подумав, что поступает опрометчиво. Он тут же упал в снега и уполз подальше в укрытие. Оттуда Млеткын осторожно выглянул и с облегчением вздохнул: человек по-прежнему стоял возле нарты, откинув капюшон кухлянки.
Пэнкок дернул Лену за рукав:
— Скорее отсюда! Скорее! — Он с силой толкнул ее к нарте, щелкнул бичом, и собаки, чувствуя опасность, рванули прочь от этих неприветливых скал.
Лена долгое время не могла опомниться. Только сейчас, немного успокоившись, поняла, что кто-то стрелял в нее и пуля, задев росомашью оторочку, сдернула с головы капюшон. Значит, есть на свете люди, которые хотят убить ее? За что? Что она им сделала? Лена теснее прижималась к парте, словно ища у нее защиты. Выстрел…
— И это тоже для нас! — сказал Пэнкок по-чукотски, но Лена поняла, о чем он, снежная лавина тоже предназначалась для них. Трудно было в это поверить, но ведь Пэнкок не станет врать… Зачем ему?
Когда скалы остались далеко позади, Пэнкок повернул упряжку обратно к Нуукэну.
— Почему мы едем назад? — спросила Лена.
— Надо встретить Сорокина с Утоюком и предостеречь их, — объяснил Пэнкок.
Минут через сорок обе нарты встретились, и Пэнкок, волнуясь и запинаясь, рассказал о случившемся.
Сорокин осмотрел капюшон Лены и увидел след пули — из густой меховой оторочки был вырван клок.
— Надо ехать подальше от берега, — рассудил Утоюк. — Может, этот человек еще сидит в скалах, стережет нас.
Приехав в Улак, Сорокин сразу же бросился в Совет.
— Тот, кто спустится сегодня с гор — тот и стрелял, — решительно сказал Тэгрын. — Мы обязательно узнаем, кто это сделал. Только пока не надо говорить всем.
Сорокин направился в ярангу Пэнкока.
У входа в нее стояли люди. Они молча проводили взглядом учителя. Кто-то всхлипнул.
В чоттагине после яркого дневного света было темно. Лена взяла Петра за руку.
— Как больная?
— Она умерла.
— Как — умерла?
— Сама себя задушила, — пояснил Утоюк.
Когда глаза привыкли к полутьме чоттагина, Сорокин увидел сидящего на бревне-изголовье Пэнкока. Плечи его сотрясались от беззвучных рыданий.
Сорокин подошел и, не зная, что сделать, что сказать, как утешить парня, погладил его по голове.
— Это я виноват, — чуть слышно произнес Пэнкок. — Я виноват, что не послушался, не отправил ее своими руками сквозь облака. Теперь ей там будет худо: все будут презирать ее и обижать.
— Что ты, Пэнкок, она ушла туда, где ничего нет. Пусто и темно.
— Это у тангитанов так, а у нас другая земля за облаками…
— Пэнкок… ты не один… У тебя здесь друзья, Йоо…
— Но мать… мать у меня одна… была… — Пэнкок отвернулся от Сорокина, боясь не сдержаться и зарыдать в голос.
В сумерках со стороны Инчоунского мыса показался охотник, тащивший на ремне убитую нерпу. Он медленно поднимался к ярангам, часто останавливался, чтобы отдохнуть. Дорога, которую выбрал шаман, была хорошо видна из селения. На глазах у всего Улака он протащил добычу к своей яранге и остановился.
Долго и с наслаждением шаман пил воду, поданную женой, обстоятельно отвечал на вопросы, рассказывал, как вышел еще на заре на дрейфующий лед против Сэнлуквина, а выбрался на припай уже на виду Инчоунского мыса.
Кто-то сообщил о смерти Гуанау.
Шаман оборвал себя на полуслове и поспешил в ярангу Пэнкока.
В прозрачном дыму костра в чоттагине сидели Сорокин, нуукэнская учительница Лена Островская, Тэгрын и убитый горем Пэнкок. В пологе уже хлопотали старушки, обряжая умершую в последний путь.
