Юрий Рытхэу - Белые снега
Когда Млеткын поднялся на плато, в лицо ему ударил ветер: начиналась поземка. Не превратилась бы она в настоящую пургу, не скрыла бы видимую отсюда дорогу из Нуукэна в Улак…
При свете разгорающейся зари Млеткын сделал себе снежное укрытие, где можно было спокойно дождаться возвращающейся нарты.
19Упряжка подъехала к Нуукэну уже в разгар дня, когда в школе шли занятия. Утоюк постучал в класс и сообщил Лене:
— Твой товарищ из Улака едет.
Лена вышла на улицу. С высоты хорошо была видна нарта. Она медленно приближалась к стойкам с поднятыми на них охотничьими вельботами — там путники обычно привязывали собак.
Вот подъехали, остановились. Второй седок, в полосатой камлейке, соскочил с нарты и тут же стал карабкаться вверх.
Лена узнала Сорокина и радостно заулыбалась;
— Петя! Что так неожиданно?
Сорокин поздоровался с Леной за руку. И только войдя в опустевший класс, он нежно поцеловал девушку и вздохнул:
— Как бы хотелось мне приехать просто так, только для того, чтобы поцеловать тебя!
— Что случилось? — встревожилась Лена. — С Сеней?
— Да нет… Семен Драбкин где-то уже в районе мыса Северного. С ним, думаю, все в порядке. Другая у нас беда… Мать Пэнкока при смерти. По-моему, сильно запущенный туберкулез. Леночка, ты говорила, что у тебя есть какие-то лекарства…
— Ой, Петя, боюсь, что ничем не смогу помочь… Это же туберкулез! На прошлой неделе от него умерла бабушка Утоюка: кашляла кровью… При смерти совсем молодой парень — племянник Теина — так жалко его! И, главное, ничем нельзя помочь. Здесь это настоящая беда! И откуда этот туберкулез появился? Тут же такой чистый воздух!
— И все-таки надо ехать, — сказал Сорокин.
— Надо, — вздохнула Лена.
Вошел Пэнкок. Девушка едва узнала его — лицо парня осунулось, почернело от горя.
— Лена поедет с тобой, а я следом, на другой нарте, — сказал Сорокин.
Пэнкок кивнул.
Лена переоделась в дорожную кухлянку, длинную с роскошным белым нагрудником и капюшоном, отороченным росомашьим мехом.
— Камлейка у тебя есть? — спросил Сорокин.
— Все не соберусь купить ткани в вашей лавке, — ответила Лена.
— Надень мою, — сказал Сорокин. — Жалко такую хорошую кухлянку. Под скалами метет, снегу набьется в шерсть. А я у кого-нибудь попрошу. Утоюк поможет.
— Хорошо, — согласилась Лена и натянула поверх своей кухлянки полосатую камлейку.
Сорокин проводил Пэнкока и Лену до нарты. Тем временем Утоюк запрягал свою упряжку.
— Пусть они едут, — успокаивал он Сорокина, — мы их догоним у Сэнлуквина.
Пэнкок долго не решался начать разговор с учительницей: русский он знал еще плохо, а Лена говорила только по-эскимосски. Но потом он осмелел, и Лена поняла, что он очень надеется на ее врачебное искусство. Лена не стала объяснять, что она не врач и у нее нет настоящего лекарства, что она ничего не может сделать с болезнью, от которой умирает его мать: было бы слишком жестоко сразу разочаровывать парня.
А Пэнкок говорил о чудесах, которые делают тангитанские шаманы, — иногда они просто вырезают болезнь вместе с куском тела и отбрасывают прочь. И человек встает, словно у него никогда ничего не болело.
Говорил это Пэнкок больше для себя, чтобы успокоиться. Ему очень хотелось верить в то, что его мать спасут, вылечат, но по лицу Лены он видел, что особой надежды нет… Тогда что же? Тогда ему придется исполнить сыновний долг — другого выхода нет, это единственный способ облегчить ей страдания, сократить мучительный путь сквозь облака.
Слева в поземке мелькали причудливые скалы. Который уж раз Лена проезжала этой дорогой, и вот опять охватило ее непонятное волнение, вызванное этой дикой красотой. Есть что-то странное и таинственное в этих нагромождениях черных камней, в глухом, похожем на сдавленный стон вое ветра. Нуукэнцы рассказывали множество страшных легенд об этих скалах.
Лена подняла капюшон, и тотчас мир ограничился меховой оторочкой. Зато стало тепло и уютно. Собаки бежали ровно, выбирая дорогу среди ледяных торосов и ропаков.
Пэнкок, предоставив вожаку полную свободу, думал о сидящей за спиной девушке, удивляясь ее силе и выносливости. Нуукэнцы гордились своей учительницей, и как-то Утоюк даже заявил, что они не променяли бы Лену и на двух мужчин, намекая на Сорокина и Драбкина. Конечно, нуукэнцам повезло, что Лена умела еще и лечить людей. Выходит, она немного шаманка. Шаманы-женщины были известны Пэнкоку. Правда, они ставились не так высоко, как мужчины, но все же… Может, спасет она его мать…
Пэнкок думал о матери и… об Йоо. Ее он возьмет в свою ярангу безо всякой отработки. В новом законе нет такого обычая, чтобы за свою будущую жену быть рабом два, а то и три долгих года. И неизвестно еще, отдаст ли Каляч свою дочь или пригласит другого искателя… Такие случаи в Улаке бывали. Иная девушка ходила в невестах лет по пять-шесть и успевала за это время обзавестись целым выводком ребятишек от работников-женихов.
Мела поземка. Мороз усиливался. Пэнкок тер рукавицей щеки и оборачивался к Лене: но у нее была надежная защита — пышная росомашья оторочка капюшона.
* * *Млеткын совсем закоченел в своем снежном укрытии. Солнце высоко поднялось над летящим снегом. Из-за поземки можно и не увидеть движущуюся нарту. Но судя по положению солнца она появится еще не скоро.
Думалось о далеком, оставшемся уже позади прошлом. Вспоминались теплые дни детства, когда наполненное снегом жестяное ведро, вспотевшее на солнечной стороне яранги, звало утолить жажду. Когда много бегаешь — хочется пить. Припадаешь разгоряченным лицом к подтаявшему снегу, пьешь сладкую, студеную до ломоты в зубах воду, пахнущую засохшими травами и землей.
В детстве Млеткын обладал прекрасным зрением, будто его глаза были оснащены увеличительными стеклами, которые он видел в Сан-Франциско. Он различал каждую травинку, каждый стебелек, каждую ледяную иголку на тающем айсберге. Он мог издали узнать человека по походке, по звуку его шагов, по приглушенному голосу и даже по запаху. Память у него была тоже необыкновенной. Он знал множество древних преданий и сказок.
Одряхлевший шаман Айе заметил одаренного мальчика и приблизил его к себе. Он часто брал его в дальние прогулки по холмам, показывал травы и листья, которые обладали исцеляющими свойствами. Беседы Айе касались и умения предсказывать погоду по цвету и виду облаков, по направлению их движения, по ветру, его силе и запаху, по освещению вершин дальних и ближних гор. Направление морского течения, как оказалось, легко можно узнать по цвету самой воды, по плавающим в ней определенного вида медузам и креветкам. Точно так же можно было предсказывать приближение ледовых полей… Цепкая память Млеткына схватывала все мгновенно.
В будущем Млеткына ждали большие испытания. Но перед тем как приступить к ним, Айе напрямик спросил парня, хочет ли он получить шаманскую силу? Млеткын ответил не сразу, да и старый шаман не требовал немедленного ответа. Ровным и тихим голосом он говорил о том, что над людьми можно властвовать и простой физической силой, и силой своего богатства, и силой умственного превосходства — шаманской силой. Несколько человек, сговорившись, могут победить одинокого богатыря; человека богатого не уважают, ему завидуют и втайне презирают, потому что в приобретении люди не всегда бывают честны… Самая лучшая сила — это третья: в ней много таинственного и необъяснимого, в ней многое зависит от природных данных человека, ниспосланных ему свыше, той великой силой, которую никто не видит, но ощущает и боится. Между этой силой и людьми стоит человек — энэныльын-шаман. Он не лекарь, не это у него главное. Все равно всех не исцелить, а кому назначено умереть — тот все равно должен уйти сквозь облака. Здесь распоряжается Высшая сила, и лучше не мешать ей. Главная забота энэныльына — облегчать жизнь живущим, помогать им и объяснять непонятное. Вера в себя и в свои силы — это залог того, что и тебе будут верить. А маленькая трещина может погубить все: самое страшное для энэныльына-шамана — когда от него отворачиваются люди.
И еще — огромной выносливостью должен обладать человек, решивший посвятить себя служению Великой силе.
Помнится, поздней осенью, когда на землю выпал первый снег, Млеткын ушел в тундру, в сторону Солнечного ручья. Он ушел в кухлянке с одним охотничьим ножом в кожаных ножнах на поясе. Он чувствовал в себе необыкновенную легкость, казалось, оттолкнись только посильней от земли и… взлетишь. У высокого обрыва, глядя на покрытую рябью поверхность океана, Млеткын усилием воли сдерживал себя, чтобы не прыгнуть, не воспарить над узкой полосой галечного берега, прижатого к отвесным скалам.
На второй день голодный Млеткын подкрался к полярной сове, свернул ей шею и съел сырую, сплевывая перья. Голод заставлял его искать мышиные кладовые, полные сладких кореньев, тронутую морозом морошку, не успевшие пожелтеть листья — ипъэт.
