Константин Локотков - Верность
«направо, налево, по сложнейшим вопросам науки вообще и исторической науки в частности, бросал словами: последняя, окончательная, вечная истина».
Как диалектический материализм рассматривает абсолютную истину? Ленин говорит:
«…человеческое мышление по природе своей способно давать и дает нам абсолютную истину, которая складывается из суммы относительных истин».
Ну, а докладчик? Он «доказал» «абсолютную» достоверность механики Лагранжа и, не сделав вывода, почему же она все-таки оказалась недостаточной, отмолчался, перешел к математическому методу физики. Но истина от слушателя дальше, чем была, хотя докладчик как будто и поднялся на высшую ступень познания. Он опять «доказал» совершенную, окончательную верность одной математической гипотезы и отбросил ее, затем эту операцию произвел со второй гипотезой, с третьей…
Немой, растерянный жест его указывал на безнадежно уходящую от слушателей истину.
Товарищ Недосекин, неужели это повторение старого идеалистического утверждения: «Материя исчезла, остались одни уравнения», которое опровергнуто Лениным свыше тридцати лет назад?
…Закончив писать на доске последнее математическое выражение, Недосекин вдруг ощутил тихое, недоброе молчание зала. Положив мел, Сергей Львович начал вытирать пальцы носовым платком. Это он делал неторопливо, старательно, стоя к залу спиной. Повернулся и, собрав рукописи и журналы, молча прошел на свое место в первом ряду. Легкий ветерок перешептывания пробежал по залу и стих. Небольшой худой человек, тихо сидевший в углу, поднял голову, настороженно прислушался к этому говорку и опять склонился над столом, что-то набрасывая в записную книжку. Он мог не беспокоиться, секретарь парткома, он видел, что участь докладчика, растерявшегося перед наукой, утратившего веру в нее, была предрешена. Сидящие в Большой технической аудитории смотрели на Недосекина или с пристальным, настороженным вниманием, или с удивлением, как смотрят на музейную редкость.
Может, но этим взглядам и Недосекин угадал свое поражение.
Профессор Трунов поднялся над столом, седой, взлохмаченный, сердитый.
— Товарищи! Желающие выступить — записывайтесь на очередь.
Говорил Ремизов. В его словах, жестах, выражении лица не было ничего, что могло бы оскорбить личное достоинство Недосекина. Аркадий говорил с той естественной вежливостью, которая свойственна простым и скромным людям, сильным своей страстью убеждения, поэтому и жесты его — решительные, спокойные — не противоречили ровному течению его речи, а усиливали ее.
«Воспитан, воспитан!» — раздраженно думал Недосекин.
Аркадий вскрывал смысл «провалов» в логике доклада Недосекина…
«А я этого не заметил, — думал Федор, — основательно проштудировал всю рекомендованную литературу и все же не мог толком разобраться в докладе. Ванин и профессор Ильинский растолковали, и как просто оказалось! Вот что значит знать и уметь применять знания».
Жажда знаний охватила Федора с новой силой. Вот прямо перед ним с советской кафедры выступил проповедник чуждой идеологии, грубо и развязно попирая все, что Федор любил. «Не выйдет, эй, вы, по ту сторону!»
Под конец выступил Ванин. Он говорил совершенно так, как читал лекции, — тихо, с подобранными скупыми жестами. Морщинки то появлялись, то исчезали у седеющих висков и у небольшого, тонких линий рта.
Ванин детально разбирал работу Недосекина.
— Метод Недосекина, по существу, метафизический… Вот чудо в наше время! — В зале засмеялись. — Но тенденция этой работы ясна, хотя автор и защитился провалами в логике, о которых говорил Ремизов, — продолжал Ванин, и в голосе его пробилась тихая и упрямая сила, — и тенденция эта настолько порочна, что товарищу Недосекину придется в корне пересмотреть свои взгляды, а также привязанности. А привязанности эти очевидны, если всмотреться в длинный описок источников доклада. Подвели вас, товарищ Недосекин, эти источники. Вы желали использовать, как сообщили в предисловии к докладу, последние достижения западной научной мысли, и что же? Использовали! Списали свою работу у западного идеализма!
При этих словах Недосекин встал, пренебрежительно и с достоинством поклонился и покинул конференцию под напряженное, осуждающее молчание зала.
Ванин говорил о войне на Западе, о бешеном натиске западной реакционной идеологии на диалектический и исторический материализм. И, будто отвечая Федору на прошлые его раздумья о значительности будней, секретарь парткома подчеркивал его, Федора, ответственность.
— Свято оберегайте чистоту нашего мировоззрения!
Ванин говорил о вере в науку, о силе ее предвидения, о неизбежности гибели капитализма.
Замолчав, он чуть приподнял лицо, будто прислушиваясь. Казалось, было слышно ровное, сдержанное дыхание людей. В углу над кафедрой без звука работал вентилятор, ветерок перебирал волосы Ванина.
Ванин не то шевельнулся, не то вздрогнул, пристально посмотрел в зал. Подавшись вперед, он тихо и отчетливо произнес:
— Верность идее коммунизма — вот святой и высокий смысл нашей жизни!
Вечером состоялось второе заседание партийного и комсомольского комитетов.
Ванин подвел итоги: первый семестр принес победу технологическому факультету. Правильно, правильно, Привалов работает лучше, но Федор дает слово…
— Следует четко определить главное направление нашей работы, — говорил Ванин. — Оно таково: учение, воспитание студентов, подготовка их к будущей трудовой и общественной деятельности. Условия сейчас особенные. Помощь стране в усилении ее обороноспособности должна стать нашим повседневным делом. Моральная чистота наших людей должна быть безупречна. Как выглядит в этих особых условиях работа внутривузовских организаций? Идейная направленность работы кафедр оставляет желать еще много лучшего. Здесь мы со всей решительностью будем преодолевать косность и успокоенность некоторых руководителей. А что косность и успокоенность есть, доказывает печальный случай с Недосекиным на кафедре физики.
Далее Ванин говорил о начавшейся экзаменационной сессии. Вузовские организации встретили ее не совсем подготовленными: были тревожные сигналы с некоторых курсов, где появились первые «хвостисты». В числе их Ванин назвал Прохорова. Секретарь парткома пожелал узнать у секретарей комсомольских организаций, как налажена помощь отстающим.
Привалов, а затем Федор рассказали об этом. Ванин спросил:
— Каков же результат? Вот, скажем, Прохоров, — что ему дала подобная помощь?
— Прохорову она ничего не дала, — ответил Федор, — он отказался от помощи.
— А вы предлагали ее?
— А как же? Конечно, предлагали.
После первой неудовлетворительной оценки — а Сережка получил ее в самом начале сессии — Федор целый час бился с ним, пытаясь вразумить, что если он и дальше будет наплевательски относиться к своим обязанностям, дело может кончиться плохо. Сергей отшучивался.
— Страшнее смерти ничего нет, — заявил он, — а что касается «неуда» — с ним в два счета рассчитаюсь. Подумаешь, «неуд»!
Федор разругался с ним, пригрозив, что поставит вопрос о нем на собрании группы. Увы, результата он не добился — Сережка улизнул с собрания. А через дань он получил второй «неуд».
— Мы решили вопрос о поведении Прохорова вынести на общеинститутское собрание, — сказал Федор. — Надеемся, ему во второй раз не удастся улизнуть. Пусть отчитается перед всем институтом.
— Верно решили, — одобрил Ванин. — Только это надо сделать быстрее.
В договоре с московским институтом особое внимание, было уделено изучению основ марксизма-ленинизма. Ванин заявил, что некоторые студенты недостаточно глубоко изучают науку о нашей партии.
— А вы, комсомольские вожаки, — сказал он, обращаясь к Привалову и Федору, — должны показывать пример своим товарищам: глубоко, повседневно овладевать марксизмом-ленинизмом. Но можете ли вы, товарищи, сказать, что уже сейчас выполняете все, что в этом деле требует от нас партия?
Последнее время Федор часто вспоминал отцовские слова: «Принял ли ты наше дело так, чтобы умереть за него, если надо, с радостью?» Неожиданный, молчаливый укор он слышал в этом вопросе, с острым чувством тревоги приглядывался к себе: действительно, не разменялся ли он на мелочи, как того боялся отец? Секретарь парткома критикует его за недостаточное изучение марксизма-ленинизма. В комнате — около двадцати человек, некоторые посматривают с удивлением: как, неужели Купреев плохо знает этот предмет? Ведь он получил «отлично»!
Не удивляйтесь, дружки, Ванин прав, ибо нет ничего хуже довольного спокойствия обывателя. Вот Аркадий понимает это. На вопрос Ванина: «Делаете ли все, что требует партия?» — он ответил за Федора:
