Константин Локотков - Верность
Слушая его, Федор с торжеством посматривал на Анатолия: вот, дескать, какие мы!
Впрочем, какие мы, покажет второе заседание, с отчетом Федора. Ванин подведет итоги. Это заседание перенесли на вечер. Все отправились на теоретическую конференцию, которая шла уже третий день. Сегодня слушали доклады по физике. До этого Федор был свидетелем одной картины, которая глубоко его взволновала.
Он заглянул к секретарю парткома по комсомольским делам. Ванина не оказалось в кабинете. Федору передали, что он с Труновым на лекции у Недосекина, который читал химию на первом курсе. Федор ждал недолго. Спустя некоторое время после звонка в кабинет быстро вошли Ванин, директор и профессор Трунов. Вслед за ними, так же быстро, наверное стараясь нагнать их, вошел и остановился растерянный, тщетно пытающийся сохранить достоинство Недосекин.
Они разговаривали еще до того, как войти в кабинет, — Федор услышал окончание фразы Ванина:
— …суетливая, паническая нервозность!
Трунов сел к столу, встревоженный и сердитый; директор с выражением недовольства и недоумения на крупном лице, приподняв мощные плечи, уставился на Недосекина, как бы желая сказать: «Вот вы какой!»
Ванин, едва вошел, тоже повернулся к Недосекину, и Федор, сидевший у самой двери, поразился тому, как изменилось вдруг его лицо: бледное, с заостренными чертами, глаза — колкие, гневные. Федор никогда не видел Ванина таким. Удивительным было также то, что он, обращаясь к Недосекину, не повышал голоса, а скорее снижал:
— Мы очень сожалеем, товарищ Недосекин, что раньше не удалось обнаружить этого очень крупного изъяна в вашей лекционной работе. Читая сейчас раздел химии, посвященный отравляющим веществам, вы рисовали такие страшные картины будущей химической войны, что в аудитории стояла мрачная тишина. Что вы делаете, товарищ Недосекин! — Ванин снизил голос почти до шепота: — Это вы таким способом повышаете мобилизационную готовность народа? Вы путаете молодых людей ужасами войны,, воспитываете в них какие-то пацифистские, сентиментальные качества!
Недосекин овладел собой. Он повернулся к директору..
— Илья Степанович, я не понимаю… — сказал он с выражением удивления, — это недоразумение… совершенно неожиданна для меня эта реакция Александра Яковлевича… Все это для меня оскорбительно.
— Не только Александра Яковлевича, — директор выпрямился, — это реакция и наша, — он кивнул на Трунова, — моя и декана факультета, очень доверчивых людей…
Сказал и отвернулся. Недосекин, помедлив, проговорил неуверенно:
— Ну, хорошо… если это ошибка, так ведь ее можно исправить?
— Вы считаете, что так легко исправить ошибку? — спросил Ванин. — Мы этого не считаем! Вы травмировали души молодых людей…
Ванин резко выбросил прямую руку вперед и так же резко, чуть согнув ее в локте, опустил вниз.
— В таком случае… что вы от меня требуете? — Недосекин опустил глаза.
— Сознания ответственности за каждое слово на лекциях — вот что мы требуем!
Внезапно Ванин посмотрел на Федора, будто только сейчас его увидел.
«А вы здесь зачем?» — прочел Федор в его взгляде и вышел, поймав последнюю, обращенную к Недосекину фразу Ванина:
— Через час — ваш доклад.
И после паузы — хозяйски властную — директора:
— Вы свободны.
Было ли трудно Ванину, при его добром характере, так резко разговаривать с Недосекиным?
Ответ на этот вопрос был очень прост и естествен для него самого, но в существе своем не был так прост для других, и Ванин об этом догадывался. Он с живым любопытством, не мешающим основному направлению его мыслей, слов, дел, ежедневно наблюдал, как отзываются люди о его словах и делах.
Он совершенно был уверен в том, что многие считают его неспособным руководить партийной организацией. Ведь даже в райкоме его предупредили:
— Вы, Александр Яковлевич, построже… Может быть, даже придется немного поломать себя. Ничего, ничего!
Честное слово, он тогда испугался и ушел растерянный. Да, он знал: люди считали его мягким; собственно, привыкли видеть его таким, каким он был, и, наверное, пришли бы в недоумение, если бы увидели вдруг его с нахмуренными бровями, услышали металлический голос.
— Да, да, — сказали бы они, — подъем кружит человеку голову. Посмотрите, был Александр Яковлевич — и нет Александра Яковлевича. Пропал!
И он махнул рукой на предупреждение инструктора райкома и остался таким, каким был. Конечно, может быть, не совсем таким: другие обязанности, другие заботы. Но, ничего не утратив от прежнего и не переняв ни одного чужого жеста, ни одной лишней манеры, он легко взял на себя большую, самую главную теперь в жизни ответственность — тяжелую и радостную ответственность за будущее молодых людей, за их становление.
В этой незаметной кропотливой ежедневной работе он ни разу не чувствовал, что «поломал» себя, и это сперва смущало его, а затем он стал досадовать на людей за эти их представления об истинных достоинствах руководителя.
Милые люди, они забыли главное: достоинства руководителя определялись — в этом Ванин был совершенно уверен — не столько его личными, природными качествами, сколько и прежде всего его партийностью.
Коммунизмом овладевают массы, и не сверхчеловеков они ищут в руководителях, а самих себя в своем завтра. По характеру работы и по требованию своей партийной совести он был обязан именно так — очень резко — разговаривать с Недосекиным, и это не рождало досады; так же, как разрешение сотен мелочей, когда надо было быть последовательным, иногда безжалостным к человеческим слабостям и ошибкам, не вызывало в нем внутреннего протеста, а отвечало естественным и простым его побуждениям.
Большая техническая аудитория была полна. Оказалось, что «узкопрофессиональный» вопрос — новейшие открытия физики — интересовал многих в институте.
Здесь были работники всех кафедр, студенты обоих факультетов и всех пяти курсов.
Выступление Недосекина было шестым по счету. Он вышел к кафедре спокойный, уверенный в себе, несколько пренебрежительный. Тема его доклада была: «Методы исследования современной физики». Недосекина интересовало прежде всего обращение физики к математике как к средству исследования микромира. Он использовал новейшие статьи заграничных журналов, в частности подобрал целый комплект весьма распространенного и уважаемого им немецкого «Z. für Physik».
Занимаясь методами исследования физики, Сергей Львович проводил незримую линию к своему потерпевшему крушение методу в химии, который он пристрастно и сурово проверял, ища оправдания себе.
Большинство из сидевших в зале было знакомо с докладом по рукописи. Всем, с кем беседовал Ванин до конференции, в том числе и Ремизову, секретарь парткома особенно рекомендовал еще раз, вдумчиво и неторопливо, прочесть книгу Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», которая, сказал он, должна быть не только настольной книгой каждого коммуниста, но и руководящей во всей его деятельности.
Аркадий не ставил себе задачей проникнуть глубоко, осмыслить все детали и частности теоретической ткани доклада. Знания, полученные им в институте, разумеется, не были законченными и всеобъемлющими. Но они давали основы, позволяющие ему ориентироваться в смежных науках. Не имея необходимой широкой специальной эрудиции физика, Аркадий все же достаточно знал предмет физики в том смысле, что в самых сложных ее вопросах умел схватить основную мысль.
При первом чтении доклад показался Аркадию вполне благополучной работой ординарного автора. Аркадий прочел второй раз, третий — и насторожился.
«Почему он ни одной мысли не доводит до вывода? Все эти теоретические построения теряют смысл, если они не приводят к решению. Где же они, эти решения?»
Желая проверить себя, Аркадий пошел к профессору Ильинскому. Тот окончательно уверил Аркадия, что его вывод о работе Недосекина правилен.
Недосекин рассказывал о том, какими путями шли физики к открытию строения звезд, структуры атома, пониманию природы света и так далее. Изобрели тончайшие приборы, позволившие преодолеть ограниченность наших органов чувств. Но существуют ведь известные законы физики, согласно которым и приборы влияют на изучаемый процесс. Теоретический анализ этого явления привел физиков к так называемому соотношению неопределенности, которое утверждает: невозможно одновременно сколь угодно точно измерить положение и скорость элементарных частиц.
«Да, для объяснения законов движения бестраекторных квантовых частиц классическая механика Лагранжа недостаточна, — думал Аркадий. — Почему же он об этом не говорит? Наоборот, старательно доказывает «абсолютную» достоверность механики Лагранжа. А сам не сумел применить ее полностью. Докладчик забыл или не знает, что еще Энгельс высмеял материалиста-метафизика Дюринга, который
