Константин Локотков - Верность
Не удивляйтесь, дружки, Ванин прав, ибо нет ничего хуже довольного спокойствия обывателя. Вот Аркадий понимает это. На вопрос Ванина: «Делаете ли все, что требует партия?» — он ответил за Федора:
— То, что требовалось, мы сдали, получили «отлично» и успокоились. — Он сказал это с расстановкой, очень серьезно, словно самому себе.
Надо что-то говорить в заключение. Федор встал, с силой уперся кулаками в стол.
— Александр Яковлевич, тут много было сказано в мой адрес и приятного и неприятного… Я все принимаю — и оценку моей работы и критику…
Странно моргая, Федор смотрел в серьезное, доверчивое лицо Ванина. Ему вдруг показались неубедительными свои слова: «Я все принимаю». Что значит «все принимаю»? Надо заверить секретаря парткома в том, что он, Купреев, ничуть не обижен критикой, — наоборот, благодарен товарищам за нее. Но он не успел этого сказать, да, наверное, это было и без слов ясно. Ванин кивнул в сторону Стрелецкого.
— Так что же мы ответим москвичам?
Чуть приподнявшись над столом, в торжествующей позе, с открытой улыбкой, Анатолий щурил черные глаза. Федор подавил вздох и неожиданно сказал со смущенно-счастливой интонацией, пристукивая кулаком по столу:
— Даю честное слово, все сделаем, — не видать москвичам первенства! Привалов, ты как?
— Не может быть сомнений!
— Посмотрим! — весело воскликнул Анатолий.
В институте окончились вечерние консультации.
Анатолий и Федор спустились вниз, в Большую техническую аудиторию, где по инициативе Сережки Прохорова (ему лишь бы играть) затеяли танцы.
— Стоп! — Анатолий приложил палец к губам. — Я вижу Марину. Бог мой, какая стала… представительная! — Он замер на минуту, вытянув шею, потом подмигнул: — На один танец можно? — и быстро стал пробираться сквозь толпу.
Девушки оглядывались на незнакомого молодого человека с черными как уголь глазами и выправкой военного.
Марина танцевала с Ремизовым. К ним подошла Женя Струнникова и, погрозив подруге пальцем, увлекла Аркадия.
Марина остановилась у стены, лицо ее было оживленно, она часто поправляла прическу.
Анатолий подкрался к ней сзади. Постоял с минуту, улыбаясь, затем что-то сказал. Марина рассеянно обернулась и, видимо, не узнав и решив, что обращение относится не к ней, отвернулась. Анатолий захохотал, взял Марину за руку; та испуганно смерила его взглядом и вдруг покраснела, удивленная и обрадованная. Анатолий покачивал головой, склонившись близко к ней, и смеялся.
— Вальс! — звонко прокричал с балкона Сережка Прохоров и свирепо махнул палочкой.
С минуту понаблюдав, как танцуют Анатолий и Марина, — кавалер, занятый рассказом, обивался, а Марина, смеясь, видимо, журила его, — Федор, лавируя между парами, ушел к себе в комитет комсомола.
Ну денек! С самого утра Федор не присел ни на минуту. Но где же усталость? Если бы не эти танцы, Федор сел бы тут, в тихом уголке, и часиков до двух покопался в книгах. Нельзя, Марина танцует. Надо сойти вниз. Неудобно оставлять ее там одну. Она весела, это очень хорошо. В конце концов, если танцы доставляют ей удовольствие, Федор готов отказаться от мнения, что танцы пустая вещь. Ведь вот и Аркадий и Анатолий танцуют. Не надо только этих диких западноевропейских кривляний. Русские танцы — вот это да! Широко, красиво, целомудренно! Сережка Прохоров молодец, у него, наверное, хорошее музыкальное чувство: ненавидит блюзы и фоксы. Сейчас играет свой любимый вальс «На сопках Маньчжурии».
Федор задержался у окна. Сквозь легкую туманную изморозь стекла неясно проглядывали парк, студенческие корпуса. Города не было видно — все впереди за парком выступало смутно, неразличимо. Небо казалось низким, темным, и в нем не было ни звезд, ни облаков.
Федор подышал на стекло, ладонью вытер овальное пятно и глянул…
Прямо перед глазами заискрились снежинки. Косо, точно брошенная из города, летела круглая луна. Вдруг она остановилась, и стал заметным легкий след позади нее — хлопья облаков догоняли темную громадную тучу, скатившуюся на город. Там бился в ней луч прожектора — то покачивался, озаряя рваную, острую кромку, то замирал, подпирая тучу, наполняя ее светом.
Но вот он наконец вырвался — стремительно полетел вверх, в ясное бесконечное небо, навстречу близким и самым далеким звездам… И все на земле проступило отчетливо, сильно: дома, деревья, заводские трубы в черте города, белый снег, синие вспышки трамваев, лохматые провисшие провода.
На стене, занимая половину ее, — торжественная рамка, внутри на белой плотной бумаге — крупные буквы:
«И. П. Павлов, ПИСЬМО К МОЛОДЕЖИ»Дальше шли ровные, любовно вписанные, заученные наизусть слова, большому, неумирающему смыслу которых Федор никогда не переставал удивляться.
«Что бы я хотел пожелать молодежи моей Родины, посвятившей себя науке?
Прежде всего — последовательности. Об этом важнейшем условии плодотворной научной работы я никогда не смогу говорить без волнения. Последовательность, последовательность и последовательность. С самого начала своей работы приучите себя к строгой последовательности в накоплении знаний.
Изучите азы науки прежде, чем пытаться взойти на ее вершины. Никогда не беритесь за последующее, не усвоив предыдущего. Никогда не пытайтесь прикрыть недостатки своих знаний хотя бы и самыми смелыми догадками и гипотезами. Как бы ни тешил ваш взор своими переливами этот мыльный пузырь — он неизбежно лопнет, и ничего, кроме конфуза, у вас не останется.
Приучите себя к сдержанности и терпению. Научитесь делать черную работу в науке. Изучайте, сопоставляйте, накопляйте факты…
…Второе — это скромность. Никогда не думайте, что вы уже все знаете. И как бы высоко ни оценивали вас, всегда имейте мужество сказать себе: я невежда.
Не давайте гордыне овладеть вами. Из-за нее вы будете упорствовать там, где нужно согласиться, из-за нее вы откажетесь от полезного совета и дружеской помощи, из-за нее вы утратите меру объективности.
…Третье — это страсть. Помните, что наука требует от человека всей его жизни. И если у вас было бы две жизни, то и их бы не хватило вам. Большого напряжения и великой страсти требует наука от человека. Будьте страстными в вашей работе и в ваших исканиях.
Наша Родина открывает большие просторы перед учеными, и нужно отдать должное — науку щедро вводят в жизнь в нашей стране. До последней степени щедро.
Что же говорить о положении молодого ученого у нас? Здесь ведь ясно и так. Ему многое дается, но с него много спросится. И для молодежи, как и для нас, вопрос чести — оправдать те большие упования, которые возлагает на науку наша Родина».
Федор стоял в задумчивости. Ему смешными казались теперь его азартные потуги «взойти на вершины» науки сразу, одним махом. Нет, уважаемый, приучи себя к сдержанности и терпению! И не гордись, что все знаешь, ничего ты еще не знаешь.
И все-таки удивительно хорошо было на душе. Это, наверное, потому, что все ясно впереди: что нужно делать и что — лишнее, от которого следует отказаться.
…Спустившись вниз, Федор увидел Анатолия в буфете.
— Ага! Вот ты где! Ну-ка, пойдем, изменник.
— А ты где пропадал? Я тебя искал, искал… Давай вылезем отсюда, Федор. Ну жара!
— А Марина где?
— Отбили ее у меня. Виктор отбил. Оказывается, он ревнивый страж семейных устоев. Ха-ха! Подошел, расшаркался: «Неужели вам девушек мало?»
— Шутит он.
— Надо полагать. Э, да мне пора! Отец, наверно, заждался. Ты меня проводишь немножко? Проводишь, конечно. Постой, пойду с Мариной прощусь.
Нырнул в толпу. Вернувшись, нашел Федора у выходных дверей.
— Марина меня удивила, честное слово. Никогда не ожидал. Думал: пустенькая хорошенькая девочка — и все. Очень рад за тебя, Федор…
И он обнял друга.
Глава десятая
В зимние каникулы Федор и Марина жили у матери, в городе. Анатолий приходил ежедневно, принося с собой свежие запахи ветра и бодрящего мороза с улицы.
Повозившись с Павликом, уходил в комнату Федора. Марина слышала его уговаривающий голос:
— Отдохни. Каникулы, а ты коптишь. Пойдем в театр.
— Не могу, Толик. Надо станок закончить.
— Чахотку схватишь.
— Может, поборемся?
— Отойди, отойди. А то японским приемом…
Анатолий был невесел. Марина знала, отчего.
— Я Марину заберу в театр. Ты не против?
— Пожалуйста. Странный вопрос…
Странный вопрос! Марина сжимала руки… Как он доверчив! Как он уверен в ней!
В прогулках по улицам города она и Анатолий были совсем-совсем одни, и эти встречи напоминали ей другие, далекие встречи с Федором.
