Иван Истомин - Живун
— Ах, вкуснятина! — восторгались ребята.
— Ешьте, ешьте, детки, свежатину. Скорее вырастете, — приговаривали, глядя на них, матери.
Никем не замеченный Сенька исчез. Вскоре он принес два сырка. Третьего, опасаясь гнева Парасси, оставил дома.
Гриш просветлел от радости. Ай да Сенька, молодец!
— Давай разделывай, Сень! А я за гармошкой сбегаю! Отпразднуем первый улов!
3
Мишку Караванщика, единственного из всех, устроенный Варов-Гришем праздник первого улова нисколько не радовал. Он поел свежатинки, с Гажа-Элем поохал, что нечем спрыснуть — Гриш зажал флягу со спиртом, — попел со всеми, лишь бы время убить, а сам все думал о своем.
Поначалу у него было намерение, дождавшись Гриша, побеседовать, как быть с уловом. Уговор на берегу — самое любезное дело, никто не в обиде. Пять рыбин — вроде пустяковина. Но если так пойдет — их, воронят, девять, да на каждую руку по сырку или пыжьяну — здравствуйте и до свидания! С чем приехали, с тем и домой возвращайся.
Но Гриш чего-то загорелся общим нярхулом, нажимая на это — общий, и Мишка удержался от разговора. Что-то ему в Грише начинало не нравиться. Дурит или хитрит? Давеча яйца всем раздал — жри от пуза. Как поп с Евангелием.
Мишка Караванщик это общее себе иначе представлял. Сообща промышлять, а добычу, как водится между людьми, — каждому рыбаку на рыло. Куда свой пай пристроить — он сам знает. Советчиков не надо. Ему бы деньжат сколотить, а там видно будет. Может, хозяйство заведет, а может, по конной части, извозом займется, дело хорошее. Ломать хребтину на дядю — дураков нет.
Кажется, оплошал он, Мишка. Шел в компанию известно почему — Сандру от Романа увести. Не то чтобы очень уж он по ней убивался — просто захотелось нос Роману наставить. Не больно важный начальник — одинаково партизанили, да он как был Мишкой Караванщиком, так им и остался, а Ромку Романом Ивановичем величают. Председателем…
Ну и без бабы чего себя морить. Пошастал по вдовам, надоели.
Но Сандра того не стоит, чтоб из-за нее на Сеньку, на его воронят батрачить. Хоть бы грела, а то — ледышка…
Когда Гриш запел свои скороговорки: «Тут и песне конец…» — и бабы стали нехотя подниматься, Мишка удержал всех:
— А с уловом что?
Голос его прозвучал спокойно, и вопрос можно было принять за хозяйскую озабоченность. Эль удивился:
— Как что? Засолим — и будет прок…
— Не про то… — поморщился Мишка. — Что с уловом делать будем?
— Якуня-макуня! Уху варить, брюхо набивать! — Гажа-Эль был настроен на шутку, но в голосе Мишки чувствовалось раздражение:
— Только и всего — брюхо набивать?
Гриш почувствовал, что вопросы задаются неспроста, и, сложив гармошку, сказал спокойно:
— Не только брюхо набивать. Что не в котел — для мир-лавки солить-вялить. Ты ведь знаешь, Миш.
— А выручку?
— Всем поровну. С Куш-Юром обговорено.
— А по мне — делить улов сразу. Сам своему паю желаю быть хозяином.
«Вот ты куда?!» — Гриш сощурил глаза — от кого другого, но от Мишки Партизана не ожидал. В разговор вмешалась Марья:
— Миш верно говорит, надо делить сразу! И засаливать отдельно.
— Вот видишь! — ухватился Мишка.
Сенька Германец сидел за спиной Гриша и напряженно слушал, но тут он высунулся вперед:
— По-справедливому делить — по детям! — воскликнул он тоном человека, которого вдруг озарило счастливой мыслью.
Мишка Караванщик зло захохотал:
— Силен бродяга! И котел общий, и делить по едокам… Держи карман шире!
— Как же это ты, Семен? Михаилу-то с Сандрой вовсе ничего не достанется, — хмыкнул Гажа-Эль.
Сенька усиленно заморгал, соображая.
А Эль продолжал:
— Делить, так поровну, на семью, без общего котла!
Мишку именно это бы устроило.
— Что Михаилу, что Семену — поровну? — не без подковырки уточнил Варов-Гриш.
— А кому какое дело? Нарожал — корми, — заволновался Мишка.
Но тут его Эль не поддержал.
— Неладно, однако, черепок сварил, якуня-макуня. Давай, Варов-Гриш, что твой сварит. А может, уже сварил?
Гриш чуть-чуть помедлил, и его опередила Сандра.
— С общим котлом лучше, — робко выговорила она. — Власть худого не присоветует.
— А ты не суйся, коли не спрашивают! — Мишка подскочил и в ярости сжал кулаки. — Знаем, кто эта власть! Ребра пересчитаю!
Сандра съежилась, но не отступилась.
— Да, с общим котлом лучше! Надо держаться того, что в Мужах решили: излишки засаливать вместе. А нажиток — поровну на семью.
— Может быть, — вздохнул Эль и положил руку на плечо Мишке, мол, не шеборшись, ладно, попробуем эдак.
— Конечно! — поддакнула Парасся, а за ней и Сенька.
А Мишка криво ухмылялся, дескать, поживем — увидим.
Гриш промолчал. Да и какие еще слова, коли сошлись в парму. Он растянул мехи и заиграл, запел свои скороговорки, будто давая понять, что спор окончен.
Глава шестая
Заноза
1
После встречи на пристани Эгрунь стала чаще попадаться на глаза Куш-Юру. Он удивлялся: год прожил в Мужах и не видел ее, а тут по два-три раза в неделю встречает. Про себя он точно мог сказать, что невзначай. Но и не похоже, чтобы она подкарауливала его. В летнюю пору люди больше на воле бывают, оттого чаще и видятся. Глядеть на молодую красавицу было ему и приятно и горько. Не будь она сестрою Озыр-Митьки, он бы не проходил мимо, сухо сказав: «Здравствуй!» Все-таки хороша. Сандре не уступит. Ну да он без серьезных намерений. И Эгрунь вроде знать его не знает. На приветствие не отвечает. Не то что на пристани. Э-э, да ведь там от него ей выгода могла быть. Такая уж порода — во всем корысть ищет.
Вот так однажды он шел на реку и вдруг увидел Эгрунь. Согнувшись под большой вязанкой зеленых веток тала, девушка медленно поднималась по деревянному тротуару в гору. Видать, привезла с того берега на корм скоту.
«А она не белоручка!» — Куш-Юр уступил девушке дорогу и поздоровался.
Но Эгрунь, как и всегда, не ответила. Прошла, бровью не повела, ровно его и не было.
Следом за Эгрунью тяжело ступал Яран-Яшка. Впрочем, можно было лишь догадываться, что это Яшка. На широких плечах парня громоздилась такая вязанка зеленых веток, что его коренастой фигуры не было видно, и казалось, ветки сами плавно ползут в гору.
— Здорово, батрак! — шутливо приветствовал его Куш-Юр.
— Драствуй, — негромко отозвался парень, не останавливаясь. — Я не патрак. Сепе тащу.
— Ой ли?! Породнились, что ли, с Озыр-Митькой?
— Я у них выросли…
— Люди говорят — женить тебя хотят на Эгруни.
Яран-Яшка остановился, выпрямился, красный от натуги, и расплылся в улыбке.
— Маленько еще нет.
Он встряхнул вязанку, подбросив повыше на плечи, и двинулся дальше.
— Слышь, Яков! — крикнул Куш-Юр ему вслед. — Зайди в сельсовет. Разговор есть.
— Некогда! — буркнул парень.
Через день Яшка уехал с Озыр-Митькой на рыбный промысел.
Весть эту принес Писарь-Филь. Каждый день он выкладывал Куш-Юру ворох сельских новостей и непременно что-нибудь об Эгруни. Иной раз говорил только о ней. Так что Куш-Юр был в курсе сплетен, об Эгруни знал все, о чем судачило село. Видимого интереса к этим новостям он не проявлял, Филя ни о чем не расспрашивал, но и слушать его не отказывался.
Вскоре после того, снова встретив Эгрунь, он самолюбиво подумал, что строптивого Яшку надо поставить на место. В сельсовет вызвали, а он не идет. И в тот же день приказал Писарю-Филю:
— Вызови Яран-Яшку!
— Э-э, не скоро будет. На Иван Купала разве Озыр-Митька отпустит. На мыльке похороводить с девками, Эгрунька заводилой там.
«Мыльком» звали хорошо видную из окна сельсовета лужайку позади церкви — единственное в Мужах место, где всегда сухо. Молодежь там проводит летние игрища и хороводы.
Куш-Юр ни разу еще не был на молодежных гуляньях в Мужах. Свободное время всегда проводил у Гриша. В Обдорске, помнилось, гулянья проходили весело. Зыряне — большие мастера петь, плясать, водить хороводы, чем-то напоминавшие русские. Да и пели в большинстве русские песни. Но как в селе отнесутся к его появлению на гулянье? Не красный праздник — церковный. Самому, может, и не стоит ходить. А Вечке, пожалуй, надо побывать. Веселье весельем, но, если над контрой глаза не иметь, яду, как пить дать, подпустит. Вот только с промысла приедет ли Вечка?
Накануне дня Ивана Купалы Писарь-Филь угодливо доложил:
— Яран-Яшки не будет. Озыр-Митька не пустил. А Эгрунька вовсю наряжается. Новый наряд справила. Хмельного наготовила.
Куш-Юр был занят своими мыслями.
— Не видел, Вечка приехал? — спросил он.
— Навряд, отец его неводит на дальней тоне.
