Николай Верзаков - Таволга
Дорога в гору ведет, золотистая — лист нападал. Березы по краям золотистые. Солнышко светит. А небушко синее, будто перо из крыла птицы сойки. Весело ехать.
Под горой сухое болото. Сосенки тонкие, чахлые, пихтач мелкий, мох висит на нем плесенью. Мягко под ногой, будто по перине идешь. Сохатые тут живут, горбоносые да рогатые. На кочках клюква, ягода кислая, красная, много ее — собирай знай. Ползает Алешка между кочек, обеими руками клюкву берет. Одной рукой в шапку кладет, другой — в рот. Вкусно, однако не малина, много не съешь.
Дальше едет. За поворотом сосна лежит — ветром выворотило, корни вверх торчат, будто медведь на дыбы встал. По стволу бурундук-полосатик бежит. Увидел Алешку, за сук спрятался, выглядывает. Щеки оттопырены — семян набрал про запас: нельзя лениться, зима долгая, пропадешь.
Осман — к зверьку, а тот под ствол да в нору — достань его. Пес сконфузился, побрехал для виду, пофыркал, покрутил головой, опять побежал. Дымом напахнуло. Еще поворот — и приехали.
Вначале показались штабеля бересты да жердь на перекладине, на колодезный журавль похожая. Заедешь с другой стороны — землянка: дверь да оконце наружу. В землянке дальняя стена кирпичная, за ней печь и котлы по бокам, не видно их. Нары, большая кочерга, бочка для дегтя в углу, огарок на подоконнике, ведро с водой на лавке, плащ да шляпа деда Антона на гвозде висят, а больше ничего нет.
Надел Алешка плащ и шляпу, отодвинул заслонку, в печи углей гора. Лицо у Алешки красное, с носа пот каплями падает, по груди ручейком течет. Жарко! Накидал бревешек, задвинул заслонку, наверх пошел, на самую крышу, где котлы выходят. От них трубы к бочкам протянуты, по ним деготь течет.
Стоит Алешка, совсем как дед Антон, в затылке скребет: «Вышел деготь или не вышел? Открывать котел или подождать? А, была не была», — решается, сметает золу с крышки котла, багром сдвигает ее.
Голубой дым в щель вырывается, искра идет — значит, весь деготь вышел. Когда деготь не вышел, дым зеленый и искра не идет. Радуется Алешка, ловит крюки на жерди, опускает в котел, корзину железную зацепить ладит. Ноги жжет, лицо печет, руки прижигает. Зацепил, однако, на другой конец жерди животом ложится. Огненная корзина вверх выходит, ветром искру далеко несет. Осман в стороне сидит смирно, поглядывает. Алешка хозяин тут, будешь мешаться, как раз попадет. Склонил голову набок и наблюдает, как Алешка, освещенный солнцем и жаром углей, сильный, как богатырь, очищает корзину, достает поддон, метет в котле. Метла горит, макает ее в бочку с водой — и снова в котел. В котле — треск. Осман язык высунул, дышит — бока вздымаются. А каково Алешке?
Валится Алешка на землю, раскидывает руки в стороны, смотрит в небо. А оно разделено на две части — самолет пролетел. Алешка тоже, может быть, когда-нибудь станет летчиком. Летай себе да поглядывай вниз, что там люди поделывают. Кто лес валит, кто сплавляет его, кто смолу курит или деготь гонит — сверху все видно. Много увидишь! Или, как отец, на Север поедет, дома строить там станет. Можно в геологи: сегодня — здесь, завтра — там…
Солнце к лесу клонится. Осман есть просит.
— Подождешь, — Алешка встает и за второй котел принимается.
Хороший хлеб печет бабка Дарья — белый, высокий, пушистый. Режет Алешка ломоть себе, ломоть — Осману. Колокольчик звенит — Скоробей идет, тоже хлеба надо. Алешка ломоть солью посыпает, коню дает. Мясо режет, с Османом делится. Конь жует, Алешка жует; Осман все съел, облизывается, еще просит.
— Мясо надо долго жевать, — советует Алешка, — а так какой толк? Ты жуй.
Обедают, разговоры разговаривают, думы думают.
Ветер в деревьях шумит, листья летят. Утка косяком тянет — вечер скоро. Дегтем пахнет. Из бочек дымок пошел — это жар из бересты деготь выжимает. Течет он по трубам: кап-кап-кап — капли падают в бочку. Алешкин деготь течет.
Бежит конь. Лист шуршит. По бокам лес темный. Рябчики хохлатые спят, косачи краснобровые — хвосты серпом — спят. Глухари бородатые спят. Лоси рогатые дремлют. Бурундук-полосатик в норку забился, тепло ему. Муравьишки спят. Кто не спит теперь? Мыши в траве шуршат. Совы глаза в темноту пучат — когти расправляют. Лиса на промысел вышла. Рысь крадется, зайчика ей охота поймать. Алешка не спит, домой едет. Ему не страшно. Осман при нем — верный друг. Да и огоньки уж видно — поселок скоро. Стучат колеса по камешкам, телега поскрипывает. А в поселке уж знают: Алешка с дегтярки едет. Ваня да Вовик Голощаповы навстречу:
— Алешка приехал!
— Поймали горбача? — Алешка остановил коня.
— Ушел… завтра мы его… Айда с нами? Втроем-то мы…
— Дедушка заболел. Кто деготь гнать будет?
— Тогда возьми нас с собой, а?
— Ладно, подумаю. — Алешка достает клюкву и оделяет братьев. В сторонке Танька скачет на одной ноге:
— Заяц белый,
Куда бегал?
— Лыки драл.
— А куда клал?
— На колоду,
Под колоду,
Кто сохватит,
Того — в воду!
— Иди сюда, — зовет Алешка.
Танька прискакивает на одной ноге.
— Подставляй карман.
Кармана у Таньки нет. Алешка в подол насыпает ей клюквы.
— Дарья, встречай, работник едет! — кричит старик Хомутов.
— Алексеюшко, свет ты мой, — бабка выбегает за ворота, — приехал? Ах, варнак, неслух…
В избе тепло, светло и пахнет блинами.
— Разувайся да за стол скорей, — дед усмехается в усы. — Промялся?
Он только что вернулся из бани и отдыхает теперь, красный, распаренный и довольный.
— Я ее, Алешка, хворость-то, веником! Задал ей жару!
Дед шутит, бабка подкладывает внуку блины, и всем весело.
После ужина Алешка лезет на полати. Перед глазами дорога. Лес рдеет в золотом дыму. Слышится звук капель… И горячо пахнет дегтем. А за окном из-за гор выходит луна, сияет, как раскаленный поддон, только что вынутый из котла. Как поднимется над крышей, так русалки и выйдут на отмель. Не проспать бы.
— Бабушка, а бабушка, ты меня пораньше…
— Спи, — успокаивает дед Антон, — завтра вместе поедем.
Но Алешка уже не слышит. Он спит.
ПОМОГИ ДРУГОМУ
Когда я был маленьким, часто оставался дома с дедушкой. Мы уходили в лес: то наломать веников, то нарубить черенков для граблей, вил или лопат, то по грибы.
Был у нас рыжий белоногий конь. Рыжка. На нем ездили косить траву и рубить дрова.
Я рано научился ездить верхом. Так рано, что Рыжка меня еще не слушался и возил, куда хотел. Потом мы стали большими друзьями, и он подчинялся мне безропотно.
Рыжка чувствовал мое настроение, и, если я бывал весел, пытался со мною шутить. Приведу его поить к ручью, пьем с ним нос к носу, он подвинет мою голову тихонько, вроде бы: ну, как вода, хороша ли? Я отодвинусь: не мешай.
Иногда мне казалось, что Рыжка меня понимает лучше, чем отец или мать, и я был бы вполне счастлив, если бы мне позволили спать вместе с ним на соломе.
Однажды у Рыжки заболела грудь — говорили, от надсады.
Дедушка собрался в лес за какой-то травой, и я упросил взять меня. Целый день лазали по каким-то скалам, болотам, пробирались вдоль ключей и только к вечеру нашли эту траву.
Хлеб, взятый с собой, был давно съеден. Я устал, а до дома оставалось еще далеко. Повстречался мужик на дороге. По граблям и вилам, привязанным к телеге, было видно, что поехал сено грести. Я стал упрашивать деда, чтобы попросил немного хлеба.
Мужик придержал лошадь. Развязал мешок, вынул каравай, прижал его к груди и резанул ножом поверху. Подал краюху, поглядел на меня и отрезал еще. Дедушка поблагодарил мужика.
Тот ответил: «В лесу так: раздели, что есть, помоги другому» — и поехал дальше.
А мы с дедушкой сели на обочине. Я жевал краюшку ржаного хлеба, и она казалась мне такой вкусной, какой потом не приходилось есть уже никогда.
— Эх, ты, стригун, — дедушка поглаживал мою голову, — пристал? Ну, это ничего, привыкай. Впереди будет много работы.
Этот поход привязал меня к деду до конца его дней и живо сохранился в памяти. Потом, когда мне случалось встречать в лесу голодного человека, я тоже развязывал мешок.
ГОРНОСТАЙ
Зимой дедушка не брал меня в лес. Я обыкновенно сидел у окна или на печке и ждал его возвращения. Он привозил гостинцы от лисы или от зайца: то кисть мороженой терпко-сладкой рябины, то кусочек промерзлого хлеба. Однажды приехал он с сеном, я выскочил встречать.
— Ох, Вася, что я тебе привез! — сказал он, улыбаясь хорошей широкой улыбкой.
— Что? — я почувствовал необыкновенность подарка.
— Горносталя.
Дедушка горностая называл горносталем.
