Сергей Львов - Спасите наши души
— Нет, — сказал Павел. — Раньше казалось, что знаю, а теперь кажется, что не знаю. Совсем не знаю.
— Ну, хорошо, — сказала тетя Зина. — Я сейчас все тебе объясню. Так вот, Павел, — значительно сказала она. — Твой отец был скромным тружеником, а погиб как герой.
И она сама с огорчением услышала, что голос ее звучит так, как будто она говорит не про своего зятя, которого знала много лет и с которым не очень ладила, а про кого-то из книги. «Иначе надо ему сказать», — подумала, пересела поближе к Павлу, положила руку ему на плечо.
— Ты же знаешь, — начала она снова, стараясь, чтобы голос звучал мягко, — у каждого человека в жизни должна быть большая цель. Взять тебя, ты должен стремиться быть достойным памяти своего отца. Разве ты забыл, как ты выступал у нас на читательской конференции на тему «В чем счастье?» Хорошее было выступление. Я даже его текст в областную библиотеку послала на выставку. Ты еще начал с замечательных слов Николая Островского: «Жизнь дается человеку только один раз...» Как там дальше сказано? Помнишь?
Павел помнил. Наизусть.
— «...ее нужно прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы», — закончил он цитату.
— Вот видишь! — обрадовалась тетя Зина. И удивилась: — Как же так? Ты так хорошо сказал в своем выступлении про эти слова! И как раз про то, о чем меня спрашиваешь. Значит, все понимаешь правильно. Ты завтра придешь в читальню, и я тебе дам текст твоего выступления. У меня копия подшита. Перечитаешь его, подумаешь над ним снова. Договорились?
— Спасибо, тетя Зина, — вежливо сказал Павел. — У меня остался черновик. Я посмотрю его.
Зинаиде Александровне показалось, что она сказала не все.
— Это нехорошо, что ты все время один. Потому у тебя такие мысли.
— А разве это нехорошо, что я думаю...— Павел запнулся, помолчал, а потом закончил извиняющимся голосом, — о смысле жизни?
— Почему нехорошо? Очень хорошо, — еще более тревожно сказала Зинаида Александровна. — Только думаешь ты, как мне показалось, пессимистически. Вот и книги последнее время тебя все какие-то привлекают не такие. А мне бы не хотелось, чтобы мой племянник, который только что кончил школу, получил аттестат зрелости и вступает в самостоятельную жизнь, смотрел на окружающее сквозь черные очки пессимизма. Даже если у нас случилось несчастье, это еще не причина для мрачных мыслей.
— Тетя Зина, — спросил Павел, — а у вас никогда не бывает мрачных мыслей?
— Конечно, как у всякого человека, у меня бывает плохое настроение. Но я умею с ним бороться. Обещай мне, что ты постараешься перестроиться, — сказала она и снова сама с огорчением услышала, что выговорила эти слова так же, как требовала от своих молоденьких помощниц обещания, что они не будут запускать работу с рекомендательными списками.
Павел сказал, что постарается, и Зинаида Александровна пошла на кухню к сестре.
— Я ему все объяснила, — сказала она.
Сестры обнялись и всплакнули. Тетя Зина еще долго сидела в доме Миловановых, рассматривала старые фотографии и вздыхала над ними, а на следующий день энергично, как все, что она делала, взялась за устройство Павла, и он не успел опомниться, как работал в газетном киоске.
— Ну, как теперь твое настроение? — спрашивала она, когда встречала племянника.
Павел отвечал, что настроение у него нормальное, и тетя Зина удовлетворенно говорила:
— Вот видишь!
Сестре она тоже сказала не без гордости:
— Теперь я спокойна за нашего Павлика. Ну, кто был прав?
И хотя Евдокия Александровна с самого начала не спорила с сестрой, она согласилась:
— Конечно, ты.
Сестры не знали, что как раз в эти дни Павел познакомился с Григорием Добровольским, недавно приехавшим в их город. Добровольский жил в гостинице, посещал краеведческий музей и местных старожилов, представляясь командировочным, изучающим старину. Он действительно был в командировке. Вызвался поехать в старинный городок, где, по слухам, можно было купить у стариков не только дореволюционные издания молитвенников, но и старинные служебники, типиконы, четьи минеи. Добровольский рассчитывал и начальству угодить и не без барыша вернуться. И та кафедра духовной академии, где ему покровительствовали, хотя он был всего семинаристом, дала ему командировку.
Он познакомился с Павлом, когда приходил за свежими газетами и журналами. Добровольскому рассказали историю гибели Милованова-старшего. Это событие было до сих пор памятно в городе.
И Григорию захотелось отличиться: привезти в семинарию не только книги, но и заявление Павла о приеме. Плохо ли, еще не кончив учения, уже иметь на своем счету такое доказательство проповеднических способностей!
Разговор с Павлом он начал с того, что хотя в городе он приезжий, но уже наслышан о безвременной кончине его отца, о достойном хвалы подвиге фельдшера Милованова, об испытании, ниспосланном Павлу.
Павла заинтересовала и неожиданность обращения и непривычность речи, и, когда Добровольский попросил показать ему город, он согласился. У Павла было много свободного времени.
Они вместе гуляли по городу, ходили в лес, в окрестные деревни, разговаривали.
Добровольский скоро почувствовал и робость Павла перед жизнью и желание говорить о том, чем Павел однажды удивил тетку и о чем больше ни с кем не разговаривал.
И когда Григорию показалось, что настало время для решительного объяснения, он спросил Павла: не приходило ли тому в голову воспринять гибель отца как некое указание судьбы? Не думает ли он прислушаться к этому указанию? Например, пойти учиться в духовную семинарию, где уже учится он, Добровольский?
— Особого к себе внимания от людей вы пока не дождались, — сказал Григорий почти то же самое, что говорил дядя, Милованов-поросятник. Но кончил он иначе: — Не там надо искать награду.
— Я вас не понимаю, — растерянно сказал Павел.
— Меня не понимаете, — возразил Добровольский, — это не суть важно. Себя не понимаете! Это куда важнее.
Потом он стал говорить, что религия учит людей хорошему. Разве иначе она могла бы существовать столько веков? И разве плохой человек матушка Павла? И про то сказал, что, если Павел поступит в семинарию, у него на всем готовом будет неплохая стипендия, можно будет и матери помочь. И что, окончив семинарию, можно рассчитывать на твердое положение для себя и на возможность утешать окружающих в бедах и горестях. И про то, что в институт теперь попасть весьма трудно, а идти после десятилетки в газетный киоск или на производство как-никак обидно.
— Приедете на каникулы в свой город, спросят: что делаете? Можно будет ответить: в Москве учусь, в вузе. И среднее образование ваше даром не пропадет, и языки иностранные учить будете, и о многом таком узнаете, о чем вам ни в школе не говорили, ни в книгах не напишут теперешних. Ведь о жизни, о смерти, о боге спорят две стороны. Но вам известно только то, что говорит одна сторона, и совсем неизвестно то, что об этом может оказать другая. А разве вам не любопытно услышать другую сторону? Не господствующую, — понизил он голос, — по гонимую. Гонимую, но от гонений не слабеющую, — это прозвучало торжественно, — религию! Может, ей что-то такое известно, о чем первая сторона и не догадывается? А?
Добровольский почувствовал — ему помогла актерская восприимчивость, — что его житейские доводы особенного впечатления на Павла не произвели, а вот последний, туманно-многозначительный, зацепил за живое.
И он решил козырнуть:
— Формуляром вашим, извините, в библиотеке поинтересовался. Видно, что философия вас занимает. О пшеничном зерне не задумывались? Мы его можем разложить на составные части, можем эти частицы увидеть, осязать, взвесить, но ни под каким микроскопом, ни на каких весах не увидим той энергии, той внутренней силы, благодаря которой произрастает зерно. Какая же сила заставляет его произрастать? Поразмыслите об этом. Маркса, между прочим, не читывали?
Павел признался, что после «Манифеста Коммунистической партии», который в выдержках проходили в школе, ничего не читал.
— Напрасно, — наставительно сказал Добровольский. — Не удивляйтесь, что, советуя вам духовную стезю, о которой вы покуда понятия не имеете, спрашиваю вас про Маркса. Основоположник научного материализма Маркс. Так?
— Так, — согласился Павел, удивляясь еще больше. — Это известно.
— Но неизвестно другое: что у Маркса, если поискать, можем найти доказательства в пользу существования бога.
— Ну, это вы хватили! — сказал Павел.
— Поскольку вы Маркса не читали, — сказал Добровольский, — спорить вам со мной будет затруднительно. Может быть, хоть понаслышке знаете про стоимость, которая, согласно Марксу, представляет собой овеществленный в товаре труд? Возьмите эти вот ботинки, — и он указал на свои черные узконосые туфли. — Можете их разорвать, можете их разрезать, можете под микроскопом рассмотреть, химическому анализу подвергнуть — никак и никогда вы их стоимость не увидите, не обнаружите. А она есть. Она в эти ботинки заложена. О-бъ-е-к-т-и-в-н-о! И во все заложена. Это Маркс говорит. А религия говорит: вот так же и бог незримо овеществлен в окружающем мире...
