Сергей Львов - Спасите наши души
Ребят, и учительницу, и моториста — всех спасли. А фельдшера Милованова вытащили на берег с тяжелым ранением. Он умер в больнице. И с того самого дня, как Павел увидел медленно и грузно переворачивающуюся моторку, и отца под винтом катера, и дымное пятно крови в воде, он заболел.
А когда поправился, ему стало казаться, что в городе на него косятся, презирают его. И ему каждую ночь снилось одно и то же: он не пускает отца прыгнуть с лодки, а бросается в воду сам. Во сне все кончалось хорошо, но он просыпался, чтобы вспомнить: отец погиб, а он остался жив. Знакомые успокаивали его. Они рассудительно говорили, что если бы он, плохо плавая, тоже кинулся в воду, то погиб бы вместе с отцом, и у матери было бы двойное горе.
Но Павел продолжал казниться и не заметил, как заболела мать. У нее начала трястись голова и дрожать руки, она перестала ходить на работу в детский сад, и дома все сразу стало рушиться. И все чаще он видел, как она, чего никогда не делала при отце, молится перед иконой, которую откуда-то принесла.
Павлу бы работать идти, ему бы матери стать опорой. Не мог. У него было оправдание: отец непременно хотел, чтобы он поступил в медицинский институт. Павел говорил, что должен выполнить последнюю волю отца, и с ним соглашались.
В августе он уехал держать экзамен в медицинский институт областного города. В этом городе жил брат отца — дядя Николай Милованов, Поросятник, как его звали родные. На окраине города — ее по-старинному называли Слободкой — у Николая Милованова был дом с садом и хриплым псом на цепи за глухим забором. Где-то он числился не то пожарным, не то сторожем. А сам выкармливал на продажу поросят, выращивал ранние огурцы, помидоры, держал улья, пускал квартирантов. В давние годы Николай Милованов сделал себе татуировку. На одной руке у него была изображена могила с надписью: «Нет в жизни счасьтя!» — с мягким знаком после «с».
При жизни отца Павел не бывал у дяди: братья друг друга не любили. Но теперь на время экзаменов пришлось поселиться у него. Решение Павла идти в медицинский Милованов-поросятник весьма одобрил. Только от себя он посоветовал, когда Павел кончит, а может, даже покуда будет учиться, поинтересоваться каким-нибудь особенным способом лечить людей, каким в обычных амбулаториях не лечат. Чтобы и законно все было и почуднее. «Прослышат люди, что у тебя секрет свой есть — и твое дело верное: до самой смерти хватит, еще и на потом останется».
Павел не возражал: он просто не умел говорить с дядькой, отвращение охватывало его, когда он слышал скрипучий поучительный голос Поросятника.
Перед экзаменами медицинский институт проводил «День открытых дверей». Толпясь в вестибюле вместе с другими претендентами, Павел встретил знакомого парня из своей школы, который учился здесь.
— Обрадовался! Подумаешь, «открытые двери»! — пренебрежительно сказал тот. — Все равно вам, кроме аудиторий, ничего не покажут. Хочешь, я тебя в анатомичку проведу? Тогда поймешь, что к нему! — И он добавил с важностью: — Сейчас у нас там занятий нет, но я в анатомичке свой человек. Пошли!
Павел заставил себя согласиться. Все равно, если он сюда поступит, этого не миновать. Он почти ничего не успел увидеть. Какой-то человек с поблескивающими инструментами в руках, подняв голову от того ужасного, что лежало на столе, крикнул:
— Кто сюда постороннего привел? Вы, Степанов? Убирайтесь!
Они выскочили во двор. Знакомый начал было смущенно объяснять Павлу, почему так получилось и когда можно будет попытаться снова. Но он вдруг остановился и поглядел на Павла.
— Да что с тобой? — спросил он. — А, понимаю... А мы здесь работаем, и нам хоть бы что.
И еще долго потом Павел не мог отогнать от себя того, что за одну минуту увидел в анатомичке.
Он собирался сдавать экзамены, но перед первым же это показалось ему бессмысленным.
Вот был отец, всю жизнь работал, перевязки делал на медпункте, лекарства давал, помогал врачу в больнице, жалел, что сам не стал врачом, радовался, что Павел кончил школу, что поедет с ним на лодке к родным. И все увидят, какой у него сын. Смеялся, шутил, даже петь пробовал. Матери говорил: «Смотри, богомолка, мы там загуляем!» Отец подшучивал над богомольностью матери, та стала ходить в церковь, когда отец был на фронте, попал в окружение и не присылал писем. Она и Павла крестила в сорок четвертом, когда тому было уже шесть лет. И пока отец не вернулся из армии, водила его с собой в церковь.
И вот поехали. Радовались оба. И вдруг случайность — и ничего нет: ни радости, ни человека, который радовался. Только расплывающееся дымное пятно крови в воде.
Если это может случиться так быстро, если человек может исчезнуть так бесследно, какой смысл тогда в том, что он жил? Значит, и он, Павел, вот так же, от случайности или от болезни, может исчезнуть завтра или через десять лет? Все равно! Разве годы имели значение? Знать об этом, помнить о том, что он увидел в анатомичке, и идти сдавать экзамены? Зачем?
— Очков не набрал, — соврал он дяде. — Домой поеду. Работать поступлю.
— Очков не набрал, это еще не горе. А вот за работу браться, какую ни попадя, тебе ни к чему. Пусть трактор работает, он железный! — сказал Милованов-поросятник племяннику. — Десять классов — университет не велик, но в вашем городке тоже покуда еще на улице не валяются. Тем более ты Милованова сын. И люди в память ему тебе обязаны. Власти тоже. Выбери. За службу любую не берись. Чего в ней хорошего? Одни заведуют, другие завидуют. Пока оглядываешься, я тебе с матерью на жизнь денег дам. За вами не пропадет. Но оглядывайся с умом. Захочешь — посоветую. Ко мне решишь прилепиться — не откажу. Умному всегда дело найдется.
...Павел вернулся домой.
Он не сказал матери, что даже и не пробовал сдавать экзамены в институт.
— Не выдержал я, — объяснил он.
— Еще бы! После такой беды... — вздохнула мать и вытерла глаза. — Отдохнуть бы тебе, оправиться.
Сама она снова работала, только руку придерживала, когда нужно было что-нибудь написать, а сына захотелось поберечь. Все казалось, что он слабенький, а после смерти отца и вовсе сдал.
И Павел согласился подождать. Согласился, потому что, когда выходил из дому, чтобы поговорить о работе — а поговорить можно было и в ремонтных мастерских, и на обувной фабрике, и на пищекомбинате, — у него в душе поднималось такое чувство тревоги, как если бы он приближался к воде.
Одноклассники Павла все уже начали новую жизнь: кто поступил на работу, кто уехал в институт, кто пошел в местный техникум. Встречаться с ними, отвечать на вопрос: «Что делаешь?» — Павлу не хотелось.
Вечера он проводил дома, а дни — в пустой читальне у тети Зины, маминой младшей сестры. Тетя Зина сидела за столом выдачи книг, слушала радио, которое обязательно включала, когда в зале, кроме Павла, никого не было, и вначале с сожалением, а потом с осуждением поглядывала на племянника, нервно и быстро листающего книги. Тетя Зина уважала читателей, которые книги читают не всякие и не вразброд, а по рекомендательным спискам. Она и Павлу давала такие списки: пока в школе учился — одни, когда кончил и к экзаменам готовился — другие. А теперь он был ни то ни се — из школы ушел, на работу не устроился, она не знала, ни как с ним разговаривать, ни по какому списку направлять его чтение.
— Дуня, ты должна, наконец, повлиять на сына, — решительно сказала она сестре. — Не можешь — я сама на него повлияю. Во-первых, мне в последнее время не нравится круг его чтения — всякое старье у меня выискивает, а во-вторых, когда он начнет что-нибудь делать?
— Ты, Зиночка, конечно, права, да только я... — робея, начала мать, которая побаивалась тетю Зину — самую образованную и самую строгую в семье.
— Я и сама знаю, что я права. Раз ты не можешь на него повлиять, я ему все скажу прямо. Я всегда всем все говорю прямо...
— Вот что, Павел, — сказала она, дождавшись племянника, — мы с матерью говорили о тебе... Горе в семье у вас большое, не спорю, переживания тяжелые, но пора и за дело браться. Что ж, ты так и будешь за спиной у матери сидеть?
Павел терпеливо выслушал все, что ему сказала Зинаида Александровна.
— Ну, ты согласен со мной? — спросила та. — Ты, конечно, можешь еще подумать, но я поставила перед тобой вопрос принципиально. Я и Дуне так сказала: «Ты как хочешь, а я перед ним поставлю вопрос принципиально». Я всегда ставлю все вопросы принципиально!
— Согласен, — тихо сказал Павел, а потом вдруг спросил: — Тетя Зина, для чего живет человек?..
Зинаида Александровна, которая уже взялась за ручку двери, чтобы позвать сестру, возившуюся на кухне, остановилась и растерянно посмотрела на племянника.
— Откуда у тебя такие мысли? Как это так — для чего? Разве ты сам этого не знаешь?
— Нет, — сказал Павел. — Раньше казалось, что знаю, а теперь кажется, что не знаю. Совсем не знаю.
