Николай Глебов - В степях Зауралья. Трилогия
Над окопами взвилась ракета — сигнал к контратаке. Андрей выскочил из траншеи:
— Ура!
— А-а-а, — разнеслось по полю. Солдаты кинулись навстречу врагу.
Фирсов смешался с ними, выпустив из пистолета все пули, с силой ударил рукояткой здоровенного немца и, подняв винтовку упавшего, обрушился ею на врагов. Рядом с ним дрался Епифан Батурин, недалеко, пробивая путь штыком, упорно шел вперед Осип Подкорытов.
Обычно добродушное лицо Епифана было искажено злобой. Казалось, несокрушимая сила влекла его в гущу врага. Разгоряченный боем, он яростно пробивался через вражеские ряды к знамени. Плечом к плечу шли остальные солдаты. Левая щека Осипа была рассечена, но он не чувствовал боли, яростно работал штыком, не отставая от Батурина.
Фирсов отбивался шашкой от наседавших на него врагов. Если бы не подбежал Осип, Андрею пришлось бы плохо. Солдат прикладом свалил ближайшего немца. Остальные попятились.
Из маленького, чудом уцелевшего леска выскочила конная сотня оренбургских казаков и кинулась наперерез вражеским уланам. Свалка продолжалась вокруг неприятельского знамени. Рослый Епифан, точно таран, пробивался к плотной группе врагов, окруживших знамя; от винтовки его остался один ствол. Приклад был сломан, коробка разбита, и штык стал не нужен. Верхняя губа Батурина рассечена, и кровь залила подбородок.
Стоявшая в резерве вторая сотня оренбургских казаков решила исход контратаки.
Возвращаясь в свой блиндаж, Андрей заметил прижавшегося к брустверу человека. Приглядевшись к тощей фигуре, узнал батальонного командира Омарбекова.
Чувство отвращения охватило Фирсова. Сделав вид, что ищет что-то под ногами, Андрей наклонился, не громко, но внятно произнес:
— Трус!
Омарбеков съежился, точно от удара, и умоляюще произнес:
— Ради бога, не предавайте гласности.
Андрей круто повернулся от батальонного и поспешно зашагал по окопу.
В блиндаже Андрей повалился на постель; однако, заслышав чьи-то шаги, приподнялся. Вошел вестовой.
— Вас вызывают в штаб полка.
— Иду, — Андрей неохотно поднялся, отправился в штаб. Увидев Фирсова, Омарбеков отвернулся.
Командир полка фон Дитрих, полный седеющий мужчина, казалось, весь был поглощен изучением полевой карты.
— Прапорщик Фирсов прибыл по вашему вызову.
Фон Дитрих поднял глаза от карты.
— Из батальона капитана Омарбекова?
— Так точно.
— Сегодня я представляю вас к получению звания подпоручика и к георгиевскому кресту второй степени. А сейчас, — фон Дитрих повернул надменное лицо к адъютанту, — приготовьте приказ о временном назначении Фирсова командиром второй роты вместо убитого в бою подпоручика.
К Фирсову подошел Омарбеков и заискивающе произнес:
— Поздравляю с наградой.
Андрей, не скрывая отвращения, посмотрел на командира. Пробормотав что-то невнятное, Омарбеков отошел.
Зима. Маленькая галицийская деревушка, где была расквартирована часть фон Дитриха, утонула в глубоких сугробах.
Первую весть о Февральской революции принес Епиха. Ворвавшись в избу, точно ураган, он еще с порога крикнул:
— Николашку убрали! Сейчас вестовой прискакал из штаба корпуса, рассказывал…
Фирсов поспешно оделся и, пристегнув кобуру револьвера, торопливо зашагал вместе с Епихой к штабу.
— Подожди здесь, — шепнул он.
Батурин, не выпуская винтовки из рук, остался в сенях.
Омарбеков уныло сидел в углу, недалеко от него два-три молодых офицера обсуждали вполголоса манифест об отречении царя от престола.
— Поздравляю, — увидев Андрея, произнес сквозь зубы фон Дитрих. — Император Николай уже не правит Россией, — полковник скривил губы. — Зная ваш авторитет среди солдат, надеюсь на совместные усилия по укреплению дисциплины нижних чинов. Война должна быть доведена до победного конца!
— Я придерживаюсь другого мнения, — сухо ответил Андрей.
— А именно? — фон Дитрих вперил в него глаза.
— Война не популярна среди нижних чинов. Солдаты устали и стремятся домой.
— А вы? — Полковник резко поднялся из-за стола.
Омарбеков испуганно икнул и тревожно завертел головой.
— А вы? — Лицо фон Дитриха побагровело. Не сдерживая бешенства, он в исступлении заорал: — Большевик! Пораженец!
— Да, большевик, — четко сказал Андрей.
Фон Дитрих выхватил револьвер, но, увидев ощетинившийся штык вбежавшего Епихи, отпрянул.
На деревенской улице стихийно возник митинг.
Андрей взобрался на табурет и, оглядев солдат, громко произнес:
— Товарищи! Иго царизма пало. Но до полной победы революции далеко. У власти стоит буржуазия. Каждый из нас должен подумать, идти ли ему в ногу с кулаком и помещиком, или следовать за большевистской партией в борьбе за мир, за свободу, за землю! Других путей нет. Я уверен, что крестьяне и рабочие, одетые в солдатские шинели, пойдут единственно правильным путем. Сегодня мы должны избрать представителей в полковой комитет. Да здравствует нерушимый союз рабочих и крестьян! Все под красное знамя революции!
На митинге по предложению Епифана Батурина в полковой комитет были избраны Андрей Фирсов, Федор Осколков, бывший грузчик Новороссийского порта, и несколько солдат из соседних рот.
Однажды Андрей заметил небольшую группу австрийских солдат, которые вышли из своих окопов, направляясь в сторону его участка.
Расстояние между окопами небольшое, ясно слышались голоса:
— Русс! Камрад!
Австрийцы шли без оружия, продолжая кричать:
— Русс, русс, камрад!
Они спустились в русские окопы, и, оживленно переговариваясь на своем языке, начали совать в руки солдат папиросы и консервы.
Увидев офицера, на миг замолкли.
— Русс, камрад, — осмелев, один из них раскрыл перед Фирсовым портсигар.
Андрей взял папиросу. Большинство австрийцев — из Закарпатья. В роте Фирсова находилось несколько украинцев. Те и другие плохо понимали друг друга, подкрепляли слова оживленной жестикуляцией. Вечером большая группа солдат во главе с Батуриным пошла в австрийские окопы и вернулась поздно.
Перед утром Епиха влез в блиндаж Фирсова и, боясь потревожить командира, тихо улегся рядом.
Первым проснулся Андрей и, поглядев на безмятежно храпевшего Батурина, улыбнулся: «Спит после гостебы».
Братание началось и в других ротах. Фон Дитрих вызвал к себе Фирсова.
— Приказываю прекратить братание с неприятельскими солдатами. Открывать по ним огонь, не жалея патронов. Вы меня поняли, господин подпоручик?
— Понял. Но это невозможно, — ответил Андрей невозмутимо.
— Почему? — сдерживая себя, спросил полковник.
— Братание солдат принимает массовый характер и идет по всему фронту. Вы, очевидно, об этом знаете, — сказал раздельно Фирсов.
Офицеры, находившиеся в халупе, насторожились.
— Не рассуждать! — фон Дитрих стукнул кулаком по столу.
— Прошу не кричать. Я вам не денщик, — круто повернувшись, Андрей вышел из штаба полка.
В крупных городах России начались забастовки. На фронте отдельные части отказались идти в наступление, и фон Дитрих, зная, что снятие Фирсова, за которого стояли солдаты, в данной обстановке невозможно, ограничился строгим выговором.
Андрей вернулся в блиндаж.
Епиха разжигал железную печурку, сырые дрова горели плохо, и он ворчал:
— Надоело вшей кормить в окопах. Скоро ли это кончится?
— Скоро, Батурин, скоро, — отозвался из угла сидевший на корточках Осколков.
— Скоро конец войне, — повторил Осколков и, повернув лицо к Андрею, спросил: — Ребят вызывать в блиндаж?
— Нет, сегодня не нужно, пускай отдыхают, — ответил тот. За последнее время вокруг Андрея стали группироваться революционно настроенные солдаты. Андрей радовался, что в полку положено начало крепкому ядру большевистской организации.
Через несколько дней после митинга ненадежный полк по настоянию фон Дитриха отвели в глубокий тыл, в район Пскова. Андрей Фирсов, как представитель солдатского комитета, находился в штабе полка.
ГЛАВА 27
Весть о свержении самодержавия дошла до Марамыша в первых числах марта 1917 года. К Никите Захаровичу примчался с заимки перепуганный Толстопятов.
Наспех привязав взмыленного жеребца, быстро поднялся наверх. Никита уже знал от сына историю со свиньей и не мог сейчас скрыть брезгливости. Нехотя подал руку и торопливо вытер ее.
— Осиротели, — овечьи глаза Дорофея были влажны. Вынув из кармана клетчатый платок, он оглушительно высморкался и, сложив руки на животе, с надеждой посмотрел на Фирсова. — Как таперича быть?
Никита по привычке забегал по комнате, полы его частобора развевались.
— Худо, Дорофей Павлович, худо. Сам не знаю, что делать. — Круто остановившись перед гостем, он заявил: — Остается, пожалуй, одно — надеяться на бога и добрых людей, — помолчав, добавил: — На днях говорил мне один человек, что господин Родзянко взял в руки власть. Сказывают, из наших, — Никита понизил голос до шепота. — Еще появился какой-то Керенский из присяжных. Может, наладится с властью-то.
