Елена Коронатова - Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва
— Вы знаете Галю из седьмой палаты? У нее большая семья, и, видимо, они трудно живут.
— Да, — равнодушно отозвалась Ася, не понимая, к чему Анна клонит.
— Ей не в чем пойти на танцы, — продолжала Анна. — Вчера был ее день рождения, и палата подарила ей на платье. Помогите Гале. Надо только скроить и сметать. А прострочить она сумеет. Я дам свою машину.
И вот тут она ответила Анне Георгиевне что-то невразумительное: отвыкла, руки не поднимаются… боится испортить… и тогда Анна встала и сухо, не глядя на нее, сказала:
— Я все понимаю. Но такое, извините меня, отказываюсь понимать, — сказала и ушла.
Даже сейчас, наедине с собой, вспомнив об этом, Ася покраснела. Разве можно оправдать себя тем, что после она позвала Галю и все ей сделала? Нет, до чего докатиться! Ведь раньше такого она себе не позволяла. Она, которая обшивала всех девчонок в общежитии. Ну, а если бы Анна Георгиевна ее не пристыдила?! Лежала бы себе, полеживала, довольствуясь тем, что ее не тревожат. Безвольное, ко всему безразличное существо. Говорила когда-то ученикам красивые и громкие слова. «В жизни всегда есть место подвигам». А сама? Уж очень она стала пренебрежительно к людям относиться. И к Косте. Сегодня он заглянул в палату, а она притворилась спящей.
В кино она боялась: вдруг схватит за руку или обнимет. Ничего подобного. Хохотал во время сеанса, как мальчишка. На него даже оглядывались. Она подумала: «А он славный». Ну, для чего ей было так демонстративно вести себя; когда он на обратном пути попытался взять ее под руку, чуть не оттолкнула его. Совсем одичала. Разыгрывала из себя какую-то недотрогу. Ну, что особенного? Не дай бог, парень еще подумал, что она не хочет идти с ним под руку, потому что он всего-навсего монтер. Ох, уж совсем было бы глупо!
Вдруг что-то упало на кровать. Камушек. Не успела Ася подумать, что все это значит, как над перилами веранды появилась взлохмаченная голова.
Костя уселся на перила, свесив ноги на веранду.
— Что вам нужно? — шепотом сердито спросила она, натягивая простыню на плечи.
— Пойдемте туда, — тоже шепотом ответил он. — Внизу скамейка. Посидим. Все равно вы не спите.
Ася отрицательно мотнула головой.
— Вам все равно. Можете вы сделать для меня?
— Уходите, я оденусь.
Он, как кошка, бесшумно спрыгнул.
Страх, что он снова залезет и их смогут услышать, заставил ее одеться и подойти к перилам веранды… Он ловко, так же бесшумно вскочил и осторожно помог ей спуститься на землю.
— Говорите, что вам нужно, и я уйду.
— Я же сказал вам: мне нужно, чтобы вы со мной просто посидели. Не сердитесь. Послушайте лучше, о чем вызванивают цикады.
— Ого! Да вы романтик.
— Я монтер. Или, как меня здесь громко называют, электрик. Ну, а вы чем занимались на большой земле? Вы смахиваете на художницу или на актрису.
— Учительница. Была…
— Почему была?
— Неужели не понимаете?
— Ладно. Пусть на год, на три — осечка. Ну и что? Вы же вернетесь в школу.
Он это сказал таким тоном, как будто все зависело от нее.
Она понимала: его слова ровно ничего не значат, и все же, наперекор здравому смыслу, на какой-то миг поверила его словам.
— Костя, у вас есть что-нибудь заветное? Ну, о чем бы вы мечтали с детства?
— Есть. Вас поцеловать.
— Костя!
— Не буду. Буду тихим, как море в штиль. Только не уходите. Между прочим, помните Багрицкого: «…Но я — человек, а не зверь и не птица…»
Немного помолчали.
— Я еще мальчишкой мечтал отправиться в кругосветное путешествие. Я из-за этого и в моряки подался.
— Вы были моряком?
— По совместительству с римским папой.
— Расскажите о себе.
— Ну, не притворяйтесь, что вам интересно!
— Я не умею притворяться.
— Тогда слушайте. — Он начал говорить суховато, как будто говорил не о себе. — Отец был моряком. Потерял я его шести лет. Мы жили вдвоем с матерью. Учился я, как и все мальчишки: из кожи не лез. Смешно: даже когда знал, не поднимал руки, считал, что только подлизы поднимают руки. Любил географию и физику. Географию у нас преподавал, теперь-то я понимаю, превосходный учитель. Мы его звали Гео-Граф. Если мы уж слишком начинали шуметь, он, снимая очки, говорил: «Дети, я возмущен вашим поведением». Он никогда на нас не кричал. Ни в одном учебнике не было того, что он нам рассказывал. Это уж мы проверяли. Физику преподавал фронтовик. Моряк. Он говорил, что человек, не знающий физики, не может быть полноценным. А мы хотели быть полноценными. Он оборудовал в школе мастерскую, хотя тогда еще производственное обучение в программу не входило. Как видите, мне это в жизни пригодилось.
Когда был в девятом классе, у меня объявился отчим. Я его возненавидел за то, что он стал мужем моей матери. У меня появилась к ней… брезгливость, что ли. Я не был наивным мальчиком. Но до этого мать для меня была святыней.
Я заявил, что у меня отец один. И это ничего не значит, что он погиб. И убежал. Через неделю милиция торжественно доставила меня домой. С этого дня я стал усердно доказывать, что меня не так-то просто воспитывать. Я подлил в водку уксусу. И тихо злорадствовал, увидев, как у него перекосилась морда.
Напихал ему раз червей в карман пальто. Прятал карты. Он любил играть в преферанс. Когда ему надо было вечерами работать, он был лектором, — в доме перегорали пробки.
По глупости мальчишеской я надеялся выжить его из дому. Ей-богу, верите: меня, мальчишку, бросало в дрожь от ненависти к нему. Даже от звука его голоса.
Я загнал на барахолке часы, свой велосипед, костюм и удрал на Камчатку. Парень я был здоровый. Пошел в матросы. Плавал на рыболовецком судне. Там я узнал, почем фунт лиха. Дома-то я не привык трудиться, а там пришлось попотеть. Затем служба на флоте. Занесло меня на Север. На службе и заболел. Глупейший случай. Во время штормяги одного матросика снесло в море. Ну, я за ним и окунулся. В общем, схватил воспаление легких. Тут-то я и попал в объятия госпожи чахотки. Когда человеку плохо, он первым долгом мать вспоминает. И я вспомнил. Совесть заговорила. Написал ей. Ответил отчим. Она умерла от туберкулеза. Конечно, я виноват. Тосковала она по мне. А я, идиот, себя гордым считал. Как же, помощи не прошу. И раз никому нет дела до меня, так и писать не буду. Страдалец несчастный! Так меня смерть матери перевернула, что я больше года в госпитале провалялся.
Потом меня демобилизовали. Путевку в зубы — и отправили в Крым.
Григорий Наумович сказал: «Оставайся в Крыму, если хочешь быть здоровым». Пришлось пришвартоваться здесь. В плавание меня из-за болезни не брали. Пошел землю кайлить. Никак не мог привыкнуть, забывал, что больной. Перестарался. Если хотите знать: старушка, у которой я жил на квартире, три месяца меня выхаживала. И ведь за здорово живешь. Мне хлеба не на что было купить. С Григорием Наумовичем они меня кормили. Поднялся и сказал себе: черта с два! Не меня чахотка доконает, а я ее! Доктор и надоумил в электрики пойти. Он, хоть и говорит, что ничего за меня не хлопотал. Но меня он не обманул. Устроился в санаторий… Вот и все…
— Костя, а вас не тянет отсюда? Ведь где-нибудь на заводе…
— Я не унижался бы до починки утюгов, так? — закончил за нее Костя. — Во-первых, я хочу окончательно вылечиться. У меня еще весной был небольшой рецидивчик.
— Вот видите: выходит, не совсем Крым излечивает.
— Ерунда! Все было по моей вине. И потом — не могу я уехать от моря. Я же родился на море.
Он замолчал. Ася сорвала веточку самшита и стала машинально обрывать жестковатые листочки. Он, видимо, ждал, что она о чем-то его спросит, но она не спросила, и он заговорил.
— А вообще-то обленился. Не для кого стараться.
— Учиться не тянет?
— У меня нет аттестата. А садиться в двадцать шесть лет за парту…
— Стыдно!
— Если вы хотите меня перевоспитывать, боюсь, что из этого ничего не получится. — Он помолчал, а потом, видимо, несколько уязвленный, сказал: — Я не считаю, что позорно быть простым работягой.
— Я не говорила, что позорно. Если человеку по силам делать больше — он должен это делать.
— А сами-то вы следуете этому правилу?
Костя встал и, отойдя от скамейки, прислонился к дереву. Чиркнула спичка.
— Ну, я все о себе и о себе. Расскажите вы что-нибудь. Если доверяете.
Ася молчала.
— Если не хотите, не надо. — Огонек папиросы прыгнул вверх.
— Я… У меня был муж… Ну, а потом… Мы разошлись. Но я все равно его… люблю. — Она умолкла.
— Кажется, я совсем вас заморозил. Пойдемте.
Солнце заливало веранду. На столе под салфеткой стоял завтрак. Ничего себе — одиннадцатый час. Ася поднялась, натянула халатик. Подумав, открыла шифоньер. Вот спасибо Александре Ивановне. Позаботилась. Ася надела ситцевое платье. Широковато немного. Не важно. Затянем потуже ремешок. Как это у Светлова? «Наши девушки, ремешком подпоясывая шинели…» Они-то — эти девушки, что «на высоких кострах горели», — не покорялись обстоятельствам.
![Елена Коронатова - Бабье лето [повесть и рассказы]](/uploads/posts/books/134500/134500.jpg)
