Елена Коронатова - Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва
Потом наступила короткая передышка. Легче дышать, слава богу, вытащили из бока эту ужасную иглу.
— Асенька, Костя пришел, — проговорила Анна, наклоняясь над ней и прикрывая ей плечи простыней.
Анна вышла на веранду и с кем-то, наверное с Марией Николаевной, о чем-то вполголоса разговаривала.
Костя стоял лицом к ней, вцепившись руками в спинку кровати.
— Тебе лучше? — спросил он. — Ты не говори. Ты только палец подними, если лучше.
Она подняла мизинец. Ни он, ни она не заметили этого «ты». Костя улыбнулся.
— Ничего, Асёнка, все будет хорошо. Ты только не дрейфь.
— Я… не… дрейф… — Она не договорила, верхняя губа жалобно дрогнула. Она снова начала задыхаться.
Анна выдворила Костю.
Наступила ночь. Одышка прекращалась на несколько минут, и тогда Ася забывалась, а потом все начиналось сначала.
Журов в двенадцать прогнал Анну отдыхать. Она отправилась домой. Дети уже спали. Потушив верхний свет и оставив настольную лампу, Анна прилегла на диван, сняв туфли, не раздеваясь. И тотчас же заснула.
Приснился страшный сон. Ася притихла. Лежит белая, холодная и спокойная. Анна, онемев от ужаса, смотрит на нее, не может оторвать взгляда и вдруг замечает: маленькие, совсем детские ручки чуть заметно пошевелились. Она прижимается щекой к груди Аси, сердце молчит. Тогда в отчаянии она разорвала руками грудь, ужасаясь, что же она делает, — и вытащила маленькое, свободно умещающееся у нее на ладони, сердце. С каким-то исступлением принялась его массировать, не отводя глаз от Асиного мертвого лица. И когда уже совсем потеряла надежду, лицо порозовело, из синих губ вырвался легкий вздох, будто кто-то перевернул страницу, и сразу же ожило сердце, Анна громко, уже не в силах сдерживаться, заплакала. Ася Вовкиным голосом сказала «Мама, мамочка, да проснись же».
Она открыла глаза. Вовка в одних трусиках, голенастый и нескладный, стоял перед ней и теребил ее за плечо…
— Мама, да проснись же! Ты так плакала во сне. Что она? — видно было, что слово «умерла» ему страшно произнести.
— Да, то есть нет, — проговорила Анна, с трудом приходя в себя.
Ася встретила Анну взглядом, в котором она прочитала: «Что же ты меня оставляешь, разве ты не знаешь, как мне без тебя плохо и страшно». Больше Анна не покидала двадцатой палаты.
На третьи сутки, под утро, Ася перестала метаться, ее ослабевшее тело как бы обмякло, и она задремала.
У Анны силы сдали, заснула сидя. Спала не больше четверти часа, проснулась и сразу вспомнила свой страшный сон. Почему так тихо? Ася не двигалась. Глаза закрыты. И так же, как в том сне, наклонилась, чтобы приложить ухо к Асиной груди, и услышала тихое, почти спокойное дыхание, и, боясь до конца поверить, — все смотрела то на Асю, то на часы и слушала…
Глава двадцатаяКостя лежал на пляже, когда его помощник Вася, бросая камушки в море, своим добродушным голосом сказал:
— Эта, с которой еще ты в кино ходил, помирает.
Натянув штаны, сунув ноги в тапки, Костя схватил под мышку рубаху и помчался в санаторий. А до этого, блаженно растянувшись на горячих камнях, он лежал и думал об Асе. Теперь он постоянно думал о ней.
У него до сих пор не было своей девушки. Он считал, что так сложилась жизнь.
Высокий, смуглолицый, с черными без зрачков разбойничьими глазами, он привлекал внимание женщин. От мимолетных встреч с ними оставался нечистый осадок и брезгливое ощущение от откровенной и жадной их доступности.
Ася поразила его с того самого момента, как он вошел к ней на веранду и увидел ее. Как и все влюбленные, он не мог дать себе отчета, что именно потрясло его в ней. Возможно, ее беззащитность.
Ее вежливый и безразличный тон и несколько раз повторенное «пожалуйста» больно уязвили его. И когда Ася попросила отнести — «пожалуйста» — книги в палату, он ответил грубее, чем хотел.
Он страшно обрадовался, когда Анна Георгиевна попросила его провести радио на веранду. Провода не было, и он снял его у себя дома.
Обычно с девушками он держался самоуверенно. С Асей он испытывал непонятное смущение и злился на себя за это смущение.
Ему казалось, что она его презирает, и решил больше к ней не ходить. Какого дьявола он будет навязываться! И не выдержал.
Старался не думать, что у нее был муж, с которым она почему-то разошлась. Возможно, поссорились и помирятся — так же бывает. К сожалению.
Так думал Костя, лежа на пляже.
Никогда он еще не переживал такого отчаяния, как в те минуты, когда мчался от пляжа до санатория.
Увидев на двери белый лист с надписью: «Не входить», он решил: все кончено, и осторожно открыл дверь.
Он не видел ее изменившегося и подурневшего лица. Видел одни глаза. Жалость и нежность захлестнули его.
Но он ничем не мог ей помочь.
Костя помчался к Григорию Наумовичу.
Старик сидел в кресле, с высокой спинкой, и, как обычно, читал. От всей его комнаты, заставленной книжными полками и громоздкой обшарпанной мебелью, веяло стариной. Новое здесь — только книги. Костя всегда смотрел на них с завистью.
— Скажите мне только истинную правду: она будет жить? — спросил он без всяких предисловий.
Вагнер не удивился.
— Костя, Анна Георгиевна не позволит ей умереть. Она сделает все возможное.
— А невозможное?! Только правду!
— Разве я тебя когда-нибудь обманывал?
— Нет. Анна Георгиевна сможет сделать… это самое невозможное?
— У нее, кроме знаний и опыта, есть еще сердце. Можешь на нее положиться. Это я тебе говорю.
— А что это за штука — клапанный спонтан?
— Кто тебе сказал?
— Неважно. Вы мне объясните, я пойму.
— Понимаешь, воздух прорвался в плевральную полость. Образовался клапан — воздух туда поступает, а выдохнуть она не может. К сожалению, моя стенокардия привязала меня к креслу. Будь добр, сядь! Мне довольно трудно задирать голову.
Костя уселся верхом на стул, помолчав, сказал:
— Григорий Наумович, вы не замечали такой странной закономерности: дураки и подлецы редко болеют, а как хороший человек, так обязательно какая-нибудь хворь проклятая навяжется.
— Почему странной? Дураки, ясное дело, тоже болеют. Но в основном ты прав: порядочные люди чаще болеют (когда Григорий Наумович хотел кого-нибудь похвалить, он говорил — «это порядочный человек»). Видишь ли, друг мой, это объясняется тем, что порядочный человек уязвимее, он острее все воспринимает. И не только это, он вдобавок еще всегда тяжелее груз на себя взваливает. Ему больше и достается. Жизнь его чаще бьет. Вот ты когда-нибудь задумывался над тем, у кого больше врагов: у обывателя или у порядочного человека? Так если хочешь знать: у порядочного человека всегда больше врагов. А почему? — Григорий Наумович замолчал, уставившись своими выпуклыми глазами на тысячу раз виденные корешки книжных переплетов.
Сидели, каждый размышляя о своем.
— Костя, хочу тебе предложить, — нарушил первым молчание Григорий Наумович. — Наш техник уходит на пенсию. Не занять ли тебе его место? Рентгеновскую аппаратуру ты знаешь. Из тебя получится первоклассный рентгенотехник. Безусловно, сейчас тебе не до того, но ты подумай об этом. Ты меня понял?
— Ладно, — равнодушно отозвался Костя. — Ну, я пошел, — сказал он, срываясь с места.
…Он ходил по дорожке вдоль веранды: тридцать шагов туда, тридцать — обратно. Потом сел прямо на землю.
Сон подкрался незаметно. Проснувшись, Костя испугался: как она?
Стояла предутренняя, всегда чего-то выжидающая тишина. В посветлевшем небе догорала бледная звезда, словно растратившая за ночь весь свой жар. Темные кусты и остролистый ясень, казалось, тоже прислушивались к тому, что делается там, за верандой. Там было тихо. Мелькнула страшная догадка, и от нее медленно стало цепенеть все тело. Он не мог дать себе отчета, сколько сидел вот так — не шевелясь: минуту или час, пока не услышал осторожные шаги.
— Костя, — тихо окликнул голос Анны Георгиевны.
Сделав невероятное усилие над собой, он сбросил эту противную, цепкую тяжесть и поднялся.
— Костя, — услышал он, как шепотом повторила Анна Георгиевна, наклоняясь через перила. — Все хорошо. Опасность миновала. Она заснула.
Анна Георгиевна еще что-то шепотом говорила, он слушал слова, но смысла их не улавливал. Ему хотелось сказать Анне, что она необыкновенный человек и необыкновенный врач, что он до самой смерти не забудет, что она сделала для него. Но Костя ничего этого не сказал. Он только вымолвил:
— Анна Георгиевна… — и замолчал.
— Хорошо, Костя, — сказала Анна Георгиевна, — ты иди домой. А после тихого часа придешь. Раньше пяти и не вздумай приходить. Ей надо отоспаться. Слышишь Костя!
Глава двадцать перваяРовно в 16.00 Костя шел по Центральному проспекту, как громко называлась небольшая улочка, по обеим сторонам которой расположены фотография, ресторан и все магазины их небольшого городка. Проспект, сделав легкий поворот, упирался в площадь-пятачок, а от нее шел прямой квартальчик, с газонами, с раскрашенными в разные цвета скамейками, с неизменным бассейном.
![Елена Коронатова - Бабье лето [повесть и рассказы]](/uploads/posts/books/134500/134500.jpg)
