Антти Тимонен - Мы карелы
Когда стали расходиться, Богданов подошел к вопленицам и попросил повторить ему слова плача, чтобы он мог записать их.
Женщины переглянулись. Потом одна из них ответила неторопливо:
— Одно горе дважды не плачут. А ныне у народа столько горя, что слова приходят, лишь когда кого-нибудь оплакиваешь… Плакать нам еще много. Подожди, услышишь.
Вернувшись с кладбища, Сантери захватил с собой старого Хуотари и пошел проверить, не починили ли белые перерезанную им телефонную связь. Уже издали они увидели, что на дереве сидят два человека. Оба связиста были в гражданской одежде, но с белыми повязками на рукаве. Внизу на дороге стоял третий — в финской форме, с винтовкой в руках.
Одновременно прогремели два выстрела, затем хлопнул третий.
Хуотари и Сантери подошли к убитым, чтобы забрать их винтовки.
Хуотари узнал лежавших под деревом:
— Эти оба из Луусалми. Наши, карелы. А тот, третий, — финн.
Сантери процедил сквозь зубы:
— Нет теперь ни карел, ни финнов. А есть враги и есть свои. Понял?
ГЛАВА ВТОРАЯ
КИРИЛЯ ИЩЕТ СОБАКУ
Кириля доставил пакет, переданный ему Васселеем, в назначенное место и спрятал в тайнике. Теперь он мог отправляться в Финляндию. Но он уже передумал. Тяжело было покинуть родную землю. Да и переход границы — дело рискованное. Поди знай, что может случиться. Но домой вернуться он тоже не решился. Поразмыслив, Кириля решил найти такое место, где можно было бы переждать лихие времена. Таким местом была деревенька Кевятсаари, откуда были родом предки его матери и где полно было всяких родственников. Кроме того, деревенька маленькая и захолустная. Так что вряд ли есть красноармейцы или милиция. А если и окажутся, то изба старика Ярассимы, дальнего родственника Кирили, стоит на отшибе. Туда можно идти без опаски.
Однако, выйдя к деревне, Кириля все же до самой темноты прятался на опушке леса, издали наблюдая за избушкой Ярассимы. Ничего опасного он не заметил. Вот Устениэ, жена Ярассимы, прошла в загон, устроенный за избой для овец, и стала загонять их в хлев. Потом появился Ярассима. Он шел из деревни. Лишь когда солнце, отстояв дневную вахту, ушло на отдых, Кириля набрался храбрости и подкрался к дому.
— А, это ты! Ну, садись!
В голосе Ярассимы не было ни радости, ни испуга. Разбуженный среди ночи, старик сидел в нижнем белье, словно раздумывая, стоит ли ему одеваться или так сойдет.
Кириля перекрестился и сел на лавку.
— Чем же мы гостя-то угощать будем? — охала Устениэ, успевшая уже накинуть сарафан. — Чаю и того нет…
— С дороги чаем сыт не будешь, — рассудил Ярассима: — Ставь варить рыбу.
— Да есть же рыба на столе, — заметил Кириля и, не дожидаясь приглашения, придвинулся к столу. Окунь показался ему очень вкусным, хотя давно уже остыл. Вместо чая ему подали теплый еще кипяток, заваренный на чаге. Ел Кириля не торопясь и спокойно. Если бы ему что-то угрожало, хозяева его предупредили бы. Расспрашивал стариков, как и кто из его родственников поживает, кому бог дал здоровья, кому нет. Потом невеселым голосом сказал, что у него от голода померла дочь, да вторая тоже вот-вот, гляди, помрет. Устениэ заохала и стала вытирать глаза подолом передника, Ярассима хмурился.
Лишь выйдя из-за стола и снова перекрестившись, Кириля спросил о самом главном:
— Как у вас тут… Есть ли солдаты в деревне?
— Есть, — ответил Ярассима. — Каких только твоей душе угодно, всякие имеются. И белые, и красные. И карелы, и русские. И финны. И цыгане…
— Не ври, — заметила Устениэ. — Цыган-то нет.
— Как нет? Есть же один… Не цыган разве? Весь черный как головешка.
— А они меж собой не воюют? — спросил Кириля, толком не понимая старика.
— Чего им воевать? — усмехнулся Ярассима. — Вместе в карты играют и рыбу воруют.
— Да не только рыбу, — добавила Устениэ. — Все тащат, что под руку попадется.
— А ты не беспокойся. Тебя никто не тронет, — заверил Ярассима Кирилю. — Давайте ляжем спать. А утром баню истопим.
Кириля забрался на лежанку, и Ярассима рассказал ему подробнее, что за солдаты обитают в их деревне. Оказалось, глухая деревушка стала прибежищем для всякого рода дезертиров. Здесь скрывались белые солдаты, сбежавшие еще из армии Миллера. С ними уживались дезертиры из Красной Армии, белокарелы и финны, служившие еще недавно в армии Ухтинского правительства. А были также карелы и финны, недавно пришедшие из Финляндии. Этих можно было отличить по одежде. Если дезертиры, давно уже скрывавшиеся в лесах, ходили в потрепанных мундирах, то новые пришельцы были одеты в добротную гражданскую одежду. И занимали они в этой пестрой компании командное положение. Пропитание дезертиры добывали кто как умел. Потому они без зазрения совести очищали сети селян, да и в клети наведывались. В деревне уже привыкли к тому, что запасы продовольствия приходилось прятать в лесу и ходить за ними, оглядываясь, словно не за своим идешь, словно в деревне хозяевами были эти пришельцы.
— В плохое время ты пожаловал в гости, — вздохнул Ярассима.
— Нельзя мне было дома оставаться, — сказал Кириля и рассказал обо всем. Единственное, что он не решился сказать Ярассиме, — это то, зачем он появился в этих местах и кто его послал.
Устениэ давно спала. Ярассима замолчал, и Кириле показалось, что старик тоже заснул.
А Кириля все ворочался и вздыхал. Да, вот какими время сделало карел. До другого человека никому теперь и дела нет, даже судьба родственника никого не трогает.
Но Ярассима не спал… И вдруг Кириля сквозь дрему услышал голос старика, говорившего словно с самим собой:
— У каждого своя жизнь. А кто скажет, как жить-то надобно? Никто. Сказать есть кому, да поди знай, кому верить, а кому нет. Вот в чем дело-то. Ну ладно. Давай спать.
На следующий день в деревне было собрание. Его приехали проводить два большевика из Кеми. Кириля тоже пошел на собрание. Очень уж любопытно ему было послушать, что большевики скажут людям. В своей деревне он, конечно, держался бы подальше от их глаз, а здесь, помимо него, полно было всяких подозрительных личностей.
Один из приехавших был Матвеев. Лысый, с седыми усами, лет пятидесяти. Он был из Кемского ревкома. Другой был Королев. Его в деревне знали. Родом он был из Тунгуды, и говорили, будто он какой-то кооператор. Сюда он приехал в качестве переводчика, так как Матвеев не знал карельского языка.
— Сам-то он не из кемских, — рассказывал Королев мужикам, начавшим понемногу сходиться на собрание. — Откуда-то он из России, вроде как из Екатеринбурга. У большевиков всегда на больших постах был, — говорил Королев, почему-то загадочно усмехаясь..
Обычно представители ревкома ездили с вооруженной охраной. У Матвеева охраны с собой не было. Видно, решил, что вряд ли завоюешь расположение народа, разъезжая под охраной вооруженных чекистов. Не было у Матвеева и револьвера. Во всяком случае, не заметно было, чтобы у него имелось оружие. Зато у Королева на боку под пиджаком был виден наган и на поясе висела ручная граната.
Матвеев успел перед собранием переговорить с деревенским старостой. Он побывал уже во многих поморских деревнях, но такого положения в Поморье нигде не было. Ни в одной деревне он не видел такой нищеты и нигде не встретил такого обилия дезертиров. Может, они и были, но нигде они не вели себя так нагло, как здесь. Здесь они разгуливали открыто, вооруженные. Прямо в центре деревни Матвееву и Королеву встретились две подозрительные личности. Один нес винтовку, небрежно повесив ее на плечо. Другой держал руку в кармане.
— Простите, — Матвеев вежливо остановил их. — Вы кто такие?
Личности переглянулись. Потом тот, что держал руку в кармане, в котором явственно вырисовывались очертания револьвера, чуть раскачиваясь на широко расставленных подгибающихся в коленках ногах, ответил на ломаном русском языке:
— Твое какое дело? Ты, товарищ, будь здесь тише воды, ниже травы. А лучше всего сматывайся отсюда, пока голова на плечах…
Поэтому в ожидании, пока народ соберется, Матвеев решил посоветоваться с Королевым. Может быть, ему не надо говорить о том, ради чего они, собственно, приехали проводить собрание. У кого здесь можно найти излишки продовольствия, чтобы сдать их государству? Так же опасно начинать требовать, чтобы мужики шли в Красную Армию или на Мурманку отбывать трудовую повинность. Стоит только зачитать список подлежащих мобилизации — поднимется буза. Как считает Королев? Он же лучше знает местные условия.
Королев был настроен более решительно. Он считал, что, во-первых, они не должны показывать, что кого-то боятся. Проявление трусости равно дискредитации Советской власти. Во-вторых, большевики должны говорить прямым языком. Хоть Королев и не являлся членом партии, но, будучи советским служащим и искренне поддерживая большевиков, он не мог согласиться ни с малейшим отступлением от принципов партии. Только правда, и правда прежде всего. Никакого увиливания, никакого приукрашивания действительного положения вещей! И в-третьих, поскольку им поручено провести такое собрание, то они должны его провести. Лишь в том случае советские работники могут требовать строжайшего соблюдения революционной дисциплины от других, если сами будут примером.
