Антти Тимонен - Мы карелы
— Нет, мужики, по-хорошему с ними ничего не выйдет.
Свернув с тропы, Юрки повел свой отряд лесом. Они вышли к откосу горы, за которым открывалась поросшая густым сосняком лощина. Расположив своих бойцов вдоль откоса и указав каждому место, Юрки спустился с горы и пошел вперед посмотреть, что делается в лощине.
Укрываясь за деревьями, он шел по лощине. Остановился и стал прислушиваться. Вокруг было тихо. Но только вышел из-за дерева, как грохнул выстрел и пуля чиркнула по стволу у самого виска. Юрки бросился на землю и, всем телом вжимаясь в мох, отполз в сторону. Осторожно выглянув, он увидел, как из-за лежащей неподалеку поваленной с корнями сосны, из-под корневища, высунулось дуло винтовки. За деревом лежал кто-то в финском военном кепи и целился в то самое место, где только что был Юрки. «Еще выстрелит», — подумал Юрки с удивительным спокойствием. Опять грохнул выстрел. «Да, разговор тут короткий», — решил Юрки. Он неторопливо взял на мушку кепи стрелявшего и нажал на спусковой крючок. Раздался короткий стон, ствол винтовки наклонился и ткнулся в мох. Позади затрещали беспорядочные выстрелы. Эту пальбу подняли залегшие на откосе бойцы Юрки. Они, конечно, никого не видели и стреляли наобум. Их пули летели над головой Юрки, сбивая ветки с деревьев.
— Отходите! — послышалась команда по-фински, и Юрки увидел, как белые, залегшие за лощиной, стали поспешно отбегать назад. «Ишь как напугались!» — усмехнулся Юрки и послал вдогонку убегающим три пули. Потом позвал своих:
— Рота, ко мне!
Его «рота» приблизилась не спеша. Мужики шли оглядываясь, перебегая от дерева к дереву, готовые открыть огонь в любую минуту. Юрки поднялся и пошел к поваленной сосне, из-за которой его обстреляли.
Остановившись над убитым, он хотел по привычке перекреститься. Поднял руку и тут же опустил ее, так и не перекрестившись. Он узнал в убитом финского солдата, давшего честное слово, что уйдет в Финляндию и больше никогда не появится в Карелии. Вот оно, их честное слово. Этот человек получил по заслугам, и ему, Юрки, не нужно просить прощения у всевышнего за содеянное им. Двое павших лежали рядом — сосна и человек. Поваленное ветром дерево не хотело расставаться с землей, вскормившей его, и цеплялось корнями за нее, а человек скорчился так, будто собирался отползти прочь от этой земли и убежать от смерти.
— Не вышло по-хорошему, — огорченно заключил Хуотари Пекканен, подойдя последним к сосне.
— Да, мужики, мир кончился! — подтвердил Юрки.
Они возвращались в деревню, когда увидели бегущего им навстречу Сантери с винтовкой в руке.
— Что, уже все? — спросил он разочарованно. — Меня не подождали?
— Да вот они не захотели тебя ждать, — Юрки показал большим пальцем через плечо. — Где ты пропадал?
— Был в Понкалахти, в Венехьярви, в Войнице. Там народ поднялся на войну. Так что, мужики, мы не одни теперь.
Сантери говорил с такой горячностью, что можно было даже усомниться в правдивости его слов… Но Сантери говорил правду. Это подтверждает и сохранившийся До наших дней пожелтевший документ:
«Жителям деревень Кивиярви, Латваярви, Ченанниеми, Венехьярви, Понкалахти, Мёлккё и Вуоннинен.
Прежде чем Временное правительство предпримет, более действенные меры по отношению к вам, забывшим о своей принадлежности к карельской нации, и о деле, за которое борется наш народ, и по неизвестным нам причинам выступившим с оружием в руках против правительства, назначенного окружным съездом, Временное правительство хочет предоставить вам еще раз возможность подумать, что совершили по отношению к вашим братьям те, кто, по наущению врага и обманутый им, восстал против своего Карельского правительства, дабы все те, кто по своей воле или по чьему-либо подстрекательству или принуждению взялся за оружие, задумались над своим неразумным поступком.
Как вы все знаете, отстаивать интересы Карелии, а следовательно, и ваши интересы, поднимать карельский народ из духовного прозябания, нужды и нищеты к более счастливой жизни было делом мучительным и даже опасным. Однако в самый трудный момент некоторые крестьяне ваших деревень пошли против своего правительства, вступив в сотрудничество с врагом, пришедшим разорять нашу землю и закабалять наш народ, а затем по обману или принуждению примкнули к нему.
Почему это случилось? Если у вас осталось хоть немного мужества и чести, вы должны признать, что у вас не было оснований упрекать наше Правительство в чем-либо и не было оснований также выступать против него с оружием в руках.
И все-таки, невзирая на все это, мы не хотим говорить с вами как с негодяями. Памятуя, что среди вас есть немало людей обманутых и введенных в заблуждение, во избежание напрасного кровопролития и дабы предотвратить то разорение, которое с собой принесет в ваши деревни война, Временное правительство предлагает вам в последний раз сложить оружие. Только в этом случае вас ожидает прощение.
Временное правительство ожидает, что вы быстро примете решение и пошлете делегацию для переговоров с нами. Она может прибыть в любой день, перейдя границу в конце озера Вийянгиярви под защитой белого флага, ей гарантирована безопасность и право на возвращение.
Но если делегация не прибудет через границу до 15 июля, вы будете нести перед вашими безвинными женщинами и детьми и перед всем карельским народом вину за то, что затем последует, и, зная ту ненависть и горечь, которая зреет против вас из-за вашего подлого предательства, мы опасаемся, что тогда вы уже не найдете прощения.
Вуокки, 6 июля 1920 года. Временное правительство Карелии: Хуоти Хилиппяля, Васели Ниэмеля, Теппо Петтерссон, Хуоти Синикиви, Эркки Симола».[2]Но не успело еще это грозное обращение дойти до деревни, как пришел взвод финских солдат. Юрки со своей «ротой» из десяти стариков и юнцов счел благоразумным не вступать в бой и увел их в лес. В деревне остались лишь женщины и дети.
Полуразвалившаяся сторожка стояла на берегу маленькой ламбы. От воды ее отделял густой ольшаник, позади возвышалась небольшая, поросшая сосной горушка, за которой начиналось топкое болото.
— Никто сюда не придет. Не бойтесь, — говорили старики, когда Юрки на правах старшего в отряде стал посылать их в караул. В ночное время на посту стояли по очереди он и Сантери.
От безделья день казался долгим. Когда наступало время сна, подолгу ворочались с боку на бок, молча сопели, пыхтели, вздыхали, кое-кто, не выдержав, вставал и выходил покурить на свежий воздух, где досаждали назойливые комары. Курева тоже было так мало, что курившие трубку после двух-трех затяжек зажимали большим пальцем ее и гасили, а самокрутки должно было хватать на трех, а то и на четырех человек. Все, о чем можно было переговорить, переговорили. Да и что они, жители маленькой деревни, знавшие всю подноготную, могли рассказать друг другу? Хуотари Пекканен, правда, был мастер рассказывать сказки, но все его сказки тоже давным-давно знали. Потому говорили больше о том, как и в какую сторону дела на белом свете повернутся. Самым бывалым из них был Юрки. Не ничего определенного сказать он тоже не мог. «Поживем — увидим», — говорил он. Такие дела не решаются в одной деревне. Знавал Юрки человека, который присутствовал на большом собрании в Петрозаводске, где решено было установить в Карелии Советскую власть, но и этот его знакомый ничего путного объяснить не мог, говорил о каких-то меньшевиках, эсерах, кадетах и о ком-то еще, а чем они отличаются друг от друга, тоже не мог толком объяснить. А дороги Сантери были еще короче, чем у Юрки. Самым дальним местом, где он бывал, была Кемь. Но относительно будущего у него было свое воззрение, и поувереннее, чем у Юрки. «Земля будет у крестьян, а заводы — у рабочих», — заявил Сантери.
В их таежной деревушке клочки земли, отобранные у леса, испокон веков принадлежали тем, кто их возделывал. В Вуоккиниеми, Энонсу и Ухте были, правда, и такие, кто имел поля, возделанные чужими руками. Что касается заводов, представление о них у мужиков было весьма смутным. Заводом называли лесопилку, находившуюся на Поповом острове в Кеми, а здесь в тайге заводами называли и лесоучастки, где заготавливался лес. Но они слышали и про настоящие заводы и фабрики, где изготавливались сукно, ситец и прочие ткани, которые нельзя было соткать на своем ткацком станке; топоры с заводской маркой были крепче и лучше топоров, выкованных местными кузнецами; в богатых домах стали появляться и сошники фабричного производства, и даже швейные машины. Какими бы там эти заводы ни были, их надо отдать рабочим — и там, в городах, и здесь, в лесах, — так считал Сантери. Это убеждение он перенял от одного человека, работавшего на лесопилке в Кеми. Рабочие уважали его, а царская власть за такие разговоры преследовала. Этот человек научился так думать от самого Ленина, ныне ставшего во главе Советской власти. Кроме того, Сантери знал, что власть должен взять в свои руки народ. А как? Это само собой ясно. Точно так, как в деревне на миру решают. Порешили — и взяли.
