Антти Тимонен - Мы карелы
Обзор книги Антти Тимонен - Мы карелы
Мы карелы
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ОЗЕРО ПЕРЕД БУРЕЙ
Казалось, озеро вот-вот разрыдается и лишь с трудом сдерживает слезы. Над ним нависли тяжелые, набрякшие тучи, готовые пролиться дождем. По воде пробегала тревожная рябь: еще немного — и озерная гладь закипит, запенится. Но дождь так и не начинался, и поверхность озера оставалась по-прежнему спокойной. Только медленная зыбь, словно память о прошедших бурях или предвестие новых ненастий, колыхалась, покачивая лодку.
Мыс Тахкониеми выдается далеко в открытое озеро — он словно всегда в дозоре, чтобы первым встретить бурю. На краю мыса стоят три сосны. Три, как во всех карельских сказках, но это не сказочные красавцы деревья, а корявые, искривленные морозами и ветрами, выросшие на скудной каменистой земле северные сосны с ветвями, искореженными бурями, одна даже с обломанной вершиной. Но еще не случалось в этих краях такой бури, что смогла бы сломать их, вырвать с корнями. Казалось, эти сосны прикрывают собой молодой сосняк, выросший в глубине мыса. У молодых деревьев впереди будут свои бури.
Миновав мыс, лодка вышла в открытое озеро и направилась к другому берегу, до которого было верст десять. На веслах сидела женщина лет тридцати, а на кормовом сиденье — мальчуган лет пяти-шести. По одежде женщина могла бы сойти за старуху: латаные-перелатаные старые сапоги, выцветший ситцевый сарафан, вместо пальто солдатская шинель, укороченная чуть ли не по пояс. Из отрезанных пол шинели были-сшиты штаны для мальчика. Правда, сукна не хватило, штаны получились короткие, до колен, но зато теплые и крепкие. Мать сшила их сама. До этого ей не приходилось шить мужской одежды. Конечно, шитье — дело женское. Умеешь, не умеешь — шей. Да вроде и умения особого тут не надо. Взяла ножницы для стрижки овец, раскроила штанины, сшила их — вот портки и готовы, носи на здоровье, сынок.
Вспотев от гребли, женщина сбросила с головы вязаный платок, из-под которого выпали две тяжелые косы, одна на грудь, другая за спину.
Прошло много лет с тех пор, как на посиделках к ней подсел Васселей, дотронулся до косы и шепнул:
— Анни, а косы у тебя красивые.
— Только косы? — засмеялась Анни.
А сама покраснела.
Конечно, ей хотелось, чтобы вся она была красивая, лучше всех. Но что поделаешь, если лицо у нее слишком широкое, нос маленький, да к тому же еще и вздернутый. Зато глаза у нее были… Конечно, Васселей их сразу заметил. Большие и ярко-синие. Когда Анни была ребенком, мать ее ласково называла: «Глазастая ты моя».
О глазах Васселей не сказал ничего. Только заглянул в них пристально-пристально, поднялся с лавки и ушел. А через неделю к дому Анни подошла ватага мужиков и как начали палить из дробовиков в небо. Потом сваты ввалились в избу, и старший из них, подпоясанный полотенцем, торжественно перекрестился и сказал:
— Слыхали мы, что у вас девица-красавица на выданье, а у нас жених хороший имеется…
Три дня гуляли свадьбу. И плакали-причитали, и кадриль отплясывали. По обычаю, Анни должна была слезами обливаться, только не плакалось ей. Подруги тоже радовались, что их Анни станет невесткой в богатом доме. Анни, правда, призналась им, что быть невесткой в богатом доме ей вовсе не хочется, а женой Васселея она стать рада. В доме Анни жили бедно, но когда свадьбу праздновали, еды на всех гостей хватило. Все, что в доме нашлось, пошло в котлы и на сковороды, а потом на стол. Даже единственного теленка зарезали.
Во время свадьбы Анни спросила у Васселея:
— Ты за моей косой пришел?
— Нет, я тебя всю беру, — ответил Васселей.
…— Мама, греби побыстрее, холодно, — попросил сын Анни.
Кончалась весна, но погода держалась холодная, как поздней осенью. На березах едва набухали почки.
— Да я гребу, Пекка. Давай-ка я повяжу тебя своим платком.
На Пекке был рваный свитер с укороченными, выше локтя, рукавами. Мать повязала поверх свитера свой платок.
— Ну как, теплее?
— Теплее.
Лодка была широкая, устойчивая, специально для бурь сделанная; она лишь чуть покачнулась, когда Анни вернулась на свое место. Когда-то лодка шла легко, но теперь стала тяжелой, набухла от воды и начала течь. Пришлось снова взять черпак и вычерпывать воду из лодки. «Был бы Васселей, лодку бы починил, — подумала Анни. — Хоть бы знать, где он скитается».
Через полгода после свадьбы Васселей ушел в Финляндию, чтобы не попасть на германскую войну. От армии ему все равно не удалось отвертеться. В Каяни его задержали, отправили в Петроград, оттуда на фронт. Каждый вечер Анни, мать и отец Васселея молились, упрашивая бога уберечь Васселея от пуль. Но всевышнего об этом просило так много верующих, что не все молитвы он мог выслушать. Васселей пробыл на фронте два года, на третий пуля пробила ему грудь навылет, а другая пуля перебила руку. Полгода он провалялся в лазарете, потом его отпустили долечиваться домой. На фронт он уже не вернулся: большевики взяли власть и свергли тех, под чье командование Васселей должен был идти.
Закутанный в толстый материнский платок, Пекка согрелся, и его начало клонить ко сну. Мать уложила задремавшего мальчика позади себя на носу лодки. Приятно было лежать, прильнув ухом к борту, слушать, как вода плещется о нос лодки, и разглядывать, как коса на спине матери медленно покачивается в такт гребле. Мать гребла и тихо пела:
Спи, утеночек мой милый,
засыпай, моя отрада.
Утка выплыла за мысом
и утятам песню пела.
Увела малюток в заводь,
в камышах детей укрыла…
— Спи, Пекка, спи, — сказала мать, заметив, что сын одним глазком следит за нею. Она поднялась и накрыла его своей шинелью. Когда она снова взялась за весла, вторая коса тоже оказалась на спине, и теперь уже две косы вместе начали качаться в такт движениям матери.
Приходи, старик волшебник,
принеси к нам сон с собою,
чтоб спалося сладко-сладко!
Сон плывет на тихой лодке,
на санях скользит на быстрых…
Мама умела петь, а бабушка — мастерица сказки сказывать. Сказки она обычно рассказывала вечером, когда становилось темно, при свете камелька или на печи. Особенно приятно было их слушать, сидя перед жарким пламенем камелька. Весь красный угол освещается каким-то желтоватым, беспокойным светом. Свет этот словно живой, он все время движется с одного места на другое, колыхается, вырисовывая причудливые тени, то темнеет, то опять разгорается ярко-ярко. А тени на стене то исчезают совсем, то снова появляются. Но в кутнем углу и возле дверей хоронится темнота. Темнота тоже двигается, живет. Кадка с водой, стоящая возле дверей, выплывает из темноты толстая-претолстая, большая, точно замок, которым должен овладеть Тухкимус, чтобы спасти царевну, потом замок исчезает, и кадка становится похожей на ступу бабы-яги. Когда огонь в камельке догорает, залезают все на печку. Угли в камельке долго светятся, и при их медленно затухающем отсвете бабушка рассказывает о том, как Тухкимус совершал путешествия в удивительные страны за тридевять земель, где все было не так, как в Карелии. А в трубе воет метель, таинственным голосом своим вторя бабушке, которая говорит, что мир велик и много в нем странного, но все равно не надо бояться, надо быть смелым и делать людям добро.
Песни матери Пекке обычно приходилось слушать в лодке на озере. Ритмичное постукивание весел в уключинах, плеск воды о борта, небо, то голубое, ясное, то облачное, — все это создавало свой особый фон. Облака тоже могут рассказать многое: если всмотреться в них, увидишь и белые замки, и снеговиков, и белых медведей. А сегодня тучи нависли низко-низко, и были они такие хмурые, что даже разглядывать их не хотелось. Под плеск воды было приятно дремать, слушая сквозь сон, как мать уговаривает старика волшебника «завязать глаза ребенка ниточкой шелковою».
Анни оглянулась. Мальчик спал. До берега было еще далеко. «Только бы ветер вдруг не поднялся!» — мелькнуло у Анни. Озеро-то своенравное, оно может ни с того ни с сего вдруг запениться, вскипеть огромными волнами, и тогда лодку начнет заливать, и в одну минуту можно промокнуть до ниточки. Анни даже пожалела, что взяла с собой сына.
Наконец лодка подошла к берегу и вошла в густые камыши. Шуршание тростника о борта лодки разбудило Пекку.
— Уже приехали?
— Уже, родненький, уже.
С большого, открытого болота в озеро впадал ручей. В его устье и были поставлены мережи. Верхняя часть самого большого кольца возвышалась над водой, от него в обе стороны шли по воде поплавки боковых мереж. Едва лодка приблизилась, вода в мереже забурлила, кольцо заколыхалось так, что закачался и кол, к которому мережа была привязана.
