Юрий Либединский - Зарево
«Дорогая Людмила Евгеньевна, свидеться нам больше не пришлось, о чем сожалею. Привет всем вашим и Евгению Львовичу особо. Когда буду в Питере, постараюсь найти вас. Если бы вы все-таки иногда вспоминали обо мне, это было бы мне очень дорого. А я помню вас. И «Песню без слов» не забыл, — как прекрасно играли вы ее в тот вечер, когда я последний раз вас видел…»
Подписи не было, и действительно никаких тайн не открывалось в этих коротких, сдержанных строчках. Но Александру сразу послышалось в этих словах глубокое чувство. Что это за русская девушка Людмила? Она будет в Петербурге, а судя по адресу, живет в Краснорецке, Ребровая улица, дом Гедеминова.
Снова Краснорецк, туда уехал слепой мальчик. И Гедеминов — знакомая фамилия. Студент-юрист Гедеминов, беленький, хорошенький, со второго курса, выступал на сходке, говорил быстро, гладко, но о чем — все забылось. Да и Людмила эта, видимо, учится в Петербурге.
Саше мгновенно представились лица девушек-курсисток, с которыми встречался в столовой, — может быть, одна из них? «Песня без слов» Чайковского — так вот почему он так взволновался, услышав ее сегодня…
В дверь постучали.
— Можно, — сказал Саша, спрятав в карман корреспонденцию Константина.
Вошла Натела.
— Константин Матвеевич ушел? — спросила она.
— Да.
— Мама хотела узнать насчет ужина.
— Он не будет сегодня у нас ужинать, — отрывисто сказал Саша.
Натела покачала своей черной, гладко причесанной головой.
— Мы жалеем все. Он хороший человек. И даже мама развеселилась, ты заметил?
Саша кивнул головой.
— Когда он следующий раз у нас будет, ты сыграй «Песню без слов» Чайковского, — сказал он грустно.
— Зачем? — удивленно спросила Натела.
— Он очень любит эту вещь. Ты сегодня играла, и ему понравилось.
Сестра ушла, а Саша в задумчивости сел в кресло. Он был и раздражен и обижен, но ощущение, что с ним произошло за эти дни что-то очень важное, не покидало его.
Как это Константин сказал на сходке: «Огромное зарево на небосклоне Закавказья». И эти такие знакомые и по-новому сейчас освещенные лица, и выражение готовности принять на себя тяжесть, чтобы вместе нести ее куда-то вверх, — право, это для стихов, нет, для музыки, для торжественного марша: вперед, вперед, рабочий народ!..
И все это сделал с людьми коренастый, крепкий человек, тот самый, который потом, придя к ним сюда, был так мил и внимателен к его матери и к детям…
Он ушел, и дверь в тот, другой, мир закрылась. Но чтобы попасть в него, совсем не требовалось уезжать из Тифлиса в Петербург, — этот мир открывался на тех же уроках в воскресной школе. Но входил Александр в этот мир, как слепой в комнату, залитую светом.
Александру стало не по себе, когда он вспомнил, как резко захлопнул перед ним дверь Давид, всегда такой почтительный и признательный, тот самый Давид Мерцая, к которому Саша привык относиться все же сверху вниз.
Все они — и Давид, и Лена, и, может быть, добродушный, медвежеватый Илико — ведут войну, жестокую войну не на жизнь, а на смерть с такими страшными врагами, как самодержавие и капитализм. В этой борьбе Константин — их командир, и, как солдат на фронте, они готовы прикрыть его своим телом…
«Ну, ведь я тоже вступлю в эту армию. Встану рядом с Давидом, с Леной. Бесстрашно буду выполнять приказы Константина и старика Павле. И вместе с ними буду подготовлять ту великую битву за правду, которая называется — революция, великая русская революция».
Точно тяжелые замковые двери с громовым звоном медленно раздвинулись перед ним, красное знамя поплыло перед глазами, тысячи рук взметнулись вверх, — Саша даже вскочил с места.
Горячая кровь древнего воинственного народа, столько раз в неравном бою отстаивавшего свою свободу, с детства слышанные героические сказания об Амирани, Георгии Саакадзе и царе Ираклии, воспоминания отца о Ладо Кецховели, Саше Цулукидзе и Сосо Джугашвили, с которыми его отец вместе начинал свою юность, — все это давно уже шевелившееся в душе Саши вдруг точно вспыхнуло.
«Я буду с ними! Я постараюсь свершить то, на что не способен оказался мой отец», — сказал он себе.
Так стоял он, приложив к груди крепко стиснутые кулаки. Он глядел перед собой, но не видел ни стен своей комнаты, ни улиц и с детства знакомых домов Тифлиса.
Глава третья
Хусейн Асадович Дудов, как переводчик, на все время следствия по веселореченскому восстанию был вызван в станицу Сторожевую, куда приводились арестованные крестьяне веселореченцы и где с них снимали первые показания. Арестованных было много, и допросы шли с утра до позднего вечера. Только спустя две недели Хусейн Асадович вернулся в свой скромный, окруженный тенистым садиком белый мазаный домик и узнал от жены, что сын его Асад в самый разгар восстания уехал в горы вместе с каким-то землемером. Старый Дудов встревожился. Серьезность происшедших в Веселоречье событий была ему ясна, и потому он недоумевал, что за землемерные работы могли происходить в такие дни. Узнав, что Асад выехал со двора Батыжевых, старик навестил больного Темиркана и узнал от него, что землемер этот служит в технической конторе Поспешинского в городе Краснорецке и является доверенным лицом самого Гинцбурга, Эти сведения немного успокоили Дудова. Но потом он встретил близкого приятеля Асада, Гришу Отрокова, и разговор с ним снова встревожил старика. Гриша видел Асада перед самым отъездом, и в этом последнем разговоре Асад всячески восхвалял таинственного землемера: умный, смелый, благородный. Хусейну Асадовичу припомнилось, что во время допросов у арестованных все время выспрашивали о каком-то русском революционере, неведомо как появившемся в районе восстания. Старый Дудов догадывался, тревожился, но говорить о таком деле ни с кем не мог. Нужно было успокоить жену, сказать, что Асад неожиданно уехал в Краснорецк и находится на своей обычной зимней квартире у доктора Гедеминова. Признаться, он и сам отчасти надеялся на то, что Асад окажется там. Прихватив Гришу Отрокова, которому нужно было в Краснорецке выяснить возможность экстерном сдать за четыре класса реального, старый Дудов выехал в Краснорецк.
Асада в Краснорецке не было. Доктор Гедеминов, в гостеприимном доме которого остановился Хусейн Асадович и где охотно приняли Гришу Отрокова, с интересом выслушал рассказ старого Дудова и сказал:
— Я почти догадываюсь, кто этот землемер. Это выдающаяся личность. Он знал вашего Асада и очень благоволил к нему. Примерно в начале восстания в Веселоречье этот человек действительно исчез куда-то из города. До настоящего момента и друзья его и преследователи считают, что он уехал в Россию, а он, возможно, ринулся туда, в горы, где идет борьба. Значит, Асад с ним? Что ж, в одном могу вас уверить, Хусейн Асадович, что, если этот человек будет иметь возможность, он непременно известит нас об Асаде или поможет Асаду добраться до дому.
«Если будет иметь возможность…» Дудов лишь вздохнул и решил пока выжидать в Краснорецке. «Что поделаешь, — думал старик удрученно и гордо, — Асад — мальчик, настоящий мальчик. Орленок, когда чувствует, что крылья его отросли, распускает их и кидается с края родного гнезда, хотя бы внизу была пропасть. А когда я сам, бросив без разрешения родителей артиллерийское училище, перешел в университет, разве не кинулся в пропасть? Дудовы и посейчас не могут мне этого простить…»
Но все эти рассуждения мало утешали.
То, что происходило в Краснорецке, подтверждало худшие опасения старика за судьбу своего сына.
В городе шли аресты. Арестована была Дора Рутберг, служащая городской аптеки, почтово-телеграфный служащий Стельмахов, какой-то механик пантелеевской мельницы с украинской фамилией и несколько молодых железнодорожников.
Многолюдные встречи, горячие споры за чайным столом и импровизированные литературно-музыкальные вечера совсем прекратились в доме Гедеминовых. Меньшевик Бесперцев, никогда не отличавшийся храбростью, как только узнал, что его сослуживец веселореченец Джафар Касиев арестован, поспешно оставил службу в кооперации. Перейдя в акцизное ведомство, он перестал бывать у доктора Гедеминова, слывшего в городе «красным». Прекратил всякую общественную деятельность и зубной врач Шехтер, даже на благотворительных концертах не слышно стало нежного тенора, прочувствованно воспевавшего тех, кто «про долю свободную в тесной тюрьме видит сны». Целиком отдавшись зубоврачеванию. Шехтер добился таких успехов, что собирался уже строить дачку близ города. В эти дни был арестован также редактор газеты «Кавказское эхо», эсер Альбов. Правда, недели через три его выпустили, взяв подписку о невыезде. Но у Гедеминовых он тоже перестал бывать и почему-то при встрече с Гедеминовым здоровался с ним сухо и обиженно. Евгений Львович Гедеминов стал молчалив, рассеян и только кряхтел, слушая жену свою Ольгу Владимировну, которая зачитывалась в это время йогами и проповедовала за столом тайны индийской философии, приспособленной для европейских декадентов.
