Юрий Либединский - Зарево
Вдруг, сразу четко обозначившись на этой еще яркой желтизне неба, на гребне откоса показались две темные фигуры. С изумлением и каким-то испугом Гриша признал в одной из этих фигур Науруза, хотя тот был не в черкеске, а в русской рубашке. Но Гриша признал бы его в любом одеянии. Рядом с крепким и рослым Наурузом шел Асад. Да, это был он, хотя движения его как-то странно неуверенны.
— Аса-ад! — во весь голос закричал Гриша и побежал им навстречу вверх по откосу.
— Это ты, Гришка? — спросил Асад, опять странно, как-то по-птичьи, прислушиваясь.
— Ну конечно, я… Или ты меня не узнаешь? Мы с папой твоим сюда приехали, как он рад будет!.. Асад приехал! — закричал Гриша, повернувшись в сторону дома.
— Где Асад?.. Гриша, где ты? — кричали в ответ из дому.
— Ну вот, братец, — сказал негромко Науруз по-веселореченски, — вот ты и у своих. Мне уходить надо. Нельзя, чтобы меня видели.
— Науруз, — сказал Асад, — то, что ты для меня сделал, только брат родной мог бы сделать.
— Я и есть тебе брат, — ответил Науруз.
Они обнялись, как это принято у веселореченцев между мужчинами, обнялись, не целуясь, щекой к щеке. Кивнув дружелюбно Грише, Науруз исчез, будто его и не было.
Внизу от дома поднимались с фонарями, окликая Гришу и Асада. Асад уже узнал резкий от волнения, похожий на блеяние голос отца. Повернувшись к Грише, Асад торопливо и смущенно сказал:
— Ты ни слова не говори, Гриша, кто меня привел сюда. Скажем, железнодорожник, который довез меня из Баку. Запомнишь?..
— Ну конечно, — возбужденно отвечал Гриша. — А чего ты тут стоишь? Пойдем скорее.
— Сейчас пойдем, — ответил Асад. — Только дай я тебя возьму под руку. Я не очень хорошо вижу… А точнее сказать, совсем ничего не вижу.
* * *За дорогу Асад очень устал, — среди незнакомых голосов пассажиров, кондукторов, носильщиков, в громе и грохоте поездов и шуме вокзалов он чувствовал себя беззащитным.
Первоначальное ощущение сверкания и блеска в глазах сменилось какой-то колеблющейся серовато-радужной пленкой, словно сеточкой. Асад мог отличить день от ночи, безошибочно определял источники света, видел движение больших предметов, но он не мог ходить без посторонней помощи, и это для него было тягостней всего. Ведь совсем недавно, еще этой весной, они вместе с Гришей строили гигантского воздушного змея, на котором предполагали подняться в воздух. А как чудесно было восходить на хребет, спускаться в Грузию, словно в теплицу, заполненную невиданными цветами! И вдруг он точно упал в темный подвал, населенный тенями и голосами.
Как ни велико было горе, которое испытал старик Дудов, узнав, что сын ослеп, оно не могло затемнить радость встречи с ним. Асад жив — это единственно важно. С помощью Евгения Львовича Гедеминова Хусейн Асадович тут же принялся хлопотать о лечении Асада. Привлекли трех врачей-глазников, проживавших в Краснорецке. Были прописаны лекарства, темные очки… А главное, врачи советовали положиться на время, не исключая в будущем возможности хирургической операции. Врачи брались подтвердить, что князь Хусейн Дудов привез своего внезапно ослепшего сына в Краснорецк лечить, — это на случай, если бы его вздумала тревожить охранка.
Асад сразу почувствовал облегчение, едва оказался у Гедеминовых, в доме настолько знакомом, что он мог ходить из комнаты в комнату, почти не натыкаясь на стены и мебель, и даже спускаться с балкона в сад. Хотя Асад по-прежнему почти ничего не видел, зато слышал знакомые, полные сострадания и нежности голоса.
Никогда еще не сходились так тесно Асад и Гриша, как в это для них обоих трудное время. Гриша заполнил музыкой окружавшую Асада радужную пустоту, — ведь чтобы наслаждаться музыкой, совсем не надо быть зрячим. Асад знал, что необходим Грише. Хотя и слепой, но он мог принять на себя руководство занятиями Гриши. Феноменальные математические способности Асада помогли ему решать в уме сложные математические задачи. Он разъяснял Грише смысл исторических событий и даже поправлял произношение немецких слов…
Однажды вечером в гостиной, уже полутемной, Асад лежал на диване, а Гриша играл на рояле.
— Меня там кто-то спрашивает, — вдруг сказал Асад.
Гриша перестал играть и прислушался. На балконе Люда разговаривала с кем-то. Гриша не разбирал слов, но Асад своим обострившимся во время болезни слухом ясно слышал все.
— Это кто-то незнакомый, и Людмила Евгеньевна не хочет его пропустить ко мне, — сказал Асад. — А мне интересно. Скажи, пусть пропустит.
Гриша через мгновение вернулся.
— Здравствуйте! — голос был ломающийся, юношеский. — Это вы Асад Дудов?
— Я Асад Дудов. А вы кто?
— Вы… вы все последнее время были с одним нашим общим другом, и, наверно, он говорил вам обо мне.
— Вы… вы — Вася Загоскин?
— Просто Вася… А вы — Асад. Так покороче будет. Я вас узнал по описанию Науруза.
— В этом отношении у вас все преимущества, — с грустью сказал Асад. — Я не вижу вас, хотя, правда, много слыхал.
Вася пожал плечами и в некотором замешательстве развел руками.
Асад вдруг повернулся к Грише.
— Гриша, расскажи — какой он? Да вы не стесняйтесь, — обратился он к Васе, — а меня извините — иначе я не могу.
— Какой? — переспросил Гриша. — Тоненький, на шее шарф, лицо продолговатое, кожа тонкая… Он легко краснеет. Брови, как у старика, мохнатые, темно-русые волосы светлее бровей; глаза не очень большие, темно-синие, взгляд придирчивый и насмешливый, но не злой…
— В общем, особых примет не имеет, — перебил его Вася. — Протокол образцовый, не хуже, чем в полицейском участке…
Вася долго раздумывал, раньше чем решился пойти к Гедеминовым. Правда, у доктора Гедеминова была в городе репутация «красного» и от Константина Вася знал, что доктор симпатизирует большевикам. Да и по рассказу Науруза, который разыскал Васю и передал ему поручение от Константина, Асад рисовался хорошим пареньком. Но Вася предвидел, что попадет у Гедеминовых в чуждую ему обстановку, и это смущало его не меньше, чем соображения конспирации. Но ему хотелось от Асада узнать поподробнее о Константине, и это желание пересилило все.
И как он предвидел, дом Гедеминовых, особенно в вечерних сумерках, показался ему роскошным и богатым, музыка (Гриша играл один из ноктюрнов Шопена) — аристократической и изысканной, а Люда Гедеминова, которая не хотела его пропустить к Асаду (за Асада боялись: к нему могли под каким-либо предлогом подослать шпика), — надменной. «Бездельничают», — с неприязнью подумал он и о Люде, сидевшей в качалке на балконе, и об Асаде, и Грише, и обо всех обитателях гедеминовского дома.
Но он пересилил появившееся вдруг желание уйти. «Раз сам решил, значит надо выполнить», — сказал он себе. В неловкой позе, задорной и в то же время смущенной, стоял он у двери, прислонившись к косяку.
— Да, Вася, вот как получилось, — говорил Асад. — А я надеялся, что по возвращении в Краснорецк сам отыщу вас и предложу свои услуги. А пришлось вам искать меня.
— Это ничего, — сказал Вася, которого сразу расположил простой и доверчиво-грустный тон Асада. — Ведь у вас, судя по тому, что рассказывал Науруз, это получилось от сильного света. А у нас был в мастерских такой случай с одним рабочим: забыл дома очки — и на три месяца ослеп, а сейчас как ни в чем не бывало.
Асад пожал плечами и ничего не ответил.
— Садитесь, пожалуйста, — сказал вдруг Гриша.
— Да, да, садитесь… Эх, Гриша! — с упреком сказал Асад. — Ведь я не вижу, а ты… Может, чаю хотите?
— Да вы не беспокойтесь, ведь я ненадолго. Я узнать о дальнейших планах нашего друга. Науруз говорит, он остался в Тифлисе.
Асад кивнул головой и подробно стал рассказывать о путешествии их по Веселоречью. Угадывая, чего ждет от него Вася, Асад особенно подробно говорил обо всем, что относилось к Константину. Он рассказывал об этом первый раз, и Вася, машинально опустившись в кресло, молча слушал его.
Слушал и Гриша, сидя у рояля. Окно на террасу было открыто, и Люда, давно уже оставив рукоделие и положив на полную руку свою кудрявую, большую голову, слушала тоже.
Вдруг сверху донеслись громкие шаги, стук и посвистыванье. Асад замолчал. Это Кокоша спустился сверху, из своей комнаты, в руках у него был крокетный молоток.
— Приветствую вас, о великие старцы! — сказал он. — В какую думу погружаетесь вы в этот торжественный час преображенья дня в ночь?
Ему никто не ответил.
— Так кто же в этот меланхолический час отважится сразиться со мной в крокет? Вызываю на турнир! А? Пер Грегуар? (Так Кокоша называл Гришу.
— Спасибо, Николай Евгеньевич, я не пойду.
— Жаль, очень жаль.
Кокоша со стуком и свистом вышел на веранду и увидел в качалке сестру.
