Николай Асанов - Электрический остров
— Во всяком случае, присутствовала! — засмеялся Андрей.
— А больше от жены ничего и не требуется! — оживленно подхватил Улыбышев. — Она должна скрашивать нашу мужскую жизнь именно своим присутствием! Я, к сожалению, так одинок…
— Этого легко избежать, — насмешливо заметила Нина. — Стоит лишь жениться.
— Было, — меланхолически ответил Улыбышев, принимая из рук ее чашку чая.— Не вышло.
Орленов уже слышал, что Улыбышев был женат на актрисе, что жена ушла от него через год. С тех пор он жил холостяком. Нине Андрей этих подробностей не рассказывал. Однако она, очевидно, уже разузнала о них, так как довольно бесцеремонно сказала:
— Надо было выбрать такую жену, которая постоянно находилась бы под вашим крылышком. Вот так, например, как сделал Андрей. Представляю, что это была бы за жизнь, если бы я работала в театре.
— А что, ревнует? — насмешливо спросил Улыбышев.
Его не задела бесцеремонность Нины. Он сидел плотно, с охотой брал печенье, говорил свободно. Он так привык чувствовать себя большой персоной, что и в гостях держался, как хозяин.
— Пытается, — засмеялась Нина, — но я не даю повода. Поэтому Андрей особенно злится! Мужчине, как мне кажется, даже приятно ревновать. Этим способом он проверяет привлекательность жены.
— Довольно острый способ проверки, — Улыбышев засмеялся и расплескал чай из стакана. — Вы не находите, Андрей Игнатьевич?
— Да, вроде пропуска тока высокого напряжения без достаточной изоляции, — поддержал их веселье Андрей. — Но я стараюсь не показывать своей ревности.
— Аккумулируете для будущего взрыва? — продолжая смеяться, спросил Улыбышев.
— Скорее всего, он переводит ее в работу, — пожаловалась Нина. — Поверите ли, с того дня, как организовал свою лабораторию, я вижу его только ночью.
— Ночью ты не видишь, я прихожу, когда ты спишь.
Ему было неловко от той бесцеремонности, с какой Нина заговорила о личной жизни Улыбышева, и оттого, что разговор этот перекинулся на их интимную жизнь. Он совсем не хотел показывать ее кому бы то ни было. И зачем Нина говорит, будто он ревнив? Для придания интереса своей особе? Так она и без этого уже владеет воображением Улыбышева. Нельзя не заметить взглядов, которые Улыбышев бросает на нее. В ней нет классической, как бы застывшей в камне, красоты Марины Чередниченко, она живая, теплая, яркая, ее хочется прижать к себе… Но если это понятно Андрею, то не владеет ли такое же чувство и Улыбышевым? И ревность, которой он никогда не знал, которая впервые появилась у него вместе с вмешательством в их жизнь Бориса Михайловича, вдруг по-настоящему рванула его сердце. Он почувствовал, что бледнеет, и торопливо склонил лицо над бумагами, лежавшими рядом с его стаканом.
— Э, я вижу, вы доклад из рук не выпускаете, — сказал Улыбышев. Он, как всегда, первый почувствовал неловкость. — Как вы находите нашу работу в целом? Боюсь, что в ней не хватает системы. Беремся за множество проблем и не все доводим до конца.
— Трудно оказать, что является концом в научной работе, — неопределенно ответил Орленов. Он уже справился с волнением, и буквы на заглавном листе доклада перестали извиваться и плясать в его глазах. — Вот, например, ловушки для насекомых… — он заговорил об одной из работ лаборатории частных проблем.
Молодые исследователи из этой лаборатории принесли ему любопытные чертежи электроловушки для насекомых-вредителей. Электрический маяк в саду притягивает насекомых на свет. Они слетаются массами и попадают в воздушный поток, создаваемый вентилятором всасывающего действия. Под вентилятором находится коллектор — простой мешок. В него насекомые и попадают. Судя по цифрам, за ночь в ловушку попадало один-два килограмма насекомых, что в переводе на особи составляет миллионы крылатых тварей.
— А какой вопрос вызывают ловушки? — живо спросил Улыбышев.
Андрей понял, что он все-таки боится, как бы докладчик не выскочил из-под его власти и не пустился критиковать работу филиала.
— Вопросов несколько. Например, как добиться отбора насекомых? Ведь вместе с вредителями в нее, очевидно, попадают и полезные насекомые? Или такой вопрос: ловушка действует только ночью, а как быть с дневными вредителями? А каков радиус действия светоловушки? Я понимаю, лов рыбы на свет, например, всегда и во всех условиях достигает своей цели, рыба не делится на вредную и полезную, она делится на съедобную и несъедобную. И можно при разборе рыбы перед разделкой отобрать несъедобных рыб и сбросить случайно попавшую молодь ценных рыб обратно в море. А как вы разберете полезное и вредное в содержимом мешка?
— Ну, они проводили опыты с окрашиванием насекомых радиевыми красками, — недовольным голосом сказал Улыбышев.
— О чем вы спорите? — перебила Нина. — Мне эти ловушки ужасно понравились! Я смотрела, как при рентгеновском облучении эти подкрашенные насекомые светятся. Шура Муратова рассказывала, что одной ловушки достаточно для пяти гектаров сада, Чудная картина, когда эти меченые насекомые проходят перед экраном!
— Увы, речь идет не об эстетическом эффекте, а о практическом, — вздохнул Улыбышев.
— Ну, Андрей, если уж тебе так хочется переспорить Бориса Михайловича, так, пожалуйста, выбрось эти ловушки из своей лекции!
— Протестую! — наигранно-трагическим голосом сказал Улыбышев. — Этак он выбросит трактор, электрификацию животноводства, электрификацию растениеводства и прочтет лекцию о токах высокой частоты да о ловле рыбы при помощи света! — Он засмеялся.— Я предлагаю другой выход: рассказать о светоловушках без выводов, просто как об одной из новинок.
— Правильно! — поддержала Нина.
— Сдаюсь!— Андрей поднял руки. — Ну что же, поехали?
Улыбышев шумно поднялся. Нина пошла переменить платье. Ожидая ее, мужчины вышли на террасу и закурили. Табачный дым не заглушал запаха садовых цветов и лип. Андрей подумал о том, как внутреннее беспокойство мешает людям ценить природу. Казалось бы, что нужно ему? Работа интересна, природа богата, а ему кажется, что день тускл, а сад представляет из себя род казармы, куда согнали молоденькие деревца и поставили по ранжиру вопреки природе.
Улыбышев глядел на сад по-иному, с удовольствием. Однако и он не был спокоен. И это сказалось в его словах:
— Я думаю, Андрей Игнатьевич, критический разбор нашей работы мы проделаем у себя на Ученом совете, а в обзоре вы просто расскажете о работах, которыми филиал занимается… Критика, знаете ли, легка, а искусство трудно…
В голосе его опять звучала некоторая искательность. Андрей не стал протестовать.
Вышла Нина. На ней был строгий костюм. И лицо ее, в полном соответствии с костюмом, приобрело важное выражение. Андрей улыбнулся, представив, как она будет гордиться, если он найдет удачные слова, и как заволнуется, едва он собьется, Ему стало спокойнее. Он с признательностью посмотрел на нее и тихонько погладил руку.
Когда они подошли к машине, из соседнего дома показалась Марина Чередниченко. На ней было луково-зеленое платье из плотной материи с путаным узором, падавшее прямыми складками почти до земли. Этот цвет необыкновенно шел к ее глазам и пышной короне волос.
— А я вас ищу! — обратилась она к Улыбышеву, здороваясь со всеми свободным жестом. — Надеюсь, вы захватите меня? Очень интересно послушать Орленова. Но какой характер! — продолжила она, обращаясь к Нине и Улыбышеву: — Прыгает, как тигр, прямо в середину загона. А вдруг мы все обидимся и растерзаем вас? — она повернулась к Андрею.
Казалось, что ее красота шла впереди нее, освобождая ей дорогу. Орленов впервые подумал о том, что эта вызывающая и в то же время холодная прелесть опасна для нее самой. Ну кто рискнет заговорить с ней о любви? Каждому покажется, что он слишком мелок для ее величия. Он усмехнулся своей мысли.
Улыбышев и Марина сели впереди.
Город медленно расступался перед машиной, но сейчас он был для Орленовых интереснее, так как они сами стали местными жителями.
Этот старый русский город являл собой смешение различных эпох. Как геологи судят по разрезу земного пласта о возрасте и происхождении пород, из которых пласт сложен, так историк может по открывающейся перед ним панораме города проследить последовательность его развития и раскрыть его прошлое. Ни Орленов, ни Нина не были историками, но и они почувствовали тяжелую поступь веков, оставивших свои следы в архитектуре Верхнереченска. Даже Улыбышев, которому, казалось бы, город давно стал привычен, не удержался от сентенции:
— Кто-то сказал, что архитектура — это окаменевшая музыка! Вы не находите?
— Я бы скорее назвал ее окаменевшей историей,— ответил Орленов. Он до сих пор не мог привыкнуть к манере Улыбышева выражать свое отношение к событиям и явлениям с помощью чужих слов. А раздражающая красивость улыбышевских афоризмов невольно влекла в ответ такие же манерные фразы.
