Златослава Каменкович - Опасное молчание
И вот уныло бредем, пристыженные. А тут навстречу нам большая группа рабочих.
— А вы почему не в школе, ребята? — отделяясь от группы рабочих, подошел к нам человек с живыми, острыми и веселыми глазами.
Я так и обмер, потому что сразу узнал Сергея Мироновича Кирова. Я его видел два раза во Дворце пионеров и никак не мог ошибиться. Это был он.
— Не в Африку ли собрались, путешественники? — спросил Киров.
— К индейцам, — не таясь признался я.
— Что же вы: за золотом туда или за слоновой костью?
— Нет, — возразил «Орлиный Клюв». — Мы будем учить индейцев строить настоящие дома, чтобы их не кусали по ночам москиты и термиты. Мы будем освобождать индейцев от рабства!
— Да вы просто герои! А как же вас зовут?
— Он — «Ястребиный Коготь», а я — «Орлиный Клюв»! — ответил Васька.
— Ребята, а как это перевести на русский язык? — улыбаясь, глядел на нас Киров.
Я понял, что он этим хотел сказать, и назвал наши имена и фамилии.
— Так, так, — прищурился Киров, — а вы, ребята, еще не пионеры?
— Нет, но нас скоро примут, — убежденно сказал «Орлиный Клюв».
— Как же это вас примут, если вы в эти, как их, джунгли собрались бежать? — засмеялся один из рабочих.
— Мы бы не убежали, дядя, — вдруг жалобным голосом признался «Орлиный клюв». — Это все из-за нашего вожатого Кости. Знаете, ужас как он не любит тех, кто читает книги про путешествия и приключения. Поэтому Игоря и не выбрали.
— Куда не выбрали? — заинтересовался Киров.
— А в старосты класса не выбрали. Все были за него, а вожатый…
Я не захотел обманывать Кирова и признался:
— И совсем не за то меня не выбрали. Просто я правило по русскому не выучил и домашние задания не всегда выполняю. А вчера еще на школьный чердак мы полезли и на урок опоздали…
— А кто запретил нашей школьной библиотекарше нам с тобой книги про путешествия выдавать? Скажешь, не Костя?
— Мне запретил, а тебе дают, — уточнил я.
Улыбка тронула губы Кирова:
— А в какой это школе такой строгий вожатый?
— В нашей, в двухсотой, — угрюмо ответил «Орлиный Клюв».
Когда я вернулся из так неожиданно завершившегося «путешествия», запыленный, уставший и голодный, мама не осыпала меня упреками, не кричала, даже не заплакала, хотя она обычно плакала, когда я ее огорчал. Но, заглянув ей в глаза, я испугался, потому что мне показалось, будто моя мама как-то сразу постарела. Она смотрела на меня так, словно я безнадежно заболел и мне уже ничем нельзя помочь.
— Прости меня, мамочка, я больше не буду, — тихо попросил я. И хотя она мне ничего не ответила, я угадал, что она хотела мне верить.
Конечно, в школу мне и Ваське пришлось явиться с родителями. Но я тогда же искренне дал слово нашей учительнице Надежде Петровне, и Косте, и маме, что буду стараться хорошо учиться и никогда, никогда не буду обманывать.
В четвертый класс я перешел с отличными оценками, и когда у нас в школе был утренник, меня больше всего поразило знаете что? — вожатый Костя читал ребятам вслух отрывок из книги о том, как шел сквозь суровую, непроходимую тайгу знаменитый советский исследователь Уссурийского края Владимир Арсеньев, о его друге, удивительном следопыте и охотнике Дерсу Узала…
Когда Костя закончил, я подошел к нему и попросил, чтобы он дал мне эту книгу почитать. Вожатый как-то загадочно улыбнулся:
— Это книга твоя.
Я очень растерялся. У меня никогда не было такой книги, вожатый Костя ошибался.
— Возьми, — улыбался вожатый. — Это тебе подарок от Сергея Мироновича Кирова…
— Вот что у меня связано с этой книгой. Она со мной всегда в пути, — заключил геолог, когда они уже подходили к хатенке Гавришей.
Куда с топором против солнца!
Из-под ног геологов испуганно шарахнулись куры, а петух, на вид весьма плюгавенький, хлопнув крыльями, воинственно что-то прогорланил.
— Ах ты, нахал! — отогнал его Иосиф. Но петух был из упрямых. Зыркнул туда-сюда и стал как вкопанный, лихостью своей перед курами красуется.
— Опять они здесь свадьбу справляли, — досадливо поморщился Василь.
— Ну и паскуды! — так и ахнул Иосиф. — Ты погляди, что они с моим пальто сделали…
— Сам виноват. Надо вешать на гвоздь, а не кидать куда попало, — хмуро «посочувствовал» Василь. — Да ты пока не трогай, подсохнет, лучше счистится.
— Вот так, — несколько смущенно посмотрел на геологов Петро. — Хотите, располагайтесь тут в нашем незатейливом обиталище, а можно и в хате. Хозяева — люди на редкость славные, в этом доме нет предела гостеприимству.
— Что ж их никого не видно? — спросил высокий лысый геолог в хлопчатобумажной, повидавшей виды ковбойке.
— Урожай бывает не столько от росы, сколько от пота, — отозвался «Чехов». — Должно быть, еще в поле.
— Хозяйка наша доярка, она на ферме, — уточнил словоохотливый Иосиф. — А хозяину вчера удалили аппендикс. Очень, знаете, запустил. Пришлось в райцентр везти. Вообще-то, что такое аппендикс? Ерундовая операция! Во — богатырь, а чуть богу душу не отдал…
— Бывает, — согласился «Чехов», спокойным, неторопливым движением снимая рюкзак. — Я располагаюсь здесь. А вы, товарищи?
— Мне, холостому, что? — озорно и беспечно запрыгали веселые чертики в глазах Игоря Северова. — Могу хоть воду пить, хоть в бубны бить. На сене, так на сене! А вы, Флор Адамович, где предпочитаете?
— Что за вопрос? Кто же в такую духоту уснет в хате? — отозвался с виду крайне усталый геолог в ковбойке.
— Помыться можно возле колодца, — сказал Василь.
Северов и геолог в ковбойке, достав из рюкзаков полотенца и мыльницы, направились вслед за Василем к колодцу. «Чехова» удержало любопытство. Что это так поспешно записывает в толстую тетрадь этот светловолосый молодой человек? Не рассказ ли Северова?
Из сарая послышался стук молока о подойник. Через минуту-другую раздался детский голос:
— Бабцю, зачем бывают мухи?
— Богу так угодно.
— А мухи… и на бога садятся и гадют?
Трагический шепот:
— О, господи, прости и помилуй неразумное дитя… Сбегай, Михасю, к образам, попроси, чтоб Исус Христос простил тебя, не наказывал за такие речи…
— Не хо-чу-у…
— Матинко божа!
Молчание.
— Бабцю… почему корова черная, а молоко у нее белое?
— Ах ты, боже ж мой… Траву ест корова.
— А трава зеленая…
Петро с улыбкой быстро-быстро набрасывает и этот невольно подслушанный разговор.
— В писатели метите? — насмешливо, как показалось Иосифу, прищурился геолог в пенсне.
— Он уже писатель. Имеет свои печатные произведения, — преисполненный гордости за друга, сообщает Иосиф к открытому неудовольствию Петра.
— О-о-о! Писатель? — на лице «Чехова» появилось выражение не то иронии, не то недоверия. Поудобнее усадив на переносице пенсне, он с минуту внимательно разглядывал Петра. — Значит, выхватываете из гущи народного бытия своих героев? Вникаете в их душевный мир? Не умалчиваете о их нуждах, а порой и больших обидах? Не боитесь высказать своего собственного мнения? Вам ненавистны несправедливость, ложь, фальшь? Или одна мораль для себя, а другая для окружающих? И, в конце-концов, вы даже спешите умереть?
— Что за ядовитая белиберда? — позабыв о всякой деликатности, возмутился Иосиф. — Почему это, по-вашему, он должен спешить умереть? — сердито в упор смотрели на геолога обычно кроткие близорукие глаза.
— Как? Разве вы не знаете? Чтобы стать великим писателем, надо прежде умереть.
Иосиф сразу как-то не находит, чем отпарировать этому «очкастому занозе».
— Так о чем же вы пишете, если не секрет? — теперь уже в голосе собеседника не звучали насмешливые нотки. Но уязвленный Иосиф, не замечая этого, опять опередил друга:
— Какой же может быть секрет, если даже первая книга Петра Ковальчука уже выдержала два массовых издания? А попытайтесь купить — ни за какие деньги!
— И не попытаюсь, — пожал плечами «Чехов». — Кроме Михаила Шолохова… Нынче, знаете, не в моде писать просто, понятно, и если сказать откровенно — честно и смело.
— Как же можно охаивать то, чего вы не читали, чего не знаете? — решительно возразил Петро. — Я назову вам…
— Нет, позвольте, я назову вам, — поспешно остановил его «Чехов». — Вот вы, скажем, как относитесь к Александру Ивановичу Куприну? Что цените в этом писателе? А может, и не читали вовсе Куприна?
— Читал, — раздумчиво качнул головой Петро. — Как отношусь? Жаль, что он покинул Советскую Рассию, жил на чужбине, хотя так тосковал по родине…
— Все же он вернулся в родную Москву, — заметил «Чехов».
— Знаю, что вернулся, но восемнадцать лет вдали от своего народа, в разлуке с родиной… это тягостно для каждого человека, а для такого истинно русского писателя — вдвойне. К сожалению, я еще мало читал Куприна. Но одну книгу рассказов, изданную до войны, почти знаю наизусть. Ее чудом спасла одна учительница. Если вам когда-нибудь попадет в руки моя книга «Им спасли жизнь», вы узнаете… Впрочем, — смущенно спохватился Петро, — я вам еще не ответил, что мне дорого в Куприне.
