Златослава Каменкович - Опасное молчание
— В том-то и дело, что послал письмо. Ждал два месяца, никакого ответа. Тогда уже и тронулся в путь. Думал, грешным делом, письмо могло и не дойти, затеряться. Взял отпуск и поехал. После того, как меня не допустили к Иосифу Виссарионовичу, написал уже прямо из Москвы. Жду. Из гостиницы ни на шаг. Вся моя жизнь вылилась в одно ожидание. Должен же Иосиф Виссарионович подойти к моей беде с умом и добрым сердцем… Чего я только не передумал, чего не припомнил… Олег мне роднее родного, один-единственный из всей семьи уцелевший. Жена и дочь в Ленинграде убиты, бомба дом развалила… старики в блокаду от голода… два младших брата головы сложили в Сталинграде… Я ждал. Прошла неделя, другая. Раздался звонок, я одним прыжком, как тигр, к телефону. Нет, кто-то по ошибке потревожил, просит извинить…
Голос рассказчика становился глуше, прерывистое. С виска сорвалась и покатилась по щеке крупная капля пота.
— Отпуск кончался. Я бросился в редакцию «Правды», оттуда в Прокуратуру Союза. Объясняю, что приехал издалека, хотел бы получить ответ на жалобу до моего отъезда в Ашхабад. Нет, незлобиво, просто очень-очень устало отвечали мне и в «Правде», и в приемной Прокуратуры — везде, куда я обращался: это, мол, совершенно невозможно, разве вы одни с жалобой? Да-а, за короткое время моего хождения по мукам я имел возможность в этом убедиться… Одна женщина с печальными глазами, уже в преклонном возрасте, с густой проседью в курчавых волосах, поведала мне свое горе. Муж у нее был армейским комиссаром, героем гражданской войны. Его арестовали ночью в мае 1937 года. И вот уже девять лет она ничего не знает о муже, отце ее шестерых детей. Детей… троих она уже нашла, а трое где-то еще в детских домах, вот разыскивает. Эту женщину тоже арестовали вслед за мужем. Продержали восемь лет, выпустили… Так вот, из Москвы я уехал ни с чем. Спустя полтора месяца пришло письмо из Прокуратуры Союза. Отказ. В общем, не хочу себя признать побежденным, ибо это означает больше не надеяться, не верить, не дышать…
— Иван Дмитриевич, разрешите в меру своих сил помочь вам.
— Помочь? — переспросил, словно не понимая, Скобелев. — Чем же вы можете помочь?
— Напишу очерк в «Комсомольскую правду». Там народ с огоньком. Они не могут остаться равнодушными к судьбе вашего сына.
Скобелев, чувствуя, как слезы набегают на глаза, молча отвернулся. Но Петро со всей силой глубокого убеждения, глубокой веры сказал:
— Эту газету читают в ЦК партии.
Скобелев повернул голову и тихо проронил:
— Можете письмо сына оставить у себя.
К ним подошел обнаженный до пояса Северов с мокрыми нерасчесанными волосами.
— Я слышал, о чем у вас речь. Мне известна вся эта печальная история. Вскоре я отправлюсь в Ленинград. Моя постоянная «резиденция» там. Вот мой адрес. Будем вместе разыскивать Леонида. Еще поборемся за него!
— Петрик, посмотри, что эта необузданная личность опять притащила? — сидя у сарая, крикнул Йоська.
— Не мину ли Славко тащит во двор? — обеспокоенно сдвинул густые светлые брови Петро и, извинившись перед геологом, пошел вслед за тощим с виду парнишкой, о котором говорят — в чем душа держится.
Ростислав, или просто Славко, длинноногий, костлявый хлопец, в числе двадцати воспитанников детского дома приехал помогать в колхозе. Студенты взяли его четвертым на постой к Гавришам, когда узнали, что это и есть тот самый Славко, о котором два года назад писала газета «Львовская правда».
Играя на улице со сверстниками в снежную войну, Славко промерз и забежал в сельсовет погреться у печки. И тут мальчик услышал, как секретарь сельсовета сказал колхозникам, что под кличкой «Кармелюк» скрывается бандеровец Гонтар.
Сердце у мальчика громко застучало, перехватило дыхание. Так это его родной дядя — брат матери — тот бандит, чья шайка наводит ужас на ближайшие села?.. Люди говорили, что «Кармелюк» своими руками вырезал тридцать шесть семейств украинцев-хлеборобов…
Так вот почему исчезает из села его дядька и вновь появляется через несколько дней… Значит, тот неизвестный ночной гость в форме старшего лейтенанта с тремя боевыми орденами был переодетый бандит!.. Вспомнил мальчик и то, как хвастались они, что совершили взрыв на железной дороге…
Славко решил выследить, где прячутся бандиты. Ему это вскоре удалось, и когда в село заехала оперативная группа по борьбе с бандеровцами, мальчик явился и сказал:
— Я знаю, где «Кармелюк».
Славко повел солдат в поле к бандеровскому подземелью.
Не спасли бандитов автоматы, гранаты, даже пулемет. Главаря банды «Кармелюка» захватили живым.
Сейчас Славко босой протопал в угол двора и поставил свою ношу за бочку с дождевой водой.
Подошел Василь.
— Откуда взял канистру? С чем она?
— Не то бензин, не то керосин, а может, солярка. В ивняке нашел.
— Где? — Василь окинул подростка недоверчивым взглядом.
— Чуть ноги не поломал об нее. Там, возле пруда нашел.
Одновременно подошли Северов и Петро.
— Давайте сюда на дегустацию. Может быть, это самогон? — озорно улыбнулся Северов.
— Канистра немецкая, — Северов осторожно открыл, понюхал, а затем плеснул немного жидкости в ладонь. — Бензин.
— Только пьяный шофер может обронить канистру бензина, — развел руками Иосиф.
— У пруда была машина? — поднял брови Петро.
— Нет, — возразил Славко.
— Да и откуда ей там взяться? Там и дороги близко нет, — переглянулись с Петром Василь.
— Просто кто-то украл и спрятал! — поставил точку Славко.
Подошла Богдана, кончиком косынки вытирая потрескавшиеся губы.
— Слава Исусу Христу, — поздоровалась с гостями.
Нет, старая Богдана не знала, что означает «геологи».
Петро объяснил попроще:
— Товарищи из Москвы.
— Очень рада, очень рада, — просветлела старушка. — Заходите в хату, свеженького молочка отведайте. Скоро дочка с фермы придет, поужинаем. Марийка, ты картошку начистила?
— Полное ведро! — отозвался звонкий голосок.
Из-за очага возле старой яблони вышла раскрасневшаяся девчурка, снимая не по росту большой, видимо материнский, передник.
— Бабцю, я пойду на ферму, к телятам, — застенчиво улыбнулась она при виде чужих людей.
— У нас гости, — шепотом возражает Богдана. — Он, чуешь, — мала плачет? Сбегай, смени пеленку.
Марийка не смеет ослушаться. Бабушка строгая: сказала — нет, как узлом завязала. И девочка бежит к дереву, разбросавшему тенистые ветви. Здесь в холодке подвешена люлька, которую с чрезмерным усердием раскачивает Михась.
— Осторожно! Мала выпадет! Ах ты дурень! — едва успевает подхватить сестричку Марийка, сердитым взглядом все еще упрекая малыша в недостойном поведении.
Михась отступает к кустам смородины возле колодца, обиженный в самых лучших своих намерениях.
— Прошу вас сказать, бабцю, — учтиво пытается Славко заступиться за Марийку, — чего вы всегда против, если Марийка на ферму хочет?
— А, бигме[7], что против, — ворчит Богдана. — Радости мало — весь век вставать, когда первый луч еще не сверкнет. Нехай Марийка лучше на доктора учится.
— Специальность надо избирать, чтобы была по душе, — солидно уточняет Славко. — Марийка хочет быть дояркой.
— Так, так, — неожиданно смущает подростка Богдана. — Видно, ты еще, Славко, не слыхал, как плачутся мужики, что нет на свете человека, несчастнее мужа доярки. С первыми петухами — и след жены простыл! Сам детей корми, нянчи, так что ты не очень-то заступайся, хлопче.
За лесом потух закат. Во дворе у соседей напротив, в густой зелени высокой березы, шумно собирались на ночлег грачи.
— Йой, а Михайлины все нет! — в недобром предчувствии вздыхает старая Богдана.
Петро по-сыновьи ласково ее успокаивает.
— Не тревожьтесь, мамо, должно быть, на ферме собрание, вот Михайлина и задержалась.
— Сказала бы с вечера.
— Чтоб я так был здоров, — принялся уверять Иосиф, — она скорее всего поехала в больницу, к мужу. Да, подвернулась машина — и Михайлина поехала.
— Йой, да что же вы, гости дорогие, не садитесь за стол? — спохватилась Богдана. — Прошу, прошу, вот сюда садитесь.
— Гость не вольный человек — где посадят, там и сядет, — весело отозвался Северов.
— Просим и хозяйку к столу, — любезно проговорил Скобелев.
— Голубь мой, не идет на ум еда. Схожу на ферму, погляжу, а то надвигается темнота.
— Ей-богу, мамо, — улыбнулся Петро, — мы вас не пустим. Вот наскоро поедим и махнем с хлопцами на ферму.
Малоразговорчивый геолог в ковбойке, сидящий за столом около Петра, только плечами пожал: как это светловолосому студенту удастся «наскоро поесть», когда на одном колене примостился Михасик, а на другом — только-только переставший реветь его младший братишка.
