Златослава Каменкович - Опасное молчание
Не пьет Гондий, глаза из-под приспущенных век зорко наблюдают за подвыпившим Лозой. У того язык развязался, горечь, обида и разочарование выплескиваются наружу: уже два срока назначили, чего ж там за кордоном медлят? Когда же придет их армия? Невмоготу становится вот так, на два фронта… земля под ногами горит!
— Пока что закордонный провид[9] приказывает беспощадно уничтожать коммунистов, комсомольцев и эту… рвань, что им подпевает!
Тем временем Мотря подкралась к окну. Осторожно открыла. Прислушивается… Где-то близко лают собаки. В просветах между тучами еще светят звезды, но по всему видно — будет гроза…
Гондий насторожился. Ему почудилось, что кто-то пробежал под занавешенным женской шалью окном. Одним прыжком он очутился у лампы и загасил огонь.
— Мотря! — позвал Лоза.
Молчание.
— Ах ты, сатана! Удавка по тебе плачет! — послышался из темноты сдавленный крик Лозы. И почти одновременно с этим где-то неподалеку прострочила пулеметная очередь.
— Кретины! — еще не заподозрив неладное, раздраженно гаркнул Гондий. — Я же приказал…
— Мотря!!! — крикнул Лоза, выбежав во двор. Вслед за ним, озираясь, вышел Гондий.
— Побежала к калитке! — шепнул Лоза, заметив метнувшуюся в темноте фигуру.
Гондий нажал на спусковой крючок автомата, и Мотря, даже не вскрикнув, упала замертво.
Короткие выстрелы вперемежку с автоматными очередями приближались.
— Что это? Наши боевики попали в засаду? — Гондий схватил за ворот Лозу. — Продал? Забыл, что ждет отступника?!
— Побойся бога… — испуганно выдавил Лоза.
Отстреливаясь, во двор вбежал Флояра и, упав почти у ног главаря, крикнул:
— Измена! Явир убит…
— Ах ты, иуда! — в ярости захрипел Гондий, отшвырнув от себя Лозу.
Поняв, что не миновать здесь беды, Лоза бросился бежать.
— Черт, заело автомат! — ругнулся Флояра. — Убей! Убей его, Апостол! — с чувством дикой злобы и мести взвыл Флояра.
Не успел скрыться Лоза: на пороге хаты скосила его автоматная очередь.
— Помоги мне встать, друже, — простонал Флояра. — ногу прострелили…
Он не видел, какой угрюмой решимостью в эту минуту дышало искаженное лицо Гондия.
Не подозревая о коварном замысле, Флояра еще из последних сил пополз за ним, но Гондий плеснул свинцом в лицо своему телохранителю.
Петляя огородом, Гондий выбрался к придорожному кресту, месту явок, где много раз Лоза передавал бандитам продукты. От дороги в двухстах шагах начинался лес. Не добежав до леса, Гондий едва не наскочил на машину с «ястребками», которые по сигналу Христины мчались в село.
Припав к земле, бандит еще долго не решался поднять голову.
Взошло солнце, щедро рассыпая золото повсюду: и на соломенные крыши, и на листву деревьев, и на землю, где под кустами смородины возле дома Гавришей лежал кто-то прямо на земле, прикрытый белой простыней. А возле бочки с дождевой водой из-под рядна тоже виднелись кончики чьих-то сапог.
Вырвавшись из могильной тьмы, дети весело забегали по двору, но бабушка укоризненно покачала головой и сказала:
— Тихо, тихо…
— А что, там дяди спят? — спросил Михась.
— Спят, спят…
— А почему на земле? Им же холодно.
Богдана утерла слезу.
— Бегите в хату, — велела она детям.
Скрипнула калитка, и во двор вошли, блестя мокрыми от росы сапогами, Петро с друзьями и еще несколько незнакомых Михайлине и Богдане людей.
Петро осторожно приоткрыл простыню и дрогнувшим голосом сказал:
— Товарища Скобелева автоматная очередь сразила на этом месте. А бандит был убит на крыльце. Его уже перенесли отсюда. Вероятно, чтоб не видели дети.
Лейтенант МГБ откинул край рядна, вглядываясь в лицо бандеровца.
— Да это же… Данько-пират! — не мог сдержать удивленного возгласа Петро.
— Вы его знаете? — в свою очередь удивился лейтенант.
— Да. Его фамилия Антонюк.
— Вы, кажется, назвали какую-то кличку? Это что — его псевдо?
— В детстве мы были соседями. Его мальчишеское прозвище Данько-пират.
Жизнь дана для добрых дел
Больше месяца живет Мелана у Кремневых. Ее мать и сын насовсем выехали в Ровно. Сейчас в однокомнатной квартире напротив идет побелка. Ордер на эту квартиру уже у Меланы. Завтра она впервые выходит на работу. Сперва ей было стыдно поступать в восьмой класс вечерней школы, но, увидев, что люди вдвое старше ее подают документы, решилась, и мало-помалу чувство неловкости сменилось радостью. Ведь три года пробегут быстро, закончит она десятилетку, а там — в институт.
В семье Кремневых Мелана познает все новые человеческие взаимоотношения. Как здесь просто решаются мелкие и важные дела! Все внимательны и нежны друг к другу. Когда говорят о тяжелом недуге, чужой беде, сердца их растревожены, словно речь идет о ком-то из близких, родных. Если Кремневу удается спасти больного, которого эти люди едва знают по фамилии, в доме настоящий праздник. Каждый из них одержим желанием приносить людям пользу. Их мир так широк и богат…
Какой теперь нестерпимо удушливой кажется Мелане та «красивая жизнь» с холодной жестокостью Димарского, его неверием ни во что, честолюбием, рабским поклонением вещам… Его идеалом было: «Какое мне дело до того, кто споткнулся и упал? Жизнь коротка, поэтому бери от нее все, что можешь!..» Но боже упаси, если этому типу жала туфля или не угодил портной. Тут предавался анафеме весь мир!
Мелана распрямляет спину, как бы сбрасывая непосильную тяжесть всего пережитого. Но пока еще эта тяжесть часто наваливается на плечи молодой женщины, и тогда она подолгу остается замкнутой, неподвижной, точно окаменевает.
«Вернулся с работы Кремнев», — прислушивается Мелана к шагам в коридоре.
— Папочка! — окликает его Наталка.
Мелана не может разобрать, о чем девочка так взволнованно рассказывает отцу. Но вот они подошли к самой двери, теперь отчетливо слышен голос Кремнева:
— Жизнь дана для добрых дел. И ты, Наталочка, не должна стыдиться доброты, великодушия…
«Какой хороший человек! — думает Мелана. — Знает, его жизнь может оборваться каждую минуту, внезапно, а вот… — она долго подыскивает подходящие слова и наконец находит их: — Он не утратил любовь к жизни. Может быть, поэтому в этой семье есть место шуткам и смеху… Только вот Ганночка почему-то часто бывает грустная. Ей-то зачем грустить? Мы ровесницы, но она через год уже врач с дипломом. И девушка так женственна, так красива. В чем же дело?..
Мелана лежит на кровати, Ганна — на диване. Свет погашен, но часто вспыхивающая неоновая реклама против окон освещает печальное лицо Ганны.
— Человек, которого я люблю… — задумчиво промолвила она. — Его уже нет. Остался его подвиг… Есть улица его имени… школа его имени…
— Кто же это? — тихо спрашивает Мелана.
— Александр Марченко.
В другое время Мелана не замедлила бы упрекнуть Ганну в наивном взгляде на жизнь: «Мертвого не воскресишь, а самой жить надо…»
Но сейчас Мелана молчала. Ее личная житейская мудрость оказалась такой несостоятельной, что Мелане теперь было не до советов другим, тем более Ганне, чья душевная чистота и стойкость вызывала в Мелане силы к жизни.
У Мирославы Борисовны большие, синие глаза, и смотрят они так прямо, открыто, что перед ними трудно лгать, кривить душой.
— Многие дети из моего пятого класса ведут такие дневники, — говорит она, протянув Мелане аккуратно обернутую в клетчатую бумагу объемистую тетрадь. — Этим дневникам они поверяют свои тайны, мечты. Дети пишут о самом дорогом, что у них есть в жизни. Откровенно признаться, я очень горжусь их доверием ко мне.
Мелана пробегает глазами страничку дневника.
«Моя мама всегда приветлива, — пишет мальчик. — Для меня она самый родной и близкий человек. Когда мой папа погиб на фронте, жить нам стало трудней. Особенно маме. Она и работает, она и дома все хозяйство ведет. И я часто задумывался: как сделать так, чтобы мама не уставала? Однажды она заболела. И тогда я почувствовал, как много она для меня делала!
Бывало в школу идешь, мама приготовит чистую рубашку, носки заштопает, брюки починит. А тут все как-то нескладно пошло. И в доме не прибрано, неуютно. Как-то я заметил, что мама с огорчением посмотрела на пол и покачала головой: пол был грязный, а мама очень любила, чтобы в комнате было чисто. Когда она уснула, я нагрел воду и стал мыть пол. Несколько раз протирал каждую половицу. С непривычки даже спина заболела. Но я маме в этом не признался. А теперь мне уже совсем легко дается эта работа. Стал я помогать маме и в других домашних делах. А раньше мне казалось, что это могут делать только девочки.
По вечерам, когда мама приходит с работы, чайник уже кипит, и мы садимся за стол. Мама рассказывает о фабрике, а я о своей школе.
