Николай Глебов - В степях Зауралья. Трилогия
— Моя согласна, — хлопнул себя по коленке Бекмурза.
Никита перевел глаза на Толстопятова.
— Я не супорствую, — произнес медлительный Дорофей. — Свиней могу закупать у мужиков, съезжу в Александровку и Всесвятскую к хохлам.
— Сколько деньги нада? — спросил нетерпеливый Бекмурза.
— Пока немного, — ответил Никита. — На первых порах тысяч восемьдесят. — Фирсов испытующе посмотрел на Яманбаева.
— Латна, даем.
— Ну, а ты как, Дорофей Павлович? — спросил его хозяин.
Осторожный Толстопятов поднял глаза к потолку.
— Тысяч двадцать могу… — вздохнул он, — с деньгами-то у меня плоховато.
К осени скотобойня была готова. Построили ее недалеко от заимки Дарьи Видинеевой, и Сергей переехал туда.
Бекмурза, договорившись со скотопромышленниками, погнал гурты в Марамыш, на новую скотобойню. Консервный завод «Брюля и Тегерсена» в Зауральске остался без сырья и к весне заглох.
Не выдержав конкуренции с маслодельными артелями, остановились и заводы датчан по переработке молока.
Никита денег не жалел. Он потянулся к деньгам и Дарьи Видинеевой. В правление сибирских маслодельных артелей, по настоянию Никиты, вошел Никодим.
ГЛАВА 18
Весной к дому Фирсова подкатила дорожная коляска. Из нее вышел средних лет господин, одетый в пепельного цвета макинтош с желтыми отворотами из шагреневой кожи. На ногах гостя одеты модные ботинки. Перекинув привычным жестом под мышку трость с серебряным набалдашником, он протер носовым платком пенсне с золотой пружиной. Продолговатое с желтым оттенком лицо, бесцветные глаза, под которыми свисали дряблые мешочки, тонкие бескровные губы, маленькие завитые колечком усики, длинный стручковатый нос — все в фатоватой фигуре приезжего было неприятно.
— Скажите, пожалста, это дом Фирсоф? — спросил он выходившую из ворот стряпку Марию.
— Ага. Только Никиты Захаровича дома-то нету. Вам его, поди, надо? Ладно, скажу хозяйке, — Мария повернула обратно в дом. Приезжий смахнул пыль с макинтоша и не торопясь последовал за ней.
Увидев незнакомого человека, Василиса Терентьевна смутилась. За последнее время в дом Фирсова постоянно заходили прилично одетые люди и вежливо просили хозяина о помощи.
— Гони их в шею, стрекулистов, — говорил сердито Никита жене. — Бездельники, балаболки. Умеют только языком чесать.
Но важная осанка гостя, манера держать себя с показным достоинством возымели свое действие. Василиса Терентьевна пригласила гостя в дом.
— Мартин Тегерсен, — подавая руку хозяйке, отрекомендовался он. Сняв в передней макинтош и шляпу, мимоходом взглянув на себя в зеркало, вошел в гостиную.
Усевшись на стул, не спеша разгладил складки брюк и вежливо спросил:
— Ви супруг Никит Захарович Фирсоф?
— Да, — Василиса Терентьевна шумно поднялась со стула. — Пойду насчет самоварчика похлопочу, — и, облегченно вздохнув, спустилась в кухню.
Мартин стал разглядывать богатую обстановку, но заслышав легкий шелест платья, выжидательно уставился на дверь.
Показалась Агния. Тегерсен вскочил со стула и церемонно поклонился. Девушка подала руку, и гость почтительно припал к ней. Одетая в поплиновое платье голубого цвета, отделанное дорогим гипюром, Агния произвела на старого холостяка сильное впечатление. Полусогнувшись и прижав руку к сердцу, Тегерсен произнес:
— Ошшень рад видеть вас. Ви дочь Никит Захарович?
Девушка кивнула головой и показала гостю на стул. Придерживая складки тщательно выутюженных брюк, Тегерсен присел.
— Как вам понравился наш городок?
— Ошшень милый. Увидев вас, я мог бы сказывайть, — откинув руку, Тегерсен продекламировал:
Нефольно к этим берег
майн тащит нефидимый сил…
Спрятав улыбку, Агния всплеснула руками:
— Как чудесно! — увидев входившую Василису Терентьевну, обратилась к ней: — Мама, господин Тегерсен, оказывается, артист!
— О! Как кофорится ргосский поговорка: «кушайт мед вашим губ», — произнес самодовольно гость.
За чаем Мартин, стараясь быть любезным, болтал без умолку.
Василиса Терентьевна, поглядывая на него из-за самовара, думала: «С виду степенный, а стрекочет, как сорока».
Агнии гость понравился. Оживленно беседуя, Тегерсен не заметил, как вошел Никита Захарович и хмуро посмотрел на гостя.
«Хлыст из благотворительного общества», — недружелюбно подумал Фирсов и сухо поздоровался.
— Мартин-Иоган Тегерсен!
Лицо хозяина преобразилось. Он заговорил радостно:
— Дорогой ты мой, да каким ветром занесло тебя к нам? Вот не ждали, вот не ждали! Мать, принеси-ка нам бутылочку рейнвейна, — и, поманив жену за дверь, сказал на ухо: — Ту, что со спиртом!
«Дрянный рейнвейн. На следующий раз надо привезти с собой хорошего вина», — думал датчанин, выпив рюмку.
Никита Захарович догадывался о причине приезда датчанина в Марамыш и держался настороженно.
Учтиво раскланявшись с женщинами, Тегерсен ушел вместе с хозяином в кабинет.
— Поговорим о деле. Мой акционер господин Брюль ошшень озабочен состоянием маслодельных заводов. Он мне поручил разговаривайт с вами, Никит Захарович, и о судьбе консервного завода. — Стараясь выражаться более правильно, Тегерсен говорил медленно. — Ваша политик ошшень умно. Диктат на молочном рынок вызывайт нашей фирме кризис. Господин Брюль и я думайт продать маслодельный заводы вам.
— На каких условиях, Мартын Иванович?
— На условий их балансовой стоимости… — Тегерсен выжидательно умолк.
— В бухгалтерии человек я несведущий. Вся она у меня здесь. — Никита вынул из кармана небольшую записную книжку: — У вас четырнадцать заводов в Зауральском и Петропавловском уездах. Видел я их. Цена им не больше восьми тысяч каждому, включая погреба, надворные постройки и оборудование. Стало быть, если их взять все вместе, то получится… — Никита, найдя нужную запись, заявил: — Сто двенадцать тысяч. Из них я делаю скидочку, и тысяч восемьдесят можете получить при условии, если половина дивиденда от консервного завода пойдет мне…
Несмотря на врожденное спокойствие и привычку не терять самообладания при коммерческих сделках, Тегерсен порывисто вскочил:
— Никит Захарович, прощайт мое слоф, ведь это, это… как по-рюсски, разбой!
— Что ж, раз мои условия вам не подходящи, гневаться не надо, — ответил спокойно Фирсов, — но молоко пойдет в артели, ваш консервный завод мясо не получит, — сказал он жестко и отвернулся от бегавшего по комнате Тегерсена. — Могу добавить, что Промышленный банк, где хранятся ваши векселя, на днях их должен опротестовать. Выбирайте любое.
— Ми подумайт. Ответ ей получите через три дня. До свидания. — сухо поклонившись, Тегерсен вышел. Спускаясь с крыльца, он увидел Агнию и с кислой улыбкой приподнял шляпу: — До свидания!
Через несколько дней Никита получил от фирмы «Брюль и Тегерсен» письмо, в котором акционеры, соглашаясь с условиями Фирсова, приглашали его в Зауральск для уточнения деталей их будущей совместной деятельности.
Став полноправным пайщиком фирмы датчан, Никита Захарович всю силу своего капитала обрушил на союз маслодельных артелей. Затихнувшее взвинчивание цен на молоко вспыхнуло вновь, и мелкие артели с кустарным производством стали лопаться одна за другой, как мыльные пузыри.
Захватив сырьевые рынки Зауралья, Фирсов стал протягивать цепкие руки к лесопильным заводам в Верхотурье.
ГЛАВА 19
К Устинье присватался вдовый казак из станицы Зверинской Евграф Лупанович Истомин. Она отказала, хоть ей и льстило сватовство серьезного, почитаемого всеми человека.
Осенью Епиху, Оську и Федотку взяли в солдаты.
Епиха, прощаясь с сестрой, посмеивался:
— Засидишься в девках до конца войны, Осипу потом тебя пропью…
Поплакала Устинья по брату, погоревала и по Осипу: хоть и баламутный парень, но все же до встречи с Сергеем они всегда были на игрищах вместе.
Перед отъездом ребята зашли к Григорию Ивановичу.
— На службу царскую? — спросил Русаков и внимательно посмотрел на рекрутов.
— А ну ее к ядреной бабушке, — махнул рукой Федотко.
Ребятам тяжело было расставаться с Григорием Ивановичем, которого они полюбили. Грустно было и на душе у Русакова: эти простые, доверчивые парни стали близки и дороги ему.
— Жили мы хорошо и дружно, — начал он тихо и, помолчав, обвел взглядом притихших гостей. — Скоро вы наденете солдатские шинели, и, кто знает, может быть, вас заставят стрелять в таких же рабочих, как я.
Пылкий Федотко вскочил на ноги.
— Чтоб я стрелял?! Григорий Иванович, да за кого ты меня считаешь? Неуж враг я тебе? — В голосе Федот-ка послышалась обида. — Да я морду набью, кто поднимет винтовку на рабочего брата. Во! — Осокин завертел увесистым кулаком.