Алла Драбкина - ...и чуть впереди
На вопрос парня Маша так и не ответила, ушла с Андрюшкой. Но напрасно она думала, что «хуже будет» не получится. Недооценивала она свой третий отряд, не знала она, какие у них острые глаза и тонкий слух, если дело касается их вожатой.
Как потом она узнала из мальчишеских разговоров в спальне (так и не догадываются, что все слышно в ее комнате), дело было так:
— А здорово мы его, Лобан, а?
— Да, это все Лобан… Знаешь, Лобан, как только ты ему сказал — он сразу и струсил.
— А Купчинкин-то молодец, как двинет между глаз! Это ты ему засветил, Купчина?
— Может быть, и я, — уж очень скромно отозвался Купчинкин.
— А если он первый отряд приведет?
— Не приведет. Не расскажет же он, что мы его побили… Да ведь и извинился уже, теперь поздно…
Таким образом, кроме начальницы появился еще один враг — первый отряд. Эта вражда стала особенно острой после того, как Маша во время своего дежурства по лагерю имела счастье наблюдать такую картину: в одной из дальних беседок, уже после отбоя, дочка начальницы и два парня разливали на троих «маленькую» водки. Все честно, всем поровну. За такие вещи совершенно точно полагалось исключение из лагеря, но Маша вовремя сообразила, что свою дочь начальница не исключит, и пострадают только парни. И вообще ей почему-то вдруг стало жалко начальницу. Она просто взяла водку и вылила ее на землю, пообещав, что в следующий раз… Рассказала об этом только Норе Семеновне.
А ребята, очевидно, ожидали от Маши каких-то действий, поэтому боялись ее и ненавидели так сильно и остро, что Маша всегда спешила увести свой отряд с территории, чтоб не чувствовать этой ненависти.
Да, наука нравиться ей не давалась. Двойка с минусом.
Нина Ивановна Машу не жалела. Даже ненависть к ней первого отряда использовала в свою пользу:
«Мария Игоревна, вы производите на старших ребят неэстетическое впечатление. Почему вы все время ходите в каких-то брюках, вы же все-таки женщина!»
«Мария Игоревна, кроме вашего отряда есть и другие, и, учтите, там к вам относятся иначе, чем в вашем!»
«Мария Игоревна, вы слишком рано успокаиваетесь. Моя дочь сказала…»
О, эти бесконечные, всегда чреватые оскорблением «Марии Игоревны»!
После одного из таких выпадов Нора Семеновна сказала Маше:
— Машенька, ну почему бы вам как-нибудь не раздавить эту гадину?
— Я не умею, — сказала Маша. — И потом, она намного старше меня…
— Боюсь, что когда-нибудь это сделаю я. А то ждать, пока накажет сама судьба, очень долго.
…Судьба было наказала Нину Ивановну, но у таких, как она, удивительная сопротивляемость ударам судьбы. Они просто не замечают, что их бьют. Наказание себе Нина Ивановна избрала сама. Оказывается, в других лагерях уже провели «день самообслуживания». Это заключалось в том, что должности всех воспитателей и даже начальника лагеря распределили среди пионеров, а воспитатели и вожатые становились в этот день на их место, в отряды. Неизвестно, как там в других лагерях прошел этот сомнительный эксперимент, но Нина Ивановна размахнулась во всю мощь своего педагогического гения. «Разрешается, — сказала она, — даже называть педагогов просто по имени или фамилии, разрешается даже наказывать. Словом, полная демократия, полная перемена ролей».
Нора Семеновна пробовала возражать против этой затеи, но Нина Ивановна сказала:
— Что же, выходит, Нора Семеновна, когда Мария Игоревна носится со своими безумными планами — ее вы защищаете, а когда я даю детям возможность проявить инициативу — вы против? По-моему, задумка у меня хорошая…
Расхожее словцо штатных романтиков «задумка» Нина Ивановна произнесла так, что многие чуть не фыркнули.
— Ну, раз задумка, — сказала Нора Семеновна и развела руками. Да и зачем было спорить?! Все равно бесполезно.
— Я буду пионеркой третьего отряда. Как самого неблагополучного, — сказала Нина Ивановна жестко.
…День начался с торжественной линейки. На трибуне стояла дочь начальницы, которую выбрали начальником лагеря, парень из первого отряда, объявленный ею вожатым и дежурным по лагерю, да Женька Лобанов, возведенный в ранг старшего вожатого.
Во главе третьего отряда стоял очень важный и раздувшийся раза в четыре Андрюшка Новиков, а замыкал строй «воспитатель» Витька Шорохов. На правом фланге, как самые высокие, выстроились «пионеры»: Виктор Михалыч, Маша и Нина Ивановна.
Нора Семеновна, смеясь, подмигивала Маше с другой стороны линейки. Видно, ободряла.
Сразу после линейки «воспитатели» приступили к работе.
— Быстренько, быстренько, быстренько, — командовал Витька Шорохов и бесцеремонно начал считать всех по головам.
— Купчинкин, не вертись… Нина, у тебя что, шило там попало? — басом сказал Андрюшка.
Маша сначала не поняла, про какую это Нину речь, пока по смеху начальницы не догадалась, что эта «Нина» относится к ней.
— Построились? Все на месте? Встали в пары!
Купчинкин тут же схватил Машу за руку:
— Маша, я с тобой!
«Вот оно, начинается», — подумала Маша. Но напрасно она так подумала, потому что Купчинкин вдруг получил тумака от Сережки Муромцева.
— Какая она тебе Маша?
— Мария Игоревна, я с вами, можно? — взмолился Купчинкин.
— Ну конечно.
— Мария Игоревна, куда пойдем? — спросил Шорохов.
— Ты воспитатель, ты и решай…
— Ну куда бы вы хотели?
— Шорохов, разве у пионеров спрашивают? — встряла начальница.
— Невредно иногда и спросить. И кроме того, Нина, когда хочешь что-то сказать, прежде подними руку, — сказал Шорохов нравоучительным голосом.
Начальница позеленела, но принужденно рассмеялась. «Демократия» явно была не в ее пользу.
— Пойдем в лес, да? — вопросительно смотрел на Машу Андрюшка.
— Пойдем, — пришлось ответить Маше.
И всю дорогу до леса Шорохов и Андрюшка только и делали, что издевались над Ниной Ивановной. Маша даже поразилась, откуда в добром, милом Андрюшке столько жестокости. Шорохов — ладно, он просто артист, играл роль, но Андрюшка — тот ненавидел. Видно, насмотрелся за свою жизнь всяких воспитателей, знал все приемы, которые когда-либо применяла «педагогика» в борьбе с детьми.
Маша отвела его в сторону.
— Андрей Иваныч, можно?
— Что, Мария Игоревна?
— Нельзя так издеваться над человеком. Она все-таки начальник. Разве я над вами так издеваюсь?
— Вы — нет. А такие, как она…
— Она уже немолодая, пожалей ее…
— А она бы вас пожалела? — в упор спросил Андрюшка. — Она бы только радовалась, если б над вами так.
— Но я прошу тебя…
— Хорошо.
Андрюшка бодрым шагом направился к той сосне, где стояла «наказанная» за что-то Нина Ивановна.
— Простите, Нина Ивановна, это мы шутили… Это мы просто показывали, как некоторые… Вы свободны, простите нас.
Начальница расцвела в улыбке. Вся ее злость тут же улетучилась, она очень легко поверила Андрюшкиным словам, потому что всегда была уверена в себе. Потрясающая непробиваемость! Она даже не обратила внимания на то, что Маша говорила с ним до этого.
Никаких эксцессов в этот день больше не было, если не считать того, что Женька Лобанов, обходя в тихий час спальни, заставил Нину Ивановну повернуться на правый бок, как и всех.
И еще был случайный эпизод: когда все играли в волейбол, Нине Ивановне попали мячом по голове. И она вдруг сморщилась, чуть не заплакала от боли, скривилась, застонала. Стала такой вдруг беззащитной, что в Маше опять зашевелилась жалость.
— Попали по самому больному месту, — тихо сказал стоящий рядом с Машей Женька Лобанов.
Как ни странно, на вечерней летучке Нина Ивановна была вполне довольна проведенным днем и даже сказала, что «обстановка в третьем отряде не такая тревожная, как казалось». Но Маша знала, что дело, наверное, просто в том, что Нина Ивановна уже боялась открытой войны.
…Приближался конец смены, и в лагере готовился традиционный карнавал. Обычные костюмы третий отряд не устраивали. Вернее, устраивали, но все хотели делать костюм в паре с Машей. Например: Золушка и принц, Василиса Прекрасная и Змей Горыныч, Терешкова и Николаев, Андрюшка Новиков предложил Белоснежку и семь гномов, но тогда запротестовали девочки.
— Цыганский табор! — бурля цыганской кровью, выкрикнул Витька Шорохов.
Действительно, это был выход. Половина мальчиков изъявили желание быть не цыганами, а цыганками, плели из мочалок косы, потом красили их в черный цвет, вырезали из картона серьги, разрисовывали цветами марлю. Всем этим руководил Женька Лобанов.
— Ты, чучело! Что за цвет? Ты видел, чтоб цыгане носили такую тусклую дрянь?! Они любят оранжевый. Да вот же оранжевый, слепая курица!
На Машу он не обращал никакого внимания и советов не просил. «Лучше вас знаю», — было написано у него на лице. Но Маше это было не так уж важно. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы молчало. Она не возразила даже тогда, когда Женька сказал, что у нее абсолютно нет вкуса и костюм для нее он сделает сам.
