Алла Драбкина - ...и чуть впереди
— Ну почему болтать? — возражала Женя. — Ты что, не помнишь себя маленьким? Разве ты не любил пионерские сборы, не любил читать стихи со сцены?..
— Ну так и зря, что любил. Лучше бы химию в это время учил. Потом пришлось все собственным горбом наверстывать. Неграмотным из школы вышел. А мой сын должен прежде всего учиться… Я не я буду, если его до дела не доведу.
— Но ведь детство не проскочишь…
— Все зависит от меня. Я отец, ясно?
Спорить Женя не умела, особенно когда он обрывал ее так жестоко. Ведь она не была матерью.
…Сразу после линейки к Лобанову подбежал Женька.
— Здорово, сын… Ну, пошли куда, что ли?
— Надо у вожатой отпроситься.
— Чего это ты стал таким примерным?
— Да влетает ей все время за нас, — буркнул Женька.
— Да уж, пришибленная девица.
— Не пришибленная она, а добрая…
Что-то в Женькином тоне Лобанову не понравилось. Редко сын так говорил об учителях.
— Что же она, вам жалуется?
— Нет. Но мы под беседкой лаз сделали. А там всегда педсоветы бывают — мы подслушиваем…
— Значит, агентурная цепь?
— Ну.
— Ладно, пошли.
Эта самая вожатая орала на весь лагерь (да, не совсем пришибленная):
— Третий отряд, строиться!
Строиться третий отряд не думал, они обступили ее, как квочку, чуть на голову не садятся.
— Мария Игоревна, куда пойдем?
— Мария Игоревна, шапочки купальные брать?
— Псих ты, Купчина, что орешь на весь лагерь, услышат.
— Мария Игоревна, можно босиком?
Лобанов протиснулся сквозь гущу ребят.
— Мария Игоревна, сына взять можно?
— Здравствуйте, — ответила она и протянула Лобанову руку. — Вы как, на весь день его забираете?
— Хотелось бы.
— Папа, я не могу на весь день.
— Почему это?
— Я обещал… газету.
— Ничего, — сказала вожатая, — у нас еще Нина рисует.
— Нет, я сам, — твердо сказал Женька. — Она все испортит.
— Ну, это твое дело. — Потом повернулась к Лобанову. — Только, ради бога, не перекупайте.
— А это уж мое дело, — обрезал Лобанов.
Девчонка смутилась. И, что странно, сын тоже. Как-то виновато потянул Лобанова за руку. Да, что-то в сыне не так, это уж точно. Чем же она его купила? Это надо было как-то выяснить.
— И что это, вы все ее так любите? — спросил он, когда отошли.
— Да. Она добрая.
— Заладил, как попугай: добрая, добрая. А что это значит?
— Она никогда не злится… Ну, в общем, зря не злится. И реку переплывает туда и обратно. Из других воспиталок ни одна не переплывает.
— Всего лишь!
— А что, мало?
Лобанову показалось, что сын не очень охотно говорит на эту тему, хмурится почему-то. Пройдет время — разговорится.
Они вышли за территорию, пошли в сторону леса.
— Как, тебе тут не скучно?
— Терпимо. А тебе дома?
— Некогда скучать.
— Чего пса не привез?
— Савелий вернулся, погуляет с ним.
— Думал, ты привезешь.
Лобанову все время казалось, что Женька хочет его о чем-то спросить, но боится. Чего это он ни с того ни с сего расспрашивает про собаку, ведь Лобанов и раньше никогда не привозил с собой пса, даже разговора об этом не было…
— Как тетя Женя?
Вот еще новости, тоже странный вопрос!
— Привет тебе от нее.
Как Женька хмурится, уж слишком взрослый. Лобанов сам всегда хотел, чтоб сын был взрослым, но сейчас, когда он так по-взрослому молчит, стало не по себе. По голове погладить, что ли, как маленького еще совсем? Раньше Женька любил, когда его гладили по голове. А теперь вроде как и ни к чему.
— Ты что-то плохо выглядишь. Уж не покуриваешь ли?
— Бросил.
— Как это бросил? А когда начал?
— Давно. В четвертом классе.
— Это ты, брат, зря.
— Папа, скажи, — Женька вдруг заговорил захлебываясь, жалобно, — я останусь теперь таким маленьким? Она сказала…
Женька рассказывал о том, как попался на курении, что сказала вожатая, но главное было не в этом: перед Лобановым был испуганный ребенок, и мучило его, оказывается, то, что какая-то глупая, неопытная соплюха сочла его некрасивым. Вначале Лобанову захотелось просто рассмеяться, но потом он понял, что этого делать нельзя.
— Да какая ж она добрая?.. Такие глупости говорить! Курить, конечно, надо бросить, но только я бы после этого ей… Ничего страшного, побаловался — и хватит. Вот дурища-то…
— Нет! Нет! Ты не знаешь! Она просто не трусиха. Что думает — то и говорит. Мне никогда никто так не говорил!
— Значит, через раз она думает.
— Только ты ей ничего не говори, а? Не говори, хорошо?
— Ладно. Только курить больше не надо.
Обратно они шли молча. В лагере был тихий час, когда они вернулись. Эта самая вожатая сидела одна на качелях и читала книгу, еще какой-то молодой человек в белом халате и с горном в руках метался по лагерю.
— Виктор Михалыч, — позвал его Женька, — вот, я вернулся.
К вожатой подойти он почему-то не захотел. Лобанов догадался, что Женька, наверное, боится, что он ей что-нибудь скажет.
— Марш спать! — прикрикнул Виктор Михалыч и куда-то унесся.
…Весь обратный путь Лобанов думал о том, что в чем-то просчитался. Да, Женя права, детства не проскочишь. Да и зачем его проскакивать? Опять Женя. Черт возьми, она слишком часто бывает права, и слишком часто он теперь о ней думает. И почему Женька спросил о ней? Ну, а если…
Он позвонил ей с вокзала.
— Только что вспомнила о тебе, — сказала она. — Отоспалась после завода, и некуда деться. Как съездил?
— Нормально. И тоже некуда деться.
— Что из этого следует?
— А тебе как кажется?
— Точно так же.
— Я приеду?
И вот, в который раз за эти несколько дней, что Женьки не было дома, он опять поехал к Жене.
Глава 7
Маша
И все-таки полной победы Маша не ощущала. Мешала недоброжелательность некоторых педагогов, не говоря о начальнице и старшей вожатой (это та, которую ребята прозвали «Крыса Шушара»), Мешала недоброжелательность пионеров первого отряда. «Пионеры» — это, конечно, условно: в первом отряде были даже шестнадцатилетние, почти ровесники Маши. И им она явно не нравилась. А нравиться — это такая наука, которую не возьмешь ни упорством, ни прилежанием. Маша даже не догадывалась раньше о существовании такой науки. Причем, если вначале она просто не нравилась им, то теперь они стали ее врагами.
Дело в том, что в первом отряде была дочь начальницы. Это была наглая, пользующаяся своим положением (полная безнаказанность!) девица. У матери не хватало внутренних, человеческих красок, а дочь была лишена внешних. Бесцветные волосы, бесцветные ресницы, молочно-серые глаза навыкате с бесцветным, тусклым выражением. Хотя нет, выражение на лице было, оно достигалось при помощи презрительных, тонких, брезгливых губ. Дочь была маминой. Она вскоре унюхала отношения между Машей и матерью и, конечно, встала на сторону матери. Сначала тихие смешки на танцах:
— Девочки, посмотрите на эту, а? Ножки-то, ножки какие зажигательные! Как спички!
Все это говорилось в спину, нагло, с расчетом на то, что Маша услышит. Ну а что она могла возразить взрослой девушке, почти сверстнице? Девица понимала это и продолжала преследовать Машу.
Поражало только одно: почему другие девочки у нее под началом? Авторитет мамы? Кажется, из-за такой мамы можно возненавидеть даже ангела.
— Самое ужасное, Машенька, в том, что они настолько привыкли к Нинам Ивановнам, что, в отличие от нас, не видят в ней ничего ужасного, — говорила Нора Семеновна.
С мальчиками первого отряда отношения тоже были испорчены. Однажды на танцах один из парней первого отряда в ответ на приглашение одной из девочек на «дамское танго» сказал: «Иди сначала зуб вставь». Маша это слышала. Она понимала, что не ее это дело — вмешиваться, но, как часто, сперва сделала то, что считала нужным, а потом подумала. Уж слишком побледнела девочка, качнулась, как от удара, слишком славное у нее было лицо (одного переднего зуба у нее действительно не было).
В общем, Маша сорвалась:
— Выйдем, — сказала она парню.
Парень нагло усмехнулся, но следом пошел.
— В чем дело?
— Извинись перед девочкой!
— А кто вы такая, чтобы приказывать?
— Извинись, а то хуже будет.
Что «хуже будет», Маша не знала. Что она может сделать этому верзиле, который на голову выше ее и в два раза шире в плечах? Но слово было сказано.
— А если не извинюсь?
Маша уже подумывала, не ударить ли его по лицу, так просто, без всякой педагогики, но тут ее затормошил Андрюшка Новиков:
— Мария Игоревна, идемте танцевать!
На вопрос парня Маша так и не ответила, ушла с Андрюшкой. Но напрасно она думала, что «хуже будет» не получится. Недооценивала она свой третий отряд, не знала она, какие у них острые глаза и тонкий слух, если дело касается их вожатой.
